– Тебе многие скажут большое спасибо, – меланхолично ответил Мужецкий.
Из туалета вышел сержант Рабинович. Сапоги у него были в крапинку цвета детской неожиданности.
– Это не те, – сказал он на всякий случай.
– Да вижу, вижу.
Я выпросил у него на дембель кожаные курсантские сапоги. Они мне очень нравились – в отличие от офицерских, у них были голенища раструбами. И выглядит забавно, и полезная в хозяйстве вещь.
– Вы когда закончите? – спросил я.
– Дня за три, наверное. Если не нанюхаемся вусмерть. Голова болит, сил нет.
– Ну-ну. Возможно, я вас догоню.
В штабе я осчастливил Олегов тем, что они теперь отсюда никуда не денутся. Парни новость приняли стоически. Поняли уже, кого им навязали в старшие. Все-таки хорошо быть опытным сержантом – можно о многом договориться с офицерами, и многое тебе позволят. Были бы офицеры вменяемые. Эх, Минотавр, как мне тебя не хватает! Жаль, что мы с тобой подружились так поздно.
Пульверизатор я починил за четверть часа, и он начал качать лучше нового. Олеги предъявили результаты экспериментов с известкой, и мы начали вместе соображать, что нам больше подходит.
Тут распахнулась дверь одного из кабинетов, и в коридор выглянул заспанный сержант.
– Друг мой! – обрадовался я. – То-то думаю, кого тут нет?! Дежурного по штабу нет! А он, оказывается, есть! Ты чего за телефон хватаешься? Ты положи трубочку, положи.
– Я хотел узнать, где смена… – буркнул сержант, усиленно протирая глаза.
– А туточки смена! И ей очень интересно знать, почему разбито окно на лестнице, не горят три лампы дневного света, не работает сушилка в туалете, а на двери пятой комнаты нацарапан косой крестик!
Сержант глядел на меня, слегка пошатываясь спросонья, и не мог понять, в чем дело. Я перечислил ему стандартный «набор недостатков» штаба, который не менялся на моей памяти больше года. Все, кто ходил дежурными по штабу, знали его наизусть. Главное было сдать-принять эту лабуду в прежнем виде.
– Могу еще спросить, отчего полы не вымыты, – добавил я.
Сержант посмотрел под ноги и переменился в лице. Вымыть это было нереально. Тут он наконец-то проснулся окончательно. От испуга, вероятно.
– Ты, что ли, меня сменяешь? – догадался он.
– Да. Журнал заполнил? Ну и вали отсюда к чертовой матери, воин. Не видишь, мы тут… Живописью занимаемся. Доисторической.
– А расписаться?..
– А все на месте? На двери пятой комнаты по-прежнему нацарапан мой любимый косой крестик? Или к нему уже пририсовали еще две буквы?
– Да там он, там, можешь сходить посмотреть.
Я расписался в журнале и с удовольствием пожелал сержанту попутного ветра. Мне больше не нужны тут были чужие люди. Я собирался учинить над штабом надругательство, равного которому в ББМ еще не случалось.
Последующие дни и ночи в моей памяти спрессовались. Это была безумная гонка с короткими передышками. Олеги пахали, как проклятые. Иногда нам помогал Шнейдер.
Сиротин, придя в штаб, очень удивился, когда я встретил его со штык-ножом на поясе и повязкой дежурного.
– Теперь эти двое у меня вот где, – объяснил я, показывая сжатый кулак. – Постоянный контроль.
– Нормально, – оценил Сиротин, – вижу службу войск! А это что?..
Он заметил «тестовые» участки стены, на которых мы пробовали мое изобретение – разные смеси белой краски с известкой.
– Если все получится, у вас будет ослепительно белый штаб.
– Как в больнице? – насторожился майор.
– Ничего общего. Это будет похоже скорее на зал электронно-вычислительных машин, – вдохновенно наврал я. – Конструкторское бюро. Каждый раз, проходя по коридору, вы будете ощущать чистоту и свежесть – то, что нужно для плодотворной службы.
– А-а! – впечатлился майор. – Ну-ну.
Я тут же забросил штык в тумбочку и отправился красить.
Пульверизатор качал, как зверь, но распылял плохо. Мы долго с ним мучились, кое-как забелив потолок, а стены уже проходили валиками. Результат мне показался занятным: наша адская смесь давала на стенах едва заметную шероховатую фактуру. Исконный зеленый цвет стен под этой фактурой исчезал напрочь с одного прохода. А главное, эта гадость не пачкалась и не осыпалась, когда высыхала. Хотя должна бы. А может, так и продержится? Почему нет? Если не мыть. Плесни водички – тут она себя точно покажет. Или не покажет. Черт ее знает. Выдумали фигню какую-то.
Коридор приобретал футуристический вид. Тогда мало где красили стены заподлицо с потолком, выглядело наше творчество весьма лихо. Я и сам поверил, что теперь Сиротин будет ощущать чистоту и свежесть. Глядишь, поумнеет.
– Авангард, – оценил Шнейдер. – Кто, ты говорил, твоя мама?
– Заведующая отделом выставок Третьяковки.
– М-да… Нарисуй в сортире «Черный квадрат».
– Не смогу, углы не помню.
– То есть?..
– Гена, – сказал я строго. – Как ты думаешь, если художник назвал картину «Черный квадрат», неужели она квадратная? И стали бы искусствоведы столько носиться с каким-то квадратом, пусть и черным? В том-то и прикол, что это очень сложный объект.
– Наши-то не знают. Можешь нарисовать именно черный квадрат.
– К счастью, мы не красим сортир. Ген, у тебя есть пластырь? Не хочу бежать за ним в казарму.
– А что такое?
– А вот что.
– Ой, ёлки-палки…
Известь разъедала руки. Мы столкнулись с этим в первые же сутки. Сначала было терпимо, потом начала слезать кожа на пальцах.
Стало неудобно работать. Я взял пластырь и заклеил изувеченные кончики пальцев себе и Олегам. Сразу вспомнилось Мулино – там в штабе у меня зимой шла кровь из-под ногтей, когда я печатал. Только пластырем и спасался.
– Представляешь, как бы я сейчас выглядел, если бы ты надел ту лопату мне на физиономию? – спросил я Маленького. – И как бы выглядел ты, хе-хе…
– Извини, я же не нарочно, – в который раз сказал он.
– Забудь.
– Дальше-то что? – спросил Большой. – Нам еще с этой дрянью возиться и возиться. А как мы потом кистями будем работать, если пальцы совсем облезут? Нам же кистями подводить «сапожок» и батареи красить.
Дело было где-то на середине коридора.
– А дальше очень просто, – сказал я. – Очень просто… М-да. Идите со мной. Мало ли, как оно выйдет. А вы уже достаточно злые, чтобы кому-нибудь свернуть челюсть.
И мы отправились в казарму.
– Это правда, что ты никого не бил? – вдруг спросил Большой по дороге.
– Конечно. Тут все битые, до них кулаком не достучишься. С ними говорить надо, тогда будет результат… О, вспомнил! Однажды я ударил Никонова. Но он долго меня доводил. И я его… Даже не стукнул – пихнул.
– И?..
– Он упал с таким грохотом, что из канцелярии выскочил капитан Масякин. И давай орать: ага, сержант, дедовщину разводишь, трое суток ареста! Обрадовался. Тут Ник отдышался немного и прямо лежа на полу как начнет ржать… Я говорю: товарищ капитан, имейте совесть, мы же с Ником из одного призыва, вместе дерьма наелись полной ложкой, какая между нами дедовщина?.. Масякин подумал-подумал, и говорит: ну тогда просто неуставные отношения!.. Я Ника поднять хочу, а тот на четвереньках от меня отползает, не переставая хохотать. Масякин плюнул и ушел. А Ник, болтун, всем рассказал, как было весело. И кто хорошо меня знал, тот тоже посмеялся, а кто плохо знал, тот призадумался, стоит ли меня злить…
Мы вошли в казарму и зашагали к каптерке третьего дивизиона.
Дверь была, естественно, заперта. Я пнул ее сапогом и рявкнул:
– Сова, открывай! Медведь пришел!
Щелкнул замок, показалось заспанное лицо каптерщика Мулдашева, только-только назначенного на эту уважаемую материально ответственную должность.
Я отодвинул Мулдашева вместе с дверью, и мы с Олегами вошли в комнату-пенал, забранную по стенам высоченными шкафами.
– А я тут… – начал каптерщик.
– Шинели пересчитываешь. Хорошее дело. Гляди сюда.
Я сунул ему под нос руку в пластыре.
– Мне нужны перчатки от ОЗК. Три пары. Выручай, или я останусь без рук, и накроется мой дембельский аккорд.
– Понимаю… Но ты же их испортишь.
Я посмотрел на Мулдашева очень выразительно. Олеги тоже. Каптерщик вздохнул. Он уже основательно забурел – как все каптерщики – но мне перечить не осмелился. Трудно возражать хорошему человеку, когда у того дембель под вопросом. Во-первых, я и правда хороший. Во-вторых, у дедов иногда случаются припадки бешенства.
– Давай, военный, шевелись, время дорого. Ищи комплекты, которыми не будут пользоваться в ближайшие месяцы. Мой, Галимова… Кто еще у нас студент? Гулюшов. Давай их сюда.
Я хватал один за другим брезентовые цилиндры ОЗК, дергал петлю открывания и бесцеремонно перетряхивал резиновые потроха в поисках защитных перчаток. Есть три пары!
– Спасибо! – я хлопнул Мулдашева по плечу. – Верну. Они, конечно, будут так себе, но ты потом найдешь замену, служба долгая. И вообще, у нормального каптёрщика должно иметься барахло про запас. Всего по два – по три. Сколько портянок ты мне подарил, а?
– Ага… – грустно согласился Мулдашев. – Так то портянки…
С перчатками работа пошла веселее. Коридор стал белым. Пол тоже. И двери. И три Олега. Насколько мы побелели, я сообразил лишь когда нас отказались пустить в столовую.
– Стой! Куда?! Кто такие?! – заорал капитан-ракетчик с красной повязкой на рукаве.
– Бригада Большой Мощности! – привычно суровым голосом объявил я.
– А мне насрать, – сказал капитан. – Хоть спецназ. Вы на себя посмотрите. Шагом марш переодеваться. Иначе не пущу.
Мы с Олегами переглянулись и начали смеяться. Действительно, наша рабочая одежда была покрыта краской сплошь, от сапог до пилоток. Я поманил ребят в сторону.
– Можем зайти через кухню, но это чревато. Если прямо на кухне с узбеками не подеремся, так дежурный по залу все равно нас выгонит. Будем переодеваться?
– Времени жалко, – сказали Олеги.