Я доложил Лексли об увиденном.
— Пусть едет, пока он нам не помеха. В конце концов, это он помог спасти девушку. Может, она будет рада увидеть его, когда очнется.
— А почему пока? Пока не помеха? — спросил я.
— Узнаешь, когда попробуешь ее вынуть из повозки, — усмехнулся в усы Лексли.
Я и не подумал. И правда, к этому зверю не подступишься, он же не даст до девушки дотронуться, пожалуй. Эх, ладно, надо сначала добраться до дома. В полном составе.
Солдаты между тем спорили друг с другом, поглядывая на диковинное животное внутри повозки:
— Собака, вон, смотри — морда какая…
— Неа-а… это, кажись, кот, шипит, и глаза кошачьи.
— А грива, ты такую где-нибудь видел?
— А у собаки, что ль — такая грива есть, а?
— Не-е-е… говорю, кот, как есть — кот, помяни мое слово. Только здоровый больно, да страшный, прям урод, аж дух захватывает. Гляньте, как смотрит…. Не ровен час, сиганет на кого-нибудь. Тогда — держись, ребята…
— Как такое могло случиться в наши дни? — с возмущением спросил я у Лексли, продолжая думать о случившемся.
— Люди разные бывают, — уклончиво ответил он. — И те, кто судит, и те, кого судят…
— Что такое? Вы оправдываете этих дикарей?
— Сандр, знаешь, что я увидел на земле, под деревом, где мы ее нашли?
— Ну… там ничего такого вроде бы не было…
— Следы, много, совсем свежие.
— Ну так и что с того? Это же люди оставили. Которые все это сотворили.
— Там были и волчьи следы.
— И что это значит? — почему-то шепотом спросил я. Мне совершенно не хотелось услышать ответ.
— Волки не тронули ее. А это что-то значит, — также тихо произнес Лексли. И он надолго замолчал, погрузившись в свои мысли.
Мы бодро продвигались вперед, к замку. В середине нашего маленького отряда, поскрипывая колесами, катилась повозка с лежащей в ней неизвестной девушкой, на ее груди улегся огромный (для своей породы, разумеется) кот с желтыми глазами, бдительно охраняя свою умирающую хозяйку от любой опасности.
Так в нашу жизнь вошла Пламена.
Лексли был прав — достать девушку из повозки было проблематично. Кот, как сумасшедший, вертелся у нее на груди, дико выл и шипел, никому не разрешая до нее дотрагиваться. Так и несли их в замок вдвоем — на мешковине, которая лежала на дне воза. Сделали это солдаты с большой прытью, глядя на острые когти, периодически появляющиеся из редкой ткани наружу. Пока Мирна спешила собрать лекарства для первой помощи, зверь обошел комнату, обнюхал углы и осмотрелся. Он настороженно посмотрел на Мирну, смело шагнувшую к больной, угрожающе поднял гриву на затылке и выгнул спину, но дальше демонстрации своих намерений не пошел. Таким образом моя мать получила доступ к девушке и принялась за долгую и отчаянную борьбу за ее жизнь.
Прошло уже два месяца, как Пламена — так звали спасенную девушку — попала к нам в замок. Первое время никто не верил в то, что она выживет. Легочная горячка — страшная болезнь холодных дней — довела ее организм до полного истощения. Мирна не отходила от больной целыми днями, а по ночам около ее постели дежурили сестры-монахини, читая молитвы и окуривая комнату ароматными разнотравьями. Потихоньку здоровье пострадавшей стало идти на поправку. Вредный котище, поселившийся в замке, жил в комнате со своей хозяйкой и бдительно ее охранял. Как только заходила речь о том, что надо дотронуться до Пламены — обтереть лоб, руки и шею, чтобы спал жар, напоить или переодеть — поднимался дикий вой, и кот объявлял очередную войну. Непонятным образом он выделил из всей массы людей только двоих — сержанта Лексли и мою мать, на которых хоть и шипел, но дальше этого не шло. Мать, наверное, из-за того, что она больше всего в первые, самые тяжелые дни находилась с больной, а Лексли… ну, видимо, потому что именно он освободил его хозяйку и нес ее на своих руках к повозке. Вот и получалось, что если матери не было поблизости, то на помощь звали сержанта, иначе взбесившийся кот грозил разнести всю комнату и еще покалечить людей. Но мать не разрешила никому трогать зверька, опасаясь, что это плохо может сказаться и на здоровье его хозяйки.
Сержант, конечно, ворчал, но приходил на помощь. В его присутствии животное успокаивалось и позволяло дотронуться до девушки. Я однажды спросил Лексли, почему он просто не пристукнет этого скандального кота.
— Понимаешь, Сандр, — немного смущенно ответил он. — Мне, конечно, несложно треснуть его ножнами меча или отхлестать веником. Но почему он так поступает, как ты думаешь?
— Он ее защищает, думает, что мы — враги? — догадался я.
— Правильно, Сандр. Есть такая штука в жизни — верность. И все, кто ее проявляет, человек то будь или зверь, достойны уважения. Хороший человек никогда не обидит ни коня, ни собаку, ни другую божью тварь — животные не знают предательства, а если любят, то не за деньги или титулы, а просто так. Понимаешь?
Да, я уже давно понимал цену верности. Без преданных друзей и надежных защитников нас с матерью уже давно не было бы в живых. И все, что мы могли — быть благодарными этим людям и относиться к ним так же, как и они к нам.
— И потом, разве может один кот обидеть другого кота? — подмигнул мне Лексли. Мы рассмеялись.
Пламена быстро пошла на поправку, как только справилась с горячкой, но из-за зимы Мирна долго не разрешала выходить ей на улицу. Она подарила девушке красивое блио и новую котту. От нового чепчика Пламена вежливо отказалась и выбрала себе темно-синий худ с глубоким капюшоном и широкими полями, закрывающими плечи и спину от холодного ветра и дождя.
Кто она такая и откуда родом, никто в замке так и не знал. То, что она поведала матери, так и осталось никому неизвестным. Сама девушка об этом не рассказывала, а люди из вежливости с расспросами не лезли. Что она не местная даже не вызывало сомнений — очаровательный, слегка заметный акцент выдавал девушку с головой. Да и весь ее облик был не совсем обычным. Рослая, крепкая, с короткими, не по здешней моде, волосами, большими глазами необыкновенного голубого цвета и высокими, явно не местными, скулами.
В один из дней она добралась до кузни и там поговорила с оружейником Гантом. На обратном пути Пламена испросила у Мирны разрешения взять из кладовки несколько сыромятных шкур и прочную иглу.
Через несколько дней девушка, в сопровождении своего кота, опять навестила Ганта и получила от него необычный предмет — то ли игрушку, то ли оружие. Две крепких небольших палочки, сцепленные между собой тонкой прочной цепью. На следующий день она вышла во двор тренироваться. Поначалу тело плохо слушалось её. Движения были скованы, а дыхание срывалось. На следующий день дело уже пошло лучше. А через неделю девушка уже с удовольствием двигалась по небольшому двору у задней стены замка, выполняя броски, отражая вымышленную атаку и повторяя знакомые приемы. Лексли с удивлением смотрел со стены, как тренируется Пламена, и только крякал от удивления. А чуть в сторонке обычно присутствовал кудрявый кот. Положив голову на лапы, он наблюдал за своей хозяйкой сквозь полуприщуренные глаза. Иногда он укладывался рядом с сержантом и даже позволял тому почесывать свою спинку. Надо сказать, что такой чести удостаивались весьма немногие…
Чирут, так звали кота, вполне основательно обосновался в замке и принялся наводить там порядок. Для начала он облазил все помещения и большой интерес проявил к кухне и кладовкам. Аппетит у бродяги был изрядный. Мне нравилось подкармливать отощавшего кота кусочками мяса или рыбы, а потом глядеть, как зверь с удовольствием потягивается и моет лапой морду. Когда он у нас появился, то был худющий, хоть меж страниц его закладывай, а сейчас вон как округлился, шкурка лоснится на солнце. Потом я заметил, что не только я один пытаюсь добиться его расположения. Несмотря на ужасный вид — на длинных и тонких ногах, с большими ушами, почти лысый, лишь мелкие кудряшки покрывают выступающую грудь, какой-то морщинистый, в общем, кошмар, а не кот, — у окружающих Чирут со временем вызывал необъяснимую симпатию. Когда он приходил посмотреть, как тренируются солдаты, в его сторону летели кусочки съестного, заботливо припрятанные ими во время завтрака. Монахини приносили зверьку молока, как они говорили — из жалости и сострадания. Он на их сострадание чихал, но молоко лакал с видимым удовольствием. Мать прощала ему хулиганские выходки в замке. Единственным противником кошачьего произвола оказался Логен, наш управляющий. Он даже завел лист, в который ежедневно вписывал урон, причиненный Чирутом нашему замку, как то: «драл когти о стенной гобелен», «разбил глиняную тарелку», или «сбросил на пол шмат мяса и спер» — и так далее до бесконечности. Логен докладывал обо всем матери страдальческим голосом и постоянно причитал, что кот, в конце концов, разорит нас и пустит по миру.
— Логен, хватит причитать, ничего не случится, — вон сколько у нас кошек по всему замку болтается.
— Миледи, так он один стоит десятка, — горячо спорил управляющий. Мать только отмахивалась рукой.
Зато из замка исчезли почти все крысы, которые постоянно досаждали нам, покушаясь на продовольственные запасы. Правда, вместе с крысами как-то незаметно исчезла и баранья нога, висевшая под потолком, но это мелочи. Логен повозмущался дня три и успокоился.
Постепенно Чирут освоил территорию и стал выходить на охоту за замковые стены. Он приносил белок, иногда — куниц или кротов, и складывал их у входа в комнату Пламены. Логен зверьков подбирал и отдавал их на выделку. Постепенно товарообмен между двумя враждующими лагерями «Логен — Чирут» наладился. И управляющий даже стал вести счет шкуркам, добытым котом, с удовольствием записывая все новые и новые охотничьи трофеи Чирута в отдельный лист. Из разряда нахлебников зверь перекочевал в категорию добытчиков — а в глазах управляющего это было очень весомым достоинством.
В конце зимы Чирут начал проявлять беспокойство и доводить обитателей замка своими брачными воплями. Коты вообще орут противно, а уж такой «красавец» вопил просто невыносимо,