Чинта навострила уши.
– Как? – переспросила она. – Как, вы сказали, его имя?
– Алессандро ди Вигоново. А что, вы с ним знакомы?
– Конечно! – Чинта пристукнула ладонью по подлокотнику кресла. – Я помню Сандро еще мальчишкой. Ди Вигоново – старинный венецианский род. Дядя парнишки был настоятелем церкви Санта-Мария-деи-Мираколи, что в Каннареджо, а сам он много лет подвизался в служках. Все думали, Сандро примет сан, но он влюбился в девушку и пошел по военной линии. Человек он хороший, честный…
Ее перебил возглас Пии, смотревшей в иллюминатор:
– Невероятно! Прямо по курсу финвалы![70]
Все толпой кинулись на палубу и успели увидеть, как огромный кит тяжело выпрыгнул из воды, а затем плюхнулся обратно. Поднятая им волна сильно качнула катер.
– Ох ты! – воскликнула Гиза. – Похоже, мы с ними движемся в одном направлении. Странно, правда?
– Ничуть, – ответила Пия. – Вполне понятно, что они держат курс на Сицилию. Чтобы попасть на запад Средиземного моря, им надо миновать Тунисский пролив. Временами это самый оживленный маршрут морских млекопитающих.
Часом позже вновь раздался ее крик:
– Кашалоты! Справа, на три часа!
Мы опять поспешили на палубу и увидели фонтан, выпущенный китом.
– Невероятно! – поразился я. – Сколько видов китообразных нынче вы отметили?
– Уже четыре, – сказала Пия. – В Средиземном море всего их восемь.
– Это нормально, что столько видов нам встретилось одновременно?
– Смотря что считать нормальным. Все зависит от времени года.
Лубна и Палаш были весьма востребованы журналистами, которые неустанно их расспрашивали о беженцах. Однако Палаш старательно скрывал свою личность, просил считать его анонимным источником и наотрез отказался говорить на камеру, предоставив это Лубне.
– Чего вы так таитесь? – подосадовал телерепортер.
– Просто не люблю купаться в лучах славы, – отшутился Палаш.
Позже он захотел объяснить мне свое поведение.
– Не подумайте, что я какой-нибудь темнила.
– Ничего такого я не думаю.
Повисла неловкая пауза, после чего Палаш увлек меня в сторону и облокотился на фальшборт.
– Дело в моей семье, – сказал он. – Родные не знают о моей здешней жизни.
– Правда? Почему так?
– В Италию я приехал как студент, что отличает меня от других бенгальских мигрантов. В Бангладеш у нас были абсолютно разные условия жизни. Многие беженцы родом из деревень и поселков, а мой отец – банкир в Дакке, старший брат – государственный служащий высокого ранга. Я окончил университет и даже получил ученую степень, несколько лет отработал управляющим в международной корпорации. На службу приезжал в своей машине, моей униформой были костюм и галстук. – Палаш оглядел себя. – Видимо, с тех пор у меня привычка к пиджачной паре. Однако все это меня не устраивало. С юных лет я хотел уехать из Бангладеш. В нашем тесном кругу мы еще мальчишками решили перебраться в Финляндию.
– Куда? – удивился я. – Почему в Финляндию?
Палаш смущенно усмехнулся.
– Я понимаю, это кажется странным, но в Дакке полно молодых людей, мечтающих об этой стране. Для меня и моих друзей Финляндия стала олицетворением всего, чего не было на родине – покоя, чистоты, прохлады, отсутствия толп. Кроме того, наши первые мобильники были финской фирмы “Нокиа”, все мы питали слабость к этой республике. В общем, это был край наших фантазий и мечтаний. Одному парню из нашей группы удалось получить стипендию на обучение в финском университете. Это лишь укрепило нас в нашем намерении, особенно после того, как счастливчик стал присылать фотографии своего нового места обитания – ничего прекраснее нельзя было и представить! Я дважды подавал заявку на такую стипендию, но безуспешно. И тогда я решил, что сам оплачу обучение в каком-нибудь европейском университете, из которого переведусь в Финляндию.
К тому времени я уже хорошо зарабатывал и начал откладывать деньги. Я знал, что от родных помощи не получу, они были категорически против моего отъезда за границу – мол, мое место в Бангладеш, и все тут. Я стал тайком рассылать заявления в европейские университеты. Падуанский согласился меня принять, и это решило дело. Моих накоплений и ссуды друзей хватило на оплату студенческой визы и билета на самолет.
Однако надежды мои не оправдались. Я брал уроки итальянского и сносно освоил язык, но все равно не поспевал за учебным процессом. После года мучений я бросил занятия и подал заявку на рабочую визу. Мне отказали, но я обращался снова и снова. Минуло четыре года, а я по-прежнему ни то ни се в том, что касается моего статуса в Италии и отношений с бенгальцами.
– То есть?
– Понимаете, я не такой, как они. У меня все другое: выговор, манеры, истоки. Меня выдает бангладешский акцент, а потом еще выясняется, что сюда я попал, не изведав тягот и мытарств, какие выпали на долю других бенгальцев. Они не держат меня за своего и не извещают, что, к примеру, какой-нибудь лавочник ищет посыльного, а гостинице требуется уборщик туалетов. Я бы с радостью взялся за любую работу, хотя дома презрительно отверг бы должность конторского клерка. А здесь я готов доставлять пиццу и мыть посуду. Сейчас мне уже самому не верится, что когда-то я был управляющим в костюме и галстуке.
– Так, может, лучше вернуться домой? – сказал я. – Наверняка родственники подыщут вам достойную работу.
Палаш грустно улыбнулся, глаза его влажно блеснули.
– Это невозможно. Родные не знают, что я бросил учебу и еле-еле свожу концы с концами. Для отца с матерью невообразимо, что их сын берется за поденную работу. Они думают, я хожу на лекции, пишу курсовые. Сказать им правду – значит признать, что все это время я их обманывал и они не зря противились моему отъезду. Выходит, я совершил ужасную ошибку, не послушав их совета. В погоне за мечтой я разрушил свою жизнь.
– Получается, ваша мечта – своего рода проклятие?
– Наверное, – вяло согласился Палаш. – Но мечта есть у всех, и что она такое, если не фантазия? Взгляните на всех этих гостей Венеции: что привело их сюда, как не фантазия? Они полагают, что добрались до сердца страны, где пропитаются итальянской историей и отведают настоящей итальянской еды. Понимают ли они, что эту возможность дают им люди вроде меня? Это мы готовим для них блюда, моем за ними тарелки и застилаем их постели. Итальянцы этим больше не занимаются. Это мы подпитываем пожирающие всех фантазии. А почему бы нет? У всякого человека есть право на фантазию. Оно чуть ли не главное человеческое право, отличающее нас от животных. Стоит включить смартфон или телевизор, как реклама начнет убеждать, что нужно потворствовать своим желаниям и гнаться за мечтой: “Возможно все!”, “Возьми и сделай!” Смысл этих посланий один: ты должен осуществить свою мечту! Спросите какого-нибудь итальянца, и он поделится своей фантазией о поездке в Южную Америку, чтобы увидеть Анды, или о путешествии в Индию, где дворцы и джунгли. Если ты белый, никаких проблем – езжай куда угодно, делай что хочешь. Иное дело – мы. Когда я задаюсь вопросом, почему я так рвался в Финляндию, ответ прост: потому что в этом мне было отказано, мир говорил “нельзя”. А запретный плод сладок.
Я слушал Палаша и постепенно узнавал в нем себя. Вспомнилась моя юношеская неуемность, вскормленная иным мощным источником мечтаний – романами, которые я читал запоем, особенно те, где рассказывалось о дальних странах. Я припомнил себя подростком, неустанно рыскающим по проулкам и задворкам Калькутты в поисках дешевых изданий (видимо, Альд Мануций подумал обо мне, наладив выпуск недорогих книг, к которым я пристрастился не меньше, чем нынешнее поколение к смартфонам).
Цены в немногочисленных книжных магазинах Калькутты тех дней мне были не по карману, а потому я зачастил в библиотеки и лавки букинистов. Наверное, чтение было способом вырваться из тесноты окружающего меня мира. Но, может, потому-то он и казался тесным, что я был жадный читатель? По силам ли хоть какой-нибудь реальности соответствовать мирам, существующим только в книгах? В любом случае, литература сотворила со мною именно то, что предрекали противники “любовных романов”, получивших широкое распространение в восемнадцатом веке, – она породила беспокойные мечты и желания, в буквальном смысле отрывавшие от родных корней.
Если такой силой обладают простые слова, что же говорить о фото и видео, бесконечно мелькающих в ноутбуках и смартфонах? Коль верно выражение “Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать”, то какую же власть имеют изображения, проникающие со всех уголков земного шара! Какие мощные мечты и желания они порождают! И среди них – охота к перемене мест.
На закате неожиданно появились штук двадцать дельфинов, которые стали резвиться в пенистом следе, оставляемом “Луканией”. Их игры впечатлили даже Пию.
– Это полосатые дельфины, – сказала она. – Похоже, мы установили рекорд, в один день встретив больше половины видов китообразных, обитающих в Средиземном море. Невероятно!
– Может, нам явлено чудо? – лукаво спросила Чинта.
Пия нахмурилась.
– Вовсе нет, просто чуть необычно. Хоть я уже бывала в местах, где в течение часа встретишь дюжину разных особей.
Игры дельфинов привлекли на палубу зрителей, выражавших свой восторг криками и аплодисментами, и животные, как будто переняв их настроение, раз за разом выдавали серии акробатических фигур и при этом косили глазом, словно проверяя производимое впечатление.
– Те еще артисты, – неодобрительно сказала Пия, – им бы только поиграть на публику.
– Коли так, не говорит ли это о том, что они понимают человеческую натуру? – спросил я.
– Не говорит, – отрезала Пия. – Просто у них такой характер.
Представление, устроенное дельфинами, возымело благотворный эффект на пассажиров “Лукании”: мрачные предчувствия схлынули, уступив место общему веселью. Народ причащался вином и граппой, на камбузе исходили паром кастрюли с пастой – католические филантропы явно подготовились к походу. Вскоре над палубой поплыли мелодии в исполнении гитары и аккордеона, временами поддержанные песенными строчками.