Однако чума не знала устали. Люди умирали тысячами – мастеровые и священники, дворянки и базарные торговки, болезнь не щадила даже знатных probiviri, третейских судей. За короткий срок сгинула четверть городского населения. Барки не успевали вывозить покойников, мертвецы заполонили каналы, в Арсенале, где сейчас проводят художественные выставки, трупы лежали штабелями, было некому облить их щелочью.
Но посреди этого ужаса был крохотный уголок, улочка Корте Нова, не поддавшаяся заразе. Юная художница написала образ Пречистой Девы и выставила его в начале улицы, сказав, что чуме не одолеть сию преграду. Как ни странно, тамошние жители и в самом деле избегли чумной напасти, о чем немедля пронесся слух.
Венецианцы всегда истово почитали Деву Марию, и теперь весь город воззвал к ее милости. Даже градоначальники, мужи разума, признали свою полную беспомощность и вынесли постановление о строительстве большого храма в честь Мадонны. Вскоре после этого чума отступила, и все сочли, что сие чудо сотворила Санта-Мария делла Салюте – Пресвятая Богородица Доброго Здравия. – Чинта остановилась и показала на внезапно представший взору большой серый купол, вознесшийся над Большим каналом: – Вот он, этот собор, ныне один из главных символов Венеции.
– Да, я помню его на картинах Тернера.
– Этот храм запечатлели многие художники и фотографы. Он, можно сказать, являет собою памятник катастрофическим бедствиям Малого ледникового периода.
Мы полюбовались восьмигранным собором, на белоснежном фасаде которого играли блики Большого канала.
– Оружейный Купец не увидел его завершенным, ибо строительство шло почти полвека, – сказала Чинта. – Одно только возведение свайного фундамента в иле заняло много лет. Но если Купец и впрямь был здесь в шестидесятых годах семнадцатого века, он мог видеть восьмигранную ротонду, поддерживающую купол, наблюдать за возведением собора и знать, почему он строится. А как же иначе? В то время еще была свежа память об ужасной чуме 1630 года.
По Большому каналу проплыл вапоретто, и блики на фасаде собора стали водоворотом мерцающих отсветов. Теперь я разглядел, что храм не только прекрасен, но как будто излучает грозное предзнаменование, став воплощением вопля беспросветного отчаяния, обратившегося в камень.
По монументальным ступеням мы поднялись к парадным дверям, вошли в собор и круговым проходом приблизились к величественному алтарю, в центре которого сиял позолоченный образ темноликой Мадонны с Младенцем.
– Вот она, Черная Мадонна-целительница, Панагия Месопандитисса, посредница, что готовит нашу встречу с Христом и стоит между нами и олицетворением Земли со всеми ее счастьями и бедами. – Чинта улыбнулась. – Как видишь, икона в византийском стиле. Вообще-то сюда ее привезли с Крита, из города Ираклион, который всегда ассоциируется с Асасараме. – Чинта взглянула вопросительно: – Ты знаешь, кто это?
– Нет.
– Минойская[62] богиня змей.
Чинта зажгла свечку, опустилась на колени и стала молиться, а я отошел в сторонку и, задрав голову, устремил взгляд в пещеристую пустоту огромного купола. Пока я его рассматривал, зазвонили колокола. Прежде я всегда воспринимал их голос знаком радостного праздника, а сейчас подумал, что он возвещает о приближении большой беды. Колокольный перезвон казался криком из прошлого, напоминавшим миру, что пределы человеческих возможностей и благоразумия проявляются не в плавном течении повседневной жизни, но под мгновенным бешеным натиском катастрофы.
Чинта коснулась моего локтя.
– Нам повезло, – прошептала она, увлекая меня к круглому нефу. – Обычно центральная часть храма огорожена шнурами, ее открывают только 21 ноября, когда тысячи людей собираются на праздник Пресвятой Богородицы Доброго Здравия. Лишь тогда прихожанам дозволено ступить в средокрестие собора, которое я считаю пупом земли. – Чинта показала на мозаичный пол, где виньетка из роз окружала надпись на латыни, и тихо проговорила: – Всякий раз, как разуверишься в будущем, дорогой, вспомни эти слова: Unde origo inde salus – “Где начало, там и спасение”[63].
Высокая вода
Мы вышли из собора, и Чинта сказала:
– Раз уж мы здесь, я хочу показать тебе еще кое-что, нечто современное. Ты должен это увидеть.
Свернув направо, мы пересекли неширокую площадь и вышли к узкому проходу вдоль одноэтажного здания в свежей покраске.
– Это старая таможня, построенная примерно в то же время, что и собор, – пояснила Чинта. – В моем детстве она помнилась развалюхой. Однако не так давно здание отреставрировал японский архитектор, и теперь здесь еще одна из бесчисленных художественных галерей. Давай зайдем, я слышала, сейчас там интересная выставка современного искусства.
Проулок внезапно закончился остроконечным мысом.
– Punta della Dogana, Таможенная Стрелка, – сказала Чинта. – Видишь, здесь сходятся две главные венецианские магистрали – Большой канал и канал Джудекка.
Прямо впереди представал потрясающий вид на площадь Святого Марка и лагуну.
– Пойдем, а то выставка скоро закроется.
Мы вошли в зал в театральной подсветке. Экспозиция состояла из каких-то довольно скучных инсталляций, которыми публика пренебрегла ради произведения, выставленного в дальнем конце галереи.
Нам не сразу удалось протиснуться сквозь толпу, сгрудившуюся возле экспоната. Перед нами был ярко освещенный продолговатый резервуар с водой, наподобие большого аквариума, в котором переплелись длинные штуковины в виде щупальцев, покрытых мелкой металлической чешуей яркой, режущей глаз расцветки. Зрителям предлагали пообщаться с объектом, коснувшись его или бултыхнув воду, и тогда щупальца, расплетясь, вздымались, обретая иную форму. Искусно выставленный свет создавал впечатление, будто извивающееся нечто и впрямь оживает.
Зрелище нас захватило; Чинта глянула в каталог и усмехнулась:
– Надо же, старый знакомец!
– Автор?
– Нет, сам объект – чудище. – Она показала название композиции: – Il mostro di Punta della Dogana, Чудовище Таможенной Стрелки.
Статья в каталоге поясняла, что на создание сего произведения художника вдохновила легенда о монстре, обитающем в глубинах возле мыса.
– Там, где мы только что были?
– Да. – Чинта рассмеялась и потянула меня за рукав: – Давай вернемся, вдруг тварь всплывет?
Мы вышли из галереи и встали у места слияния двух каналов. Было время прилива, вода плескалась в паре дюймов от наших ног.
– За столетия накопилась уйма свидетельств тех, кто видел чудище в разных частях лагуны, – рассказывала Чинта. – Кое-кто утверждал, что в этих водах поселилось целое семейство гигантских кальмаров. Последний раз чудище появлялось в тридцатых годах прошлого века, два рыбака клятвенно заверяли о встрече с ним на Таможенной Стрелке. Вот так возникла легенда о его здешнем логове.
Чинта окунула носок туфли в воду и одарила меня лукавой улыбкой.
– Как ты считаешь, это место, где столь оживленное движение, подошло бы чудищу? – Она показала на вапоретто, с рокотом проносившиеся мимо нас. – Нет, это байка для туристов, il mostro в жизни не согласилось бы на такие апартаменты. – В глазах ее вспыхнул озорной огонек. – Еще в детстве я знала точно, что чудище живет в другой части города. Знаешь, его видел мой дядя. – Чинта хлопнула меня по плечу и подмигнула. – Идем, об этом я расскажу по дороге, а затем покажу тебе истинных монстров.
Судя по горящему взгляду, она завелась, и я понял, что спорить бесполезно.
Дед Чинты по отцовской линии был рыбаком. Хоть оба его сына не пошли по стопам родителя, рыбалку они любили, особенно Руджеро, дядюшка Чинты, который частенько отправлялся попытать счастья на Фундаменте Нове – километровой набережной, протянувшейся по северо-восточному краю города. Удаленная от главных улиц и площадей, и по сей день она остается наименее посещаемой частью Венеции, а в двадцатых годах прошлого века была темным безлюдным районом с обветшалыми причалами, весьма сподручными для ловли кальмаров и моллюсков, которые, привлеченные светом фонаря, сами заплывали в сеть.
Однажды вечером юный дядя Руджеро отбыл на промысел с недавним семейным приобретением – дорогим газовым фонарем, без спросу взятым в надежде, что яркое светило обеспечит хорошим уловом.
И он не ошибся: на газовый свет кальмары с моллюсками валили валом, в рекордное время наполнив бадью. Руджеро в последний раз забросил сеть, и тут вдруг что-то выдернуло ее у него из рук. Парень ждал, когда сеть, снабженная деревянной рукоятью, всплывет, но она не появлялась, словно ее уволокло какое-то большое и сильное существо.
Что за ерунда?
Руджеро повесил фонарь на сваю и, улегшись на причал, всмотрелся в воду, полагая, что снасть зацепилась за корягу, но увидел два сияющих маленьких круга, из глубины отражавших свет, точно кошачьи глаза. Потом они стали увеличиваться, словно всплывая к поверхности.
Этого хватило, чтобы Руджеро пустился наутек, забыв про фонарь и улов. Он отбежал недалеко, когда его нагнали всплеск и шипенье. Оглянувшись, юный рыбак на миг увидел в воде тусклое пятно фонаря, кем-то сорванного с крючка и утянутого на глубину.
– Конечно, я узнала эту историю много-много лет спустя, – сказала Чинта, – и она меня, маленькую, заворожила, мне до страсти мечталось увидеть тварь. Иногда мы с подружками, вооруженные фонарями и лампами, приходили на то самое место.
– И что?
– Ни разу ничего не увидели. К тому времени повсюду было электрическое освещение. Народ говорил, что яркий свет отпугнул чудище.
Рассказ этот подавался урывками, ибо шагали мы узкими, полными прохожих улочками, где было невозможно держаться рядом. Кроме того, нам поминутно встречались знакомые Чинты, с которыми она, представив меня, пускалась в беседу, что изрядно тормозило повествование.