– Ладно, удачи мне.
С этими словами я зашагал к лестнице. Ровно, не спеша, расправив плечи. Надеюсь, моя спина, которую видел Калуга, выражала решительность и уверенность в себе. И мужественную самоиронию.
Сердце колотилось ровно и деловито. В голове было чисто, весь план действий предельно ясен. Вот только очень уж сильно он зависит от других людей, и вопрос тут даже не в Калуге с Лютиком, в них я, в общем, не сомневаюсь – вопрос в цыганах. Как они отреагируют, что подумают, что, в конце концов, станут делать… Почти все зависит от этой Норы, мутанты бы ее взяли, а ведь я ни хрена про нее не знаю и ничего не могу на ее счет предсказать. Плохо отправляться на дело с такой огромной, зияющей дырой впереди. Но приходится.
Несколько шагов – и вот она, лестница. Вниз уходят покатые ступени из бревен. Далеко под ногами раскинулся черный глухой провал. Что-то в нем едва слышно рокочет, будто там медленно, сонно ворочается гигантская туша, перемалывая камни своим многотонным весом. И вроде даже движение какое-то заметно, легкое скольжение теней в бездонной тьме… Нет, воображение играет, никакого движения. Да и звук мне только чудится – тихо в расселине, тихо и мертво.
В нескольких метрах подо мной из склона выступала площадка, естественный земляной выступ, застеленный досками. Сбоку от лестницы в склоне была дверь, то есть нора, которую закрыли дверью. Над ней в землю вбит крюк с газовым светильником.
Вихрастого черноволосого человека, сидящего на нижней ступеньке лестницы, я разглядел отчетливо. Как и он меня. Цыган неторопливо встал, развернувшись, попятился и уставился вверх. В руках его был обрез, глаза в синем свете ярко блестели. Я поднял руки, демонстрируя пустые ладони, и начал спускаться. Уловив краем глаза движение справа, покосился туда. За выступом в склоне была глубокая горизонтальная трещина, и в ней кто-то пошевелился, на миг тускло блеснул ствол. Лютик говорил, что засек внизу троих, – вот и второй, но где третий?
С нижней ступени я шагнул на доски настила. Они громко скрипнули – этакая естественная сигнализация. Разглядывая меня, цыган сделал еще шаг назад. Скуластое лицо, черные вихры, широкие штаны, сапоги, пестрая рубаха, матерчатый пояс… такой, кажется, называется кушаком? Из-за него торчит рукоять пистолета. Обрез в руках обмотан разноцветными тряпками с пышными узорами, да еще и бахрома свисает. Колоритный паренек.
– Ты – охотник, – сказал он гортанно.
Ага, Рапалыч описал им нас троих…
– Ты мне глаза открыл. А ты кто такой? – спросил я и поглядел вбок, на дверь. Железная, с решетчатым окошком и ставенкой.
– Меня зовут Кровавый Ночной Шакал, – представился цыган. – Можешь называть Шакал.
– А меня зовут Стас. Можешь называть Стас.
Шутку он не оценил и снова замолчал, поблескивая глазами. Обрез в руках был нацелен мне в живот. Стоит Кровавый Шакал близко, и если там у него картечь, то после выстрела она не успеет разлететься, весь заряд попадет в тело. Размажет мне брюхо вместе с позвоночником в кашу. А если в обрезе обычный патрон – пробьет насквозь.
Шакал, кажется, просто не знал, как себя вести, мое появление в одиночку не вписывалось в их планы. Тормозить так он мог еще долго, и я решил, что нам пора двигаться дальше. Оглянувшись через плечо, заговорил:
– У вас тут засада, вы ждали, что старик приведет троих и вы нас с ходу накроете. Не прямо на этой площадке – сначала откроете дверь, впустите внутрь, а в норе зажмете. Но старик, как видишь, отсутствует. И я пришел один. Хочу поговорить с Норой. Денег, на которые вы рассчитывали, у меня с собой нет. Так что веди меня к хозяйке.
– Хозяйка? – переспросил он. – Нора-чаюри – моя сестренка.
Я пожал плечами:
– Да хоть теща. Так что, дашь мне переговорить с сестренкой или так и будем тут на сквозняке стоять? И скажи тому, кто у тебя спрятался под лестницей, чтоб не мозолил мне спину. Уже дырку взглядом между лопаток прожег.
На лице мелькнуло удивление, а потом Ночной Шакал ухмыльнулся.
– Вай, глазастый! Малачáй, выходи! Обыщи дорогого гостя. У него, наверное, подарки с собой, но он стесняется их отдать!
Из-под лестницы выбрался наголо бритый парень, окинул меня взглядом и буркнул:
– Руки за голову, чавэл!
Пришлось подчиниться. Малачай, повесив на плечо «Вепрь» со сложенным прикладом, стал меня обыскивать. Умело и тщательно – чувствовался опыт. А ствол-то как у полицаев, уж не Рапалыча ли работа? Может, он цыган «Вепрями» со склада снабдил?
– Чистый, – сказал Малачай. Он проверил даже складки ткани в нижней части закатанных штанов, где можно было спрятать разве что короткое шило. Не зря я снял перчатки – ничего бы не вышло, только сильнее насторожил бы их.
Малачай отошел, встал рядом с Шакалом, оба нацелили на меня оружие.
– Поговорить, значит, с Норой хочешь, – задумчиво произнес Шакал.
– У вас товар, у нас купец, – я опустил руки. – То есть это я – купец, а товар – Травник. Осталось определиться с ценой.
Шакал что-то негромко сказал второму, и тот, обойдя меня по большой дуге, чтобы не перекрывать напарнику сектор обстрела, подошел к двери. Постучал – три коротких, два длинных, два коротких, – я не смотрел в ту сторону, но услышал, как лязгнула ставенка. Донесся тихий голос Малачая, ему ответили. Снова лязг, скрип – двери открылись. Шакал качнул стволом:
– Добро пожаловать, дорогой гость.
Направляясь к двери, я получше разглядел третьего человека, засевшего в трещине на склоне. Он приподнялся за кустиками, проросшими в расщелине, и наблюдал за мной. Свет туда почти не доходил, но мне показалось, что и у него в руках «Вепрь». Точно Рапалыч цыган снабжает. Золотой старик, гений барыжничества. Что ж он бедный такой? Пропивает все, алкоголик старый.
За дверью был коридор с низким сводом и плотно пригнанными досками на полу. Там нас встретили двое с автоматами, оглядели внимательно и после кивка Шакала посторонились, пропуская дальше. Они остались у входа, а Шакал с Малачаем повели меня дальше, первый шагал сзади, второй – впереди.
Коридор трижды раздваивался, несколько раз круто изгибался, и я быстро потерял направление. Навстречу постоянно шел сквозняк – черт знает, как хозяева организовали тут вентиляцию, может, к поверхности идут дыры, какие-то естественные шахты, откуда поступает свежий воздух? Мы миновали несколько занавешенных мешковиной нор, из которых доносились голоса, смех, а из одной – женские стоны; прошли мимо круто уходящего вниз лаза, из глубины которого лился тусклый, неприятный свет, будто там мерцала плесень или какая-то гниль. Лестница с вырытыми в земле ступенями, полутемная пещера, снова коридор… наконец, оказались в тупике. Очередной туннель закончился железной дверью, точь-в-точь как та, что на входе, со ставенкой и решеткой. Шакал скомандовал:
– К стене лицом, охотник. Руки подними.
Возражать я снова не стал. Малачай встал у меня за спиной, а Шакал прикладом постучал по ставне. Ему открыли, не задавая вопросов, цыган шагнул в проем, прикрыл дверь за собой. Не было его довольно долго – я устал держать руки над головой и опустил их. Малачай за спиной шевельнулся, мне показалось, он собирается что-то сказать, но цыган промолчал. Из глубин Норавейника донесся приглушенный крик, потом топот ног… звуки ударов… стон… Снова стало тихо. Зазвучали глухие, неразборчивые голоса – по-моему, несколько человек шли совсем рядом, за стеной коридора. Шаги с голосами стихли, и наконец дверь открылась.
– У него точно нигде перо не запрятано? – спросил выглянувший Шакал.
– Чистый он, – повторил Малачай.
– Входи, охотник.
Через короткий холл мы попали в комнату, где пол был устлан ковром из шкур. Шкуры были и на стенах, и даже на потолке. И на низком диване, куда меня толкнул Шакал. Сам он встал рядом, опустив обрез стволом к полу, поставил ногу в сапоге на край дивана, навис надо мной. Знаю я этот прием, Миша рассказывал – если тебя хотят морально подавить, подчинить, то сажают на что-то низкое, а собеседник стоит или сидит на чем-то более высоком…
Вот только женщине, которая вошла в комнату, трудно было казаться выше кого-либо, помимо ребенка. Метр шестьдесят, прикинул я, вряд ли больше. Острый подбородок, длинный нос, лицо сухое и какое-то черствое, глаз закрыт повязкой. Одета в шаровары и рубаху, как у Шакала, но вместо сапог мокасины. И вместо кушака – нормальный ремень, на котором висит кожаный мешочек.
Нора прошла мимо дивана и стоящего рядом низкого столика, на котором горел керосиновый светильник, присела на край стола передо мной, подсунула пальцы под бедра, подалась вперед и окинула меня взглядом с ног до головы.
– Ты пришел один, без денег и старика, – негромко произнесла она. – Пришел за Травником. Он прятался у меня, но когда пхуро Рапалыч все рассказал, мои люди взяли его. Заперли. Теперь убеди меня, почему я должна отдать его, вместо того чтобы убить тебя.
Я развел руками и повторил:
– Одиннадцать тысяч – больше нет. У меня всей бригады – шесть человек. Ты когда-нибудь видела, чтобы такие деньги водились у небольших банд?
– Шесть? – повторила Нора.
Рапалыч сказал ей про троих, я говорю о шестерых… вот пусть и гадает, кто врет и сколько у меня реально людей.
– Шестеро, не считая меня, – пояснил я. – Тысячу оставлю себе. На расходы, плюс нам как-то надо еще из Чума сваливать… Может, придется охрану подкупать. Увидим. В общем, тысячу оставляю, десять плачу тебе за Травника. Он жив, невредим?
Она молча глядела на меня. Глаз, не спрятанный под повязкой, был темным и выпуклым, будто черный шарик, вставленный в глазницу. И лицо это сухое, непроницаемое… Какая-то змея, а не цыганка. Даже хуже, чем тогда с Птахой, – вообще не разобрать, что у нее на уме. Я с некоторой ностальгией припомнил майора Шульгина. Вот был нормальный мужик. Понятный, простой враг, цели ясны, как с ним себя вести – никаких вопросов. А с этими цыганами мутант ногу сломит.