Ларк оказался весьма удивлен, когда Дер Кассель заявил, что покидает его, дабы продолжить выполнение приказа короля, но удивление свое сумел сдержать. Он лишь дал совет, где можно найти лодки для путешествия по реке, указав дорогу к небольшому поселку. Гвардейцы направились на юг, вновь подгоняемые своим командиром, учуявшим добычу и не собиравшимся упускать ее второй раз. А на север, в столицу, стремительно полетел ястреб, одна из тех птиц, что принесли с собой гвардейцы. Он нес послание Амальризу и, разумеется, самому Зигвельту, где кратко были описаны происшедшие события и намерения Дер Касселя. Капитан гвардии просил в коротком письме оповестить гарнизоны в Ламелийских горах и в районе Хильбурга, дабы те приняли необходимые меры по поимке эльфийки. Все же гвардейцам пришлось бы потратить немало времени, дабы настигнуть беглецов, поэтому пока приходилось больше полагаться на пограничную стражу. И путь отряда королевских гвардейцев тоже лежал именно в Хильбург, ибо расквартированные там армейские отряды и пограничная стража должны были стать серьезным подспорьем в предстоящих поисках.
Разумеется, ястреб с посланием капитана гвардии достиг столицы гораздо быстрее, чем избравшие водный путь гвардейцы добрались до Хильбурга, который теперь должен был стать центром поисков неуловимой эльфийской принцессы, превратившейся из врага короны в личного врага гвардии и ее капитана, что было, пожалуй, гораздо хуже, ибо гвардейцы, знавшие, что такое честь мундира, не намеревались оставлять безнаказанной убийцу своих товарищей. Наемник, имени которого никто так пока и не узнал, ибо единственный человек, который был осведомлен об этом, то есть советник Герард из Рансбурга, был мертв, также становился еще одним врагом, и сам капитан Дер Кассель считал своим долгом убить этого наглеца, посмевшего прикончить его людей. Здесь ко всему прочему примешивалось еще и презрение гвардейцев, да и вообще всех воинов, состоящих на службе короны, к наемникам, которые шли в бой за того, кто посулит больше золота. По мнению солдат, такие воины не ведали понятия чести, хотя в действительности не всегда дело обстояло подобным образом, но кого это волновало? Однако в столице известию от Антуана не придали особенного значения, поскольку там назревали события, не менее важные, а именно восстание обитавших в Нивене гномов.
Первым камешком огромной неудержимой лавины было появление в гномьей слободе королевского гонца, который передал повеление владыки гномьим набольшим явиться во дворец. Ранее никогда не пользовавшиеся такой популярностью карлики вполне обоснованно насторожились, тем более что у них уже были весьма определенные подозрения по поводу предстоящей беседы. И по этой причине часть гномов, всего не более дюжины, вдруг решила спешно покинуть город, направляясь по неким неотложным делам на север.
Небольшой обоз, всего три телеги, на каждой из которых сидели настороженные и угрюмые гномы, державшие под рукой оружие, подъехал к воротам около полудня. Обычно не возникало никаких проблем при выезде из города, но на этот раз воины, которые несли караул возле ворот, повели себя иначе. На пути и телег оказались трое городских стражников, которые перекрыли дорогу, не подпуская гномов близко к воротам, словно опасаясь, что рискнут идти на прорыв, сметя жидкий заслон воинов.
— Что такое, — возмущенно заворчал сидевший на козлах первой телеги седой гном в дорогой одежде, вовсе не предназначенной для путешествий, и с многочисленными перстнями на пальцах. Оружия при нем не было, если не считать короткого кинжала в богато украшенных ножнах. Сделав недовольное лицо, он тяжело спрыгнул с телеги и уверенным шагом двинулся к стражникам. — Почему не пропускаете?
Низкорослый, едва достававший до плеча людям, коренастый, гном, насупившись, стоял лицом к лицу с одним из стражников, буквально пронзая того взглядом глубоко посаженных глаз цвета сапфира. Однако человек выдержал этот безмолвный натиск, ибо ему за годы, отданные службе в нивенской страже, приходилось сталкиваться еще и не с таким.
— Не велено, гноме, — угрюмо блюститель порядка, демонстративно положив ладонь на рукоять короткого меча. Его товарищи, мгновенно насторожившись, поудобнее перехватили алебарды, выдвинувшись чуть вперед. — Приказано никакие обозы не выпускать. Обратно вертайте. — Стражник нетерпеливо махнул рукой.
— Кто у вас тут старший? — осведомился гном. — Кликни-ка его, будь любезен.
— Как скажешь, — стражник обернулся к караулке, дверь в которую по причине теплой погоды была распахнута настежь, и громко позвал: — Командир, тебя тут гномы спрашивают!
— Чего изволите, почтенные? — Из темноты караульного помещения появился молодой воин со знаками десятника столичной стражи. Он широкими шагами направился к гномам, многие из которых уже спешились и теперь стояли позади своего предводителя.
— Почему нас не выпускают из города? — Недовольство старого гнома, судя по его голосу, росло с каждой секундой. — Что случилось, человек? Мы по торговым делам едем. Что за произвол такой? Потеряем прибыток — с вас спросим! — В ход пошел один из самых веских аргументов — золото. Пожалуй, сильнее его могла быть только сталь, но даже гномы понимали, что, взявшись за оружие, наверняка неминуемо погибнут, поэтому пока использовали чуть менее веские доводы.
— Приказано никого не выпускать, — сурово произнес десятник, хмуря брови. — Начальник стражи приказал, с него и спрашивайте, а мое дело маленькое. — Он говорил подчеркнуто вежливо, но тон десятника явно подходил не для увещеваний, а для приказов, тех, исполнять которые следует беспрекословно. — Так что нечего шум поднимать, не можем мы вас выпустить, и точка!
— Всегда свободно ездили, что ныне за запреты такие понавыдумывали? — Гном напирал на десятника, который был вынужден отступить назад на пару шагов. Остальные карлики плотной толпой стояли за спиной седого вожака, хмуря брови и сердито сопя. Видя это, десятник дал знак рукой, и к нему приблизилось с еще полдюжины стражников, сжимавших алебарды. Также четверо воинов заняли позицию в воротах, оттеснив древками многочисленных людей, пытавшихся войти в город, либо, напротив, покинуть его. А еще на надвратной башне показались арбалетчики, ненавязчиво наставившие свое оружие на небольшую группу гномов, представлявших сейчас весьма удобную мишень.
Видя это, к старшему гному подошел один из его родичей, молодой гном с короткой бородкой пронзительно черного цвета и массивной золотой серьгой в ухе. Он коснулся плеча родича, бросив быстрый взгляд исподлобья на солдат, и что-то торопливо прошептал на ухо старшине, после чего тот вдруг резко изменил тон и превратился в законопослушного горожанина:
— Ладно, служивый, коли приказано, мы не будем настаивать, — уже без столь заметного раздражения произнес гном. — Но только скажи хоть, надолго ли нас здесь запирают? У нас товары пропадают, а скоро сезон закончится. Ведь полные возы всякой кузни приготовили!
— Прости, не ведаю, гноме, — отрезал стражник, мотнув головой. — Узнайте в управе стражи, ежели хотите, а нам про то не сказывали.
По лицам подгорных мастеров не было заметно, что ответы стражника их удовлетворили, но все же они быстро расселись по телегам, которые погнали обратно в свой квартал.
А в то же время ко дворцу Его величества Зигвельта солидно вышагивая, приблизилась четверка гномов. Это были самые влиятельные и уважаемые жители столичного анклава этого народа, призванные вести переговоры с королем людей от лица всех своих родичей, принявших подданство Дьорвика. Все как один, эти четверо были седыми, бороды их, заправленные за широкие богато украшенные пояса, были воистину гордостью народа гномов. Одежда четверки депутатов сияла золотым шитьем и множеством самоцветов, подчеркивая их богатство и значимость, ибо столь дорогие одеяния могли быть только у тех, чьи дела идут с завидным успехом, а таких гномы уважали превыше любого иного, ибо успех в ремеслах и торговле был, по мнению карликов, милостью Великой Матери.
Постукивая по камням мостовой окованными железом тяжелыми резными посохами, гномы приблизились к парадному крыльцу королевского дворца, сопровождаемые удивленными взглядами встречных горожан. На широких ступенях резиденции государя Зигвельта стояли гвардейцы в сияющих шлемах и кирасах, сохранявшие полнейшую неподвижность, из-за чего их можно было бы принять за статуи, если бы только стражи еще могли не дышать на протяжении всей смены. Старший гном, отличавшийся наиболее длинной бородой, самой роскошной одеждой и множеством перстней с немаленькими самоцветами на пальцах, хотел, было, обратиться к одному из часовых, когда тяжелые створки, за которыми, собственно, и начинался дворец, это средоточие власти дьорвикских владык, распахнулись, и оттуда появился облаченный в камзол, расшитый королевскими гербами, камердинер, в руках державший церемониальный скипетр, мало уступавший посохам гномов.
— Вы ли есть старейшины поселения гномов на землях Его величества Зигвельта? — торжественно вопросил слуга, непроницаемым взглядом обведя четверку послов.
— Да, мы явились по слову короля, — гном, также сохраняя степенность и собственное достоинство, отвечал, сурово уставившись на человека, которого, впрочем, тяжелый взгляд подгорного жителя нисколько не смутил.
— Его величество ожидает вас в большой приемной зале, — сообщил слуга, глядя поверх голов своих собеседников. — Следуйте за мной, почтенные, — человек развернулся, не обращая внимания на то, идут ли гномы за ним, и двинулся вглубь дворца.
Путь их лежал по широким коридорам и многочисленным залам, ныне почти пустым, если не считать редких слуг да стоявших у дверей гвардейцев. Всюду висели роскошные картины и мозаики, запечатлевшие деяния ныне усопших владык королевства, многочисленных предков Зигвельта. В нишах между окон стояли рыцарские доспехи, опиравшиеся на тяжелые топоры и двуручные мечи. Наконец перед гномами распахнулись тяжелые створки дверей, за которыми располагался тот самый зал, где обычно проходили королевские приемы.