в хранилище навечно, если… Шенн, ты ведь шутил? Ты ведь не сделал бы этого?
— Ты хочешь знать правду?
— Да.
— Сделал бы.
— Но… почему? Ведь и я осталась бы там навеки.
Шенн молчал.
— Тебе не жаль меня?
— Пойми, Далмира, я не мог иначе. Но все ведь хорошо. Мы наверху и…
— Нет, не хорошо! — Далмира помрачнела. — Ты стал иным, Шенн. Ты не тот добрый и смелый парень, которого я знала когда–то. Раньше ты не прятался за спинами других и сражался за себя… и меня. Ты был дикарь, но поступал так, как подсказывало тебе сердце, был честен и прям, а теперь… Теперь я не знаю, чему ты поклоняешься и чему веришь. Древние изменили тебя. Ради своего учителя, уже мертвого, ты готов погубить живых, убить всех нас! И меня.
— Прости, Далмира, я не мог поступить иначе, — Шенн смотрел твердо, и казалось, в глазах его застыл лед.
— Если бы ты любил меня, ты поступил бы иначе.
— Ты права, Далмира. Прости.
— Я ждала иных слов. Я надеялась, что… — девушка не договорила и, махнув рукой, ушла. Слезы лились из глаз. Шенн не любит ее, не любит. Было бы иначе, он обнял бы ее, и просил прощения. Нашел бы иные слова, но он…
Когда Далмира ушла, Шенн опустился на песок. Руки вцепились в волосы.
— Боги, как мне тяжело, — прошептал он. — Она не понимает, что Ольф создал меня таким, какой я есть. Всем, что я знаю, что умею — я обязан ему. И выполню то, для чего он учил меня. Я больше не варвар, не дикарь. В отличие от них, я понимаю главное: жизни нескольких людей не стоят ничего, если смерть грозит целому народу.
Далмира вернулась к костру. Все воины спали, лишь Эрбин и гурданец сидели у огня. До девушки донесся разговор:
— … этого я не знаю. Кто он и что он — неизвестно, — Эрбин поковырял веточкой угли. — С Улнаром мы сражались рука об руку много лун. Он непонятный человек для меня, но в одном могу поручиться: он не предатель.
— А я могу поручиться только за самого себя — ответил гурданец. — Я уже не знаю, кому здесь доверять. Если Улнар — не предатель, то куда он ушел?
— Не знаю, — отвечал эшнарец. — Но он пропал, а одному в Кхиноре не выжить…
Далмира опустила глаза. Улнар был хорошим человеком, подумала она, вспоминая воина. С первого взгляда она поняла, что он близок ей. После многих дней в походе Улнар показал себя отважным воином, но не жестоким, как Маррод, и не жадным, как эшнарец Эрбин. Она не могла сказать, что привлекало ее в нем, Улнар явился в ее жизнь стремительно, и так же быстро исчез. Как жаль, если он погиб!
Утром воины двинулись на восток. Было жарко. На небе ни облачка, и жгучие лучи солнца раскаляли доспехи так, что можно было обжечься. Хаггар вел отряд низинами, чтобы скрыться от посторонних глаз. Все хранили молчание. Говорить было не о чем, к тому же от разговоров лишь сильнее пересыхало в горле. Запасы воды закончились, и все мысли арнов занимала река.
— Сколько мер еще нам идти, а, мастер? — утирая пол со лба, спросил Эвран. Поджарый гурданец как будто высох, его узкое, покрытое щетиной лицо стало коричневым от загара.
— Я смогу ответить ночью, — сказал Шенн.
— Ты говорил, что бывал здесь.
— Бывал, но это было давно. И сами видите, эти холмы и пустоши как близнецы–братья.
— Что верно, то верно, — согласился Хаггар. — Но не забудь: ты должен привести нас к забытому городу, о котором говорил.
— Я приведу вас, я помню, — хмуро отвечал Шенн. Он дал обещание, и слово надо держать, но как наемники не понимают: время не на их стороне. А еще гулхи… Шенн хорошо помнил, как одна–единственная рана, нанесенная этим существом, едва не убила его. И лишь благодаря учителю Ольфу он жив.
Шенн был в растерянности. Он выполнил завещание Ольфа, но на душе было худо. Нет стагнира — и что теперь защитит Арнир от морронов? Он спас людей от катаклизма, который мог не свершиться, и обрек на гибель от воинствующих морронов. Но ведь чернолицые и раньше нападали на Арнир, разве он виноват в этом? Но что будет, когда он придет к одану с пустыми руками? Изгнание — это меньшее, что мне грозит, подумал Шенн. Одан жесток и не прощает ошибок — Шенн понял это сразу, едва увидел его лицо. Надменное, властолюбивое лицо человека, привыкшего повелевать. Быть может, бежать? Но я не вор, чтобы бежать, я поступил так, как считал должным, подумал фагир, и будь, что будет…
Шенн увидел, как идущий впереди Кронир пошатнулся, ноги его подкосились, и воин рухнул на песок.
— Что с тобой? — все собрались вокруг упавшего.
— Это солнце! Подержите над ним плащ, ему нужна тень, — распорядился Шенн. — И воды, дайте ему воды.
— Воды почти нет, — сказал Хаггар, протягивая свою флягу. Шенн вытащил пробку и смочил губы Кронира. Тот зашевелился, постепенно приходя в себя.
— Нам нужен привал, — сказал Шенн. — Сейчас он все равно идти не сможет.
— Привал, так привал, — пробормотал десятник, устало садясь на песок.
— Шенн, быть может, повернем к расселине? — спросил гурданец. — Там же была вода!
— Это несколько дней отсюда к югу. Мы не дойдем. Потерпи, Кхин вот–вот покажется. Осталось немного. Быть может, день пути.
— Ты каждый раз это говоришь!
— Не ссорьтесь, — сказала Далмира. — Давайте поедим.
— Кусок не лезет в горло без воды, — пожаловался Эрбин. — Эх, сейчас бы кружку литернского! Втрое бы заплатил! Впятеро!
— Заткнись, Эрбин, и без того тошно, — проронил Хаггар. — Литернского ему… Погоди, морроны тебе нальют.
— Все же мне это не нравится, — сказал Эвран. — Мы пересекли Кхинор, а морронов и не видно. Куда они делись? Не к добру это. Знаете пословицу: чего не ждешь — случится, а ждешь — не возвратится.
— Ты это к чему?
— Не знаю, — ответил гурданец. — Только чую: бежать надо! Не идти, а бежать.
Хаггар хотел сплюнуть, но не вышло. Слюны не было.
Шенн предложил переждать жару и двигаться вечером. Возражений не было. Воины нашли сухую балку, где когда–то протекал ручей, и там устроились на отдых. Эвран попробовал найти воду, руками и кинжалом раскапывая старое русло. Гурданец добрался до влажной земли, но в ямку, что он вырыл, вода не набралась. Крониру стало лучше, и воин был готов идти, но Хаггар ждал вечера.
Далмира сидела на песке, думая о своем, и невольно прислушалась, узнав голос Шенна:
— Я верю, что боги создали нас не для того, чтобы мы жили подобно животным, заботясь лишь о том, что поесть и где поспать. Сколько бы боги не дали нам времени — это время следует прожить достойно.
— Что значит «достойно»? — спросил Кронир. — Одному человеку что–то покажется достойным, другому нет. У каждого свой ум.
— Он прав, — пробурчал Хаггар.
— Нет, не прав! — возразил Шенн. — Достойно — значит честно и справедливо. Ведь все мы знаем, что хорошо, и что плохо, где добро, и где зло.
— Ну, нет, Шенн, все это я слышал от бродячих философов. Но в их учениях нет жизни, один пустой звук! — сказал Хаггар. — Что есть добро и зло? Каждый ответит по–своему, и ты не найдешь двух одинаковых ответов. И как можно по поступку судить, хорош он или плох, если для одних он обратится в добро, а для других во зло? Все имеет хорошую и плохую сторону. Каждая вещь. И каждый человек.
— Э, нет, Хаггар! — вступил в спор Эрбин. — Вот Маррод, который предал нас, он как поступил: хорошо или плохо?
— Для нас всех он поступил плохо, а для себя, наверно, хорошо. Как и сказал Кронир: каждый живет своим умом.
— Да ведь так любую подлость оправдать можно! — возмутилась Далмира, с неприязнью взглянув на десятника.
— Не оправдать я хочу, а понять! — бывалый воин повернулся к девушке. — Потому что, не понимая, осуждаем, и все, что нам не по нутру, злом называем. Зло ли все то, что нам не нравится? За веселую шутку, что принята на юге, на севере могут убить. Вы знаете их обычаи, и не назовете северян убийцами без совести, а если назовете — будет ли это правдой?
Изумленные красноречием Хаггара, воины не нашли, что ответить.
— Значит, нет на свете правды? — спросил Эвран. — А законы фагиров?
— Есть правда, которая внутри каждого. Если бы истина была одна, люди давно бы жили, как одна семья. Можно придумать много законов, но каждый будет думать и поступать по закону, который у него внутри.
— Осторожней, Хаггар, это ересь! — проговорил Кронир, глядя на Шенна. — А здесь у нас фагир!
— Знаешь, Хаггар, в чем–то ты прав, — сказал Шенн, — и я тебя понимаю. Только все мрачно у тебя получается. Если каждый думает о своем благе и живет своей правдой, то почему мы в одном отряде? Почему держимся вместе и прикрываем друг друга, делим воду и хлеб?
— Потому что нам нужно выжить, а это можно сделать только вместе. Когда мы доберемся до Ринересса, отряд распадется, и каждый выберет свой путь. Все в наших руках: наш путь и наша жизнь.
— Так ты не веришь, что боги ткут наш жизненный путь невидимыми нитями? — спросила Далмира. — Ты не веришь в судьбу, и в то, что все предопределено?
— Не верю и не хочу верить. Это лишило бы меня сил.
— А ты веришь в судьбу, Далмира? — улыбаясь, спросил Шенн. Девушка посмотрела на фагира:
— В это верили мои родители, и я не знаю иной веры.
— Да ты мергинка! — расхохотался Эрбин. — Клянусь кровавым глазом Игнира, вокруг одни еретики!
— Помолчи, Эрбин, у вас в Эшнаре каждый еретик! Все знают, что вы чтите Игнира не так, как завещали предки, а Даора не считаете злом! — сердито проговорил Хаггар.
— Врешь, Хаггар, — загорячился эшнарец, — и наши фагиры разбираются в этом получше всяких наемников!
— Оставьте этот спор, — приказал Шенн. — И не вздумайте говорить о чем–либо подобном в Арнире — или отправитесь на рудники. Пора идти.
Воины поднялись. Уже не так жарко. Солнце клонилось к закату. По изрезанным ветрами холмам пролегли черные тени.
— В путь, — скомандовал Хаггар, но не пройдя и меры, воины увидели труп. Чернолицый охотник лежал на склоне холма, его оружие лежало рядом. Эвран ногой перевернул мертвеца и сплюнул: