что текст заклятия сильно меняется от случая к случаю. Это не просто подобие бланка, в котором почти всё напечатано, нужно только кое-что вписать в незаполненные места. Здесь наверняка нужна какая-то формула для расчёта, в том или ином виде.
— Точно! — заорал Жора. — Формула! Бабай, ты гений! Богородица говорила о том, что была формула заклятия!
— Шайтан, вы мне этого не сказали, — упрекнул Елубай.
— Забыл, — признал Сатана. — Точнее, не придал значения. А что нам даёт эта формула?
— Была бы формула — уже имели бы на руках оружие Кроноса. Её ещё отыскать нужно. Но зато теперь знаем, что именно нужно искать.
— Неплохая догадка, — заявил Мерлин. — Но бесполезная. Потому что во второй части своего рассказа я намереваюсь сообщить и о формуле тоже.
— Так приступай ко второй части, — предложил Сатана. — Не тяни время.
— Понимаешь, Саурон, у меня в горле пересохло, и я не смогу нормально говорить, пока кто-нибудь не угостит меня хорошим кофе.
Ругаясь на каких-то неизвестных языках, Сатана ушёл, забрав с собой общепитовский поднос. Мерлин сказал несколько слов о погоде в Австралии, но в этот раз Жора ему не позволил мучить окружающих глобальным потеплением.
— Сборная Англии не выйдет из группы на Евро-двенадцать, — уверенно заявил он.
— Как это не выйдет? — взвился Мерлин. — А кто нам помешает? Франция? Так это уже не та Франция! Команда у них слабенькая!
— Может, хозяева? — предположил Елубай. — Им частенько помогают судьи. Особенно на первом этапе.
О погоде больше не было сказано ни слова, но Ромуальдовне всё равно стало скучно. Возвращению Сатаны с чашечкой кофе она очень обрадовалась. Мерлин добавил в напиток сахар и сливки, сделал большой глоток и продолжил свой рассказ.
Глава 10
Не стану уверять, что оружие Кроноса меня совсем не заинтересовало. Те два заклинания, что у меня были, я проверил, они оказались работающими. Это я уже говорил. Но меня гораздо больше беспокоило не то, что я не имею этого оружия в своём распоряжении, а то, что его имеет кто-то другой, мне неизвестный, и в любой момент может его применить. Бессмертие — приятное свойство, и очень не хочется его лишиться.
Я выяснил о пифагорейцах всё, что смог. К сожалению, это была очень скудная информация. По всему выходило, что они напрочь исчезли с лица земли задолго до смерти Зевса. Якобы последние из них примкнули к сторонникам Платона, того самого, дружба с которым для Сократа оказалась дешевле истины. Отыскать прячущихся пифагорейцев мне так и не удалось. То ли они хорошо прятались, то ли я плохо искал, не берусь судить.
В конце концов, я решил, что глупо проводить бесконечную жизнь в безрезультатных поисках, и выбросил оружие Кроноса из головы. Ведь пока я занимался пифагорейцами, в Англии происходило чёрт знает что, да простит меня Саурон за это выражение. Кончилось всё тем, что остров был оккупирован норманнами, а законный король Гарольд — убит. Я же об этом узнал только через несколько лет, поскольку пребывал в Византии, куда меня привели мои поиски. Всё время мне казалось, что я вот-вот нападу на след, но выяснилось, что это не более, чем иллюзия и самовнушение.
Обидным было то, что норманнам, которых возглавлял герцог Вильгельм, никто из богов не помогал. Они действовали сами, то есть, я бы легко отбил их атаку. Мог я их выгнать из Англии и потом, но это уже не имело смысла. Норманны очень быстро буквально вросли в английскую жизнь, да и король Вильгельм оказался толковым монархом, так что я решил не вмешиваться.
Теперь, забыв о Кроносе и пифагорейцах, я просто наслаждался жизнью. Если стране грозила опасность, я незаметно оказывал помощь. Иногда, заскучав, записывался в армию, и в качестве простого солдата путешествовал по миру. Бессмертному ведь война не опасна, а в большой компании — веселее.
Иногда встречался с Морганой, мы даже пробовали пару раз позаниматься любовью, но, увы, удовольствия эти наши попытки не доставили ни мне, ни ей. Одному из нас требовалось на время акта любви отказаться от божественности, стать трёхмерным, а это рискованно. Понимаете, когда ты привык к собственной неуязвимости, даже кратковременный отказ от неё, даже одна мысль, что ты вот прямо сейчас можешь вдруг умереть, напрочь лишает уверенности в себе. Какая уж при этом любовь? Вся мужская сила блокирована страхом. О том, чтобы она сбросила божественность, и речи быть не могло, Моргана так сразу и сказала. Ума не приложу, как этот вопрос решают Яхве и Мария.
Вижу, вам это неинтересно. Действительно, кого волнует чужое горе? Тогда перейдём к эпизоду, который непосредственно касается оружия Кроноса, хотя поначалу эта связь не просматривалась. Наслаждаясь жизнью в Британии, я обычно выдавал себя за потомка какого-нибудь покойного герцога. Третий сын третьего сына. Необязательно именно так, но что-то наподобие. Титула нет и не предвидится, но — благородных кровей, а значит, вхож в аристократические дома. На всякий случай я всегда внимательно просматривал «Готский альманах», чтобы не ошибиться.
И вот как-то раз в Лондоне вновь появляется сэр Мерлин, ваш покорный слуга. Разумеется, все знают, что меня зовут Мерлин, но никому и в голову не приходит, что я — тот самый Мерлин. Перед этим я лет тридцать прожил в других местах, дабы лондонский свет успел позабыть прежнего сэра Мерлина, и ни в коем случае не узнал его в новом. Я хожу, со всеми знакомлюсь, все ахают, когда я рассказываю, что служил в колониальных войсках, а я там действительно служил, и вдруг разговор заходит о рыцарях.
Разговор общего плана, никого ни к чему не обязывающий. Кто-то говорит, что после Круглого Стола настоящих рыцарей уже и не было. Меня, как Мерлина, просят высказаться. Шутят они так. Я высказываюсь, что мне, трудно, что ли? Разговор мгновенно перескакивает на другую тему, и я отхожу от этой компании. Но замечаю, что за мной последовала одна леди. Я на неё ещё раньше обратил внимание. Очень уж она умна, почти как Моргана. И это она ещё пытается свой ум скрывать, дабы среди прочих леди не особо выделяться. Я к ней поворачиваюсь, намереваясь спросить, чего же ей угодно, но она меня опережает.
— Сэр Мерлин, я бы хотела переговорить с вами наедине, — шепчет мне она. — Не волнуйтесь о моей репутации, я слыву настолько эксцентричной особой, что мне уже ничего не повредит.
Заходим мы с ней в какую-то уединённую комнатушку, а во дворцах тогдашней аристократии таких помещений имелось немало, специально, дабы пара гостей могла избежать посторонних глаз, но, думается мне, использовали их обычно совсем иначе, нежели мы с той леди. Первым делом она заявляет, что споёт мне песенку. И поёт. Голос у неё так себе, слух, в общем, тоже оставляет желать лучшего, но вежливый сэр Мерлин смиренно слушает, благо песня оказалась совсем коротенькой.
— На каком это языке? — интересуюсь я, поскольку ни слова не понял.
— Ах, это неважно, — отмахивается леди. — Лучше скажите, сколько вам лет?
— Увы, гораздо больше, чем хотелось бы, — отвечаю ей я, верный своему принципу всегда говорить только правду, и ничего, кроме правды.
— Отвечайте, пожалуйста, прямо, и без увёрток, — просит она.
Нет, не просит, а требует! И мои губы помимо моей воли озвучивают ответ:
— Примерно полторы тысячи, а может, и больше.
— Я так и подумала, — улыбается она. — Значит, вы бессмертный.
— Да, — киваю я, и понимаю, что вынужден её убить, у меня просто нет другого выхода.
— Вы не причините мне зла, — командует она, и я, уже собравшийся убивать, перестаю это делать. — Я наложила на вас заклятие покорности. Вы потом без труда его снимете, я знаю, что бессмертные это умеют. У меня к вам только один вопрос. Вы можете сделать бессмертной меня?
— Нет, — честно отвечаю я. — Богами могут стать только дети богов, и то не все. Божественность заключается в многомерности…
Внезапно оказывается, что эта леди очень хорошо разбирается в математике. Она всё понимает не хуже меня. Я вижу, что она очень расстроена, но помочь ей ничем не могу.
— Мне осталось жить совсем немного, — внезапно сообщает мне она. — Так что не трудитесь меня убивать, это бесполезный труд.
— Но вы же совсем не старуха, — возражаю я.
— Смерть моя последует не от старости, а от болезни — заявляет мне леди, и добавляет: — Я смогла вывести формулу универсального заклятия, способного управлять человеческой жизнью в очень широких пределах, но свою жизнь, как выяснилось, защитить не способна.
Она мне представилась, как леди Ада, графиня Лавлейс, в прошлом баронесса Кинг, урождённая Байрон. Дочь того самого Байрона. Я, проведший последние тридцать лет в неимоверной глуши, к своему стыду, понятия не имел ни о том самом Байроне, ни о любом другом Байроне, в чём мне пришлось признаться.
Тогда леди Ада рассказала мне, что её отец, известный поэт, очень дружил с некоторыми греческим эмигрантами в Англии, бывал и в самой Греции. Дочь никогда его не видела, но это уже их семейные проблемы, нам до них дела нет. И вот как-то к Аде явился какой-то грек и передал ей записки её отца, якобы по его просьбе. Грек сказал, что он пифагореец. Я, естественно, сразу же вспомнил о том, давнем своём несчастном знакомом, но ей ничего не сказал.
По её словам, в бумагах, которые ей достались в ранней юности, излагалось подробное описание универсального заклинания. Якобы поэт Байрон закладывал его в свои стихи, дабы заинтересовать читателя, и благодаря этому имел невообразимый успех. Ранее этим же заклинанием пользовался великий Шекспир, где и как он раздобыл формулу, она мне не сообщила. Ада, очень хорошо разбирающаяся в математике, смогла перевести невнятное описание на строгий язык алгоритмов. По её словам, это заклятие могло быть каким угодно. Например, приворотным. Она якобы воспользовалась им, дабы покорить сердце барона Кинга, впоследствии графа Лавлейса.
Само собой, заклинание направлено не на кого попало, а на человека с определённым именем. А точнее, на группу таких людей, по-русски их называют тёзками, если не ошибаюсь. Так что поэтам приходилось вставлять в свои поэмы несколько заинтересовывающих заклинаний, на каждое из распространённых в стране имён. Что поделать, иначе — никак.