Шнейдер сделал мне кружку кофе и дал бритву. Позвонил в казарму, отыскал Михайлова и Ракшу, сказал, чтобы после ужина приходили… Ужинать.
Они потом этот вещмешок несколько дней втроем подъедали. А я даже не притрагивался. Не хотел. И только на последней банке тушенки сломался — отнял уже открытую и слопал половину. Из принципа.
Столкнулся в парке с Косяком, а тот мне:
— Эх, хорошо съездили. Как вкусно было, помнишь?
— Не в жратве счастье, — говорю. — В свободе. Вот что было вкусно! Уж ты-то, гордый сын вольнолюбивого украинского народа, должен это понимать.
Косяк подумал и сказал очень серьезно:
— Конечно. Как же без свободы. Без свободы это не жизнь получится, а какая-то сплошная армия.
Еще подумал и добавил:
— Но кушать — надо!
ГЛАВА 11.
— Пойди найди Суслика, — сказали мне, — в казарму его позови.
В будке КПП сидел на подоконнике боец с характерной внешностью — тощий, мордочка острая, зубы мелкие.
— Ты, что ли, Суслик? — спросил я.
Парень замахнулся на меня табуреткой.
А Сусликом оказался двухметровый плечистый детина по фамилии Сысоев.
ФАМИЛИЯ!!!
в выборке — офицеры, солдаты и сержанты разных частей
В штабе учебной артиллерийской дивизии, где я трудился писарем-машинистом, сидели в одном кабинете друг напротив друга майор Федоров и майор Федькин.
Еще там имелся подполковник Кривополенов. Я мог бы для красного словца наврать, будто помощником у него был старлей Безуглый, но это неправда. Безуглый служил в первой батарее артполка. А к Кривополенову частенько захаживал в гости прапорщик Убийволк.
Когда в штаб прибыл на стажировку майор Антипят (с ударением на "я"), начальник строевой части подполковник Монахов заявил — вот это я понимаю. Это да. Будет, о чем рассказать внукам.
Через несколько дней Монахов заорал на кого-то в коридоре "Пиндюра!!!", и я еще подумал — ни фига себе ругательство.
Ага, щас. Просто Монахову прислали в помощники прапорщика Пиндюру.
Как сказали по этому поводу мои приятели из первой батареи Мосягин и Салдан — ну и террариум там у вас.
Позже, отправившись служить из России на Украину, я был готов столкнуться со множеством заковыристых фамилий. Действительно, попав в Бригаду Большой Мощности, я познакомился с Косяком, Флинтюком, Кагамлыком и Заплюсвичкой. Но куда большее впечатление на меня произвели украинец Ракша и русский Болмат. Прямо по Лермонтову — "я знал одного Иванова, который был немец"…
Нормальная для ББМ ситуация — идут по делам Молнар, Пидус и Йокало. А навстречу Верчич, Ивчик и Ващик. А из курилки им приветственно машет минометный экипаж в составе: Скляренко, Кравченко, Максимченко, Голиней, Драгой и выпадающий из контекста Юлдашев. Честно говоря, Драгой тоже выпадает из контекста, потому что он молдаванин по кличке Коля-Гагауз. Или, когда ему надоедает корчить из себя умного, Коля-Пенёк. Который на самом деле совсем не пенек, а просто низко срубленное дерево.
Кстати, занятен был в ББМ механизм присвоения кличек. Отдавал он первобытно-общинным строем. Молодой боец получал имя фактически с потолка, а дальше — как себя покажет. Обычно процесс именования завершался на стадии черпака, т.е. отслужившего год. Причем многое зависело от интонации. Обращение к черпаку по фамилии могло выражать и крайнюю степень презрения, и честно заслуженное признание. Смешная, на первый взгляд, кликуха тоже зачастую гордо звучала. Одного Васю называли Васей будто плюясь, другого — словно былинного богатыря.
Я, единственный москвич в бригаде (а точнее, единственный москвич на целую "площадку", где служило несколько тысяч человек), поначалу был, сами понимаете, Москва. Хотя чаще "Эй, Москва!". Через полгода я обнаружил, что мое имя — Олег. А потом вообще Олежка. Или все-таки Олег, если ко мне обращается младший по сроку службы. И никак иначе.
А вот Тхя с самого начала был Тхя. Крайне редко — "Тх". Говорят (я сам не видел, не застал) его по молодости лет даже ногами били с каким-то внутренним уважением.
Генку Шнейдера в бригаде называли просто Генкой, Вадика Рабиновича просто Рабиновичем. Воху Ходоровского, как правило, Жидом. Шнейдер пытался эту некрасивую тенденцию переломить, но вскоре пришел к выводу, что Ходоровский действительно Жид с большой буквы Ж — и плюнул. Народ заметил, что Шнейдер все равно морщится, и деликатно перекрестил Воху в Мандавоху.
У грузин была переходящая почетная кличка Швили. Ее не давали кому попало, а только людям достойным, за этим следила грузино-абхазская диаспора. При мне такое прозвище носил Дато Мгалоблишвили и собирался оставить его в наследство Зазе Растиашвили.
Тихонова звали "Фаза" потому что он был такой же огненно-рыжий, как один электрик, служивший в бригаде задолго до. Йонелюнаса прозвали Сабонисом еще и за высокий рост. Ухо сам обкорнал себе фамилию Карнаухов. Пидус выглядел намного старше своих лет и стал поэтому Батей (сколько капитан Мужецкий ни обзывал его "Спидусом" — не прижилось). Заплюй, когда пребывал в хорошем настроении, отзывался на кличку Заплюй. А когда в плохом — он и на Заплюсвичку не реагировал. Ну, а Седой был Седой потому что был седой.
Орынбасара Кортабаевича Арынова старались никак не называть. Чтобы не пришел. Дурная примета — помянешь Алика, и он сразу тут как тут, урод неуправляемый.
Прозвища офицеров тоже были по большей части усеченными или слегка модифицированными фамилиями. Принцип такой же, как при именовании солдат и сержантов — чтобы носить особенную кличку, офицер должен был, соответственно, нечто особенное собой представлять. Например подполковника Миронова, харизматического военачальника, верхушка его дивизиона, вся такая просвещенная, сплошь из студентов, именовала "патрон". В смысле — "patron". А наш Минотавр, добрый и симпатичный дядька, имел манеру вдруг терять самообладание, тупеть, набычиваться и переть вперед рогами.
Замполита называли Замполит. Большего он не заслуживал.
Капитана Диму Пикулина так и звали — капитан Дима Пикулин. Даже офицеры, до начальника штаба включительно. Даже в присутствии всего личного состава ББМ. "А где этот бездельник капитан Дима Пикулин? Куда он спрятался? Что-то я не вижу его в строю…".
Капитану Масякину прозвище успешно заменяла фамилия.
А с майором Кротом заочно произошла смешная история. Как я уже упоминал, у связиста Генки Шнейдера была манера прослушивать разговоры, идущие по нашей телефонной сети. И вот, в один прекрасный день забило канализацию в казарме. Полкан приказал соединить его с коммунальщиками.
— Сейчас пришлем слесаря, — пообещали те. — Он вам прочистит.
— А это долгая история? — спросил полкан. — Солдатикам, извините, срать некуда.
— Не волнуйтесь, слесарь подойдет через полчаса. А сама работа вообще плевая. У слесаря есть такое устройство, называется "крот", оно засорившиеся очки пробивает моментально.
— Какое-какое устройство? — заинтересовался полкан.
— "Крот"!
— Гы! — сказал полкан в трубку.
— Простите?..
— Крот! — брякнул полкан. — Гы-гы-гы!!! Крот! Ой, не могу… Гы-гы-гы!!!
И бросил трубку — от смущения, наверное.
А Шнейдер подумал-подумал и решил майору Кроту ничего не рассказывать.
И все-таки, все-таки… Сама по себе даже самая странная фамилия не очень смешна. И шокирующие сочетания фамилии с именем и отчеством — тоже, в общем, не насмерть уморительны. "Вас обслуживает горничная Мания Венера Гавриловна". Сам видел. Ну, улыбнулся. А Блюма Вульфовна Зейгарник — это не круче? Или, скажем, подпись такая — "Е.Бут.". Забавнее, конечно, случайно складывающиеся тандемы наподобие Федоров-Федькин. Думаю, вся советская атомная отрасль помнит сочетание Миленький-Беленький-Хвостик.
Но по-настоящему концептуальны, на мой взгляд, случаи иного порядка.
Однажды теплым летом 1989 года подходит ко мне Вася Голиней. И задает странный вопрос.
— А что такое Робин Гуд?
— Ну как же, — говорю, — был, если верить легенде, такой благородный разбойник…
— Спасибо, объяснил! Сам знаю. А вот что такое Робин Гуд вообще? В принципе? Что это значит?
— Скорее всего "robin hood", малиновый капюшон.
— Хм, — Вася мрачнеет. — Ну тогда я совсем дурак наверное.
— Э-э?..
— Песню слышал Криса Кельми? Что это может означать — "Ночной Робин Гуд на бульваре Роз"?!
ГЛАВА 12.
— Сегодня будем рвать Фазу, — сказал Вася и радостно потер руки. — Фаза увольняется.
— Что значит "рвать"? — спросил я.
— Увидишь, — пообещал Вася и многозначительно надулся.
На вечернюю поверку наш старшина по кличке Фаза вышел почему-то не в зимней полушерстяной форме, а в застиранной хабэшке. Глаза у Фазы заплыли, физиономия опухла. Последние дни Фаза спал по двадцать часов ежесуточно. Как он сам объяснял — из спортивного интереса.
В строю третьего дивизиона оказалось неожиданно много народу. Появились вечно отсутствующие связисты Крумов и Шнейдер. И механик дежурного тягача пришел из парка. И каптерщик Сабонис, который так исступленно готовился к дембелю в своей каптерке, что мы уже забыли, как он выглядит. И хронически откомандированный водитель самосвала, избегавший жить в казарме, потому что его тошнило от одного вида Орынбасара Кортабаевича Арынова.
И даже сам Орынбасар Кортабаевич Арынов соизволил встать с кровати.
Фаза вполголоса зачитал список личного состава дивизиона и лениво оглянулся на дежурного офицера.
Дежурный вопросительно шевельнул нижней челюстью.
— В первом все!
— Во втором все!
— В третьем все… — то ли буркнул, то ли хрюкнул Фаза.
— В четвертом все!
— Во взводе обслуживания и хранения техники незаконно отсутствующих нет!
— Отбой, — скомандовал дежурный. — И если через пятнадцать минут я кого-нибудь увижу… Вы меня поняли.