Строй настороженно ждал, что ответит Саша. А он лихорадочно думал: как выпутаться из нелепого положения? Пошлют разыскивать кого не надо, обязательно обнаружат подземный ход. Как предотвратить провал?
— Конечно, попрятались ребята. И, наверное, курят или дуются в карты, — сказал Саша, желая отвести удар. — Но я доставлю их живыми и здоровыми, если даже они сидят где-нибудь под крышей или... провалились сквозь землю.
Вскоре стали подбегать колонисты. Испросив разрешение, они становились в строй. Однако никто из них правдиво не ответил, где пропадал. Каждый говорил то, что взбредет в голову:
— Был в туалете.
— Бегал в лазарет.
Однако не так-то легко провести Бурнашева. Напротив фамилий, опоздавших в строй, он незаметно проставил крестики.
Караульным начальником назначили красавца Еремеева. Сашку поставили под его началом. Рядом на скамейке сидит посторонний. Апуш-бабай, как он представился, пришел навестить непутевого внука. А между тем у непутевого внука мертвый час.
Старик даже испугался, когда он впервые услышал про «мертвый час». Черт знает что подумал! Но когда объяснили, что внук спит самым обыкновенным способом, на самой обыкновенной подушке, сразу успокоился.
Сейчас он занят делом. Старик ловко орудует самодельным перочинным ножом. Бабай чуть наклонил большую, после бритья блестевшую на солнце голову, макушка которой была закрыта каляпушем [1]; нависшие седые брови скрывали сосредоточенные черные, как смородина, глаза.
Саша давно уже хотел заговорить со стариком, но не отваживался. В хитро прищуренных глазах Саши внимательный наблюдатель прочитал бы особенное, счастливое выражение; только минутами в них мелькала тревожная мысль, но тотчас же улыбка снова появлялась на лице Матросова. Пусть красавчик Еремеев и впридачу этот «Пушка-бабай» сидят здесь у ворот, ничто теперь не удержит одиннадцать смелых парней... Сегодня ночью после отбоя назначен побег через подземный ход.
Ему хотелось подшутить над стариком, как-то дать понять ему, что вот они сейчас вместе оберегают покой колонии, а завтра «Пушка-бабай», если будет еще здесь, станет ахать и охать, вспоминая, может быть, какой опасности он подвергался, сидя у ворот с беглецом.
Саша обошел скамью, сел рядом со стариком. Старик делал отверстия в толстой сухой камышине. Любопытство победило осторожность.
— Пушка-бабай, а Пушка-бабай, — обратился к нему Саша. — Чего ты вырезаешь?
Старик нехотя поднял голову, сердито взглянул на подростка, посмевшего отвлечь его от дела, и сурово ответил:
— Бабай делает курай.
— А что такое курай?
Апуш-бабай недовольно покачал головой: вот она, молодежь, — не знает, что такое курай. Однако он не успел ответить, так как увидел, что с ребятами, играющими на площадке, что-то случилось. Они, словно по команде, побежали в сторону общежитий. Двор сразу опустел, крики заглохли, на зеленой траве остался сиротливо лежать футбольный мяч. Саша тоже с удивлением наблюдал за загадочным происшествием. Что могло случиться? Неужели раскрыли заговор и устроили тревогу? Он встал с бьющимся сердцем. Значит, все погибло... Может, одному перемахнуть через забор?.. Назовут предателем, оставившим товарищей.
Из дверей общежития выскочил Директор. Он что есть духу понесся в сторону ворот. Значит, так и есть, все погибло... Саша даже задрожал от злости. Кто мог их выдать?
Директор подбежал, остановился как вкопанный, тяжело дыша, побледнев.
— Что случилось? — подозрительно спросил старик, откладывая курай; эти мальчишки так и не дали ему закончить работу.
— Ребята... война! — еле выговорил наконец Директор.
— Ты не шути, — прошептал Саша. — Выдал кто?
— Врать нельзя, второй раз никогда не поверят, — назидательно произнес старик. — Однажды с пастухом так было: соврал, крикнул, что волки напали на стадо, — все село сбежалось. А второй раз на самом деле волки напали, да сколько ни кричал. он, никто на помощь не пришел.
— Фашисты напали! — произнес Директор, чуть отдышавшись.
«22 и ю н я 1941 года.
Вся колония гудит-шумит. Смотрю — и впрямь столпотворение. Тут прозвучала команда — линейка!
Пятки к пяткам. Да и плечи к плечам.
Шутка ли — строй через весь двор протянулся. Люди застыли в жутком молчании.
Мне тоже передалось всеобщее настроение. Думаю: никому из нас не миновать солдатской доли. Мы уж чувствуем себя почти на поле боя. Если бы сказали: иди! — даже бровью не повел бы.
Может, в этот день я впервые ощутил, какой я нужный?
На самом правом фланге, как всегда, красавчик Еремеев. На левом — от горшка два вершка — Лешка Пугливая Тень.
Мне, как дежурному, положено подавать команду «Смирно!». Поднатужился — получилось.
Над двором, обнесенным высоким забором, гремит голос Стасюка:
— Кто в этот час не хочет защищать Родину?
— Таковых нет! — несется в ответ.
— А кто желает быть в первых рядах защитников нашей родной земли?
Голосов прорва. Орут все. Ну и дела!
Рыжий стоит в строю рядом с Матросовым. Ай да мошенники, и тут рядышком. Почему-то Рыжий отвел взор. Саша — тоже. В такой день они не имеют никакого права не смотреть людям прямо в глаза. Потому что на нас глядит вся земля...»
Во время обеденного перерыва Саша был на кухне. Повариха тетя Таня спросила помогавшую ей молодую девушку:
— Ты, Маша, закрыла погреб?
— На кой дьявол нам лед, когда тут войну объявили... — ответила Маша.
Саша заинтересовался разговором.
— Ежели война, по-твоему, руки должны опускаться? — рассердилась тетя Таня.
Матросов до вечера стоял на посту. Апуш-бабай, собираясь домой, почему-то медлил уходить. Он охотно делился своими мыслями с Матросовым.
— Наводчик в артиллерии — очень важная профессия. А наводчик в горной артиллерии — подавно редкостная должность. Ежели надо будет обучить молодняк, и я пригожусь: есть еще порох в пороховницах! Может, вспомнят?
Он обращался к Саше, точно это зависело от подростка. Саша был так взволнован, что ему хотелось сказать: «Обязательно вспомнят».
Разохотившийся старик все говорил и говорил:
— Мой прадед воевал на стороне Емельяна Пугачева. Вот так. Я сам ходил на Австрию. Вот так. Если надо будет, еще ходить будем.
Саша засмеялся:
— Дедушка, рассыпешься, до фронта не дойдешь...
Бабай, сверкнув взглядом, замолчал. Так он и ушел обиженным. Не понравилась ему шутка.
К Саше на пост несколько раз прибегал Директор. Он осторожно расспрашивал Матросова, беспокоясь за сегодняшнюю ночь.
— Саша, — приставал он. — А Саша! Как ты думаешь?
— Мы победим, конечно, — отвечал Саша, нарочно увиливая от ответа.
— Я не о том...
— О чем же? — словно не догадываясь, спрашивал Саша.
— Сам знаешь...
Матросов подмигивал, давая понять, что при «Пушке-бабае» нельзя же разговаривать на эту щекотливую тему.
Всех воспитателей распустил по домам. Всех до единого. Сам остался в колонии. «Ну, с чего начнем завтрашний день?» — думал он.
В час больших испытаний человек не может удовлетворяться обыденной работой, которой занимается изо дня в день. Хотелось совершить что-то необыкновенное. Стасюк, сжимая руками виски, неожиданно вскочил и начал ходить по комнате большими шагами.
Когда угасла заря, зазвенел серебряный подголосок, и звон этот поднялся над колонией, пробежал над рекой, задержался над лесом и навязчивым эхом вернулся обратно. Казалось, что никому не уснуть в этот тревожный июньский вечер.
Удары были редки и отчётливы.
Петр Филиппович остановился посреди комнаты и прошептал:
— Что мне делать? Заключить договор на вторую половину года на изготовление шифоньеров, заказать новые дисковые пилы и начать строительство нового корпуса? Или послать все это к черту и добиваться срочно отправки на фронт? Здоровый человек, отлично знающий военную службу, не может оставаться здесь. Что подумает молодежь, если я сам останусь в глубоком тылу? Как мало мне будет веры!
Дверь открылась. Комсорг Дмитриев, дежурный по колонии, кашлянул.
— Разрешите доложить?
Петр Филиппович удивленно оглянулся и сдержанно произнес:
— Да, пожалуйста.
— Во вверенной вам колонии происшествий нет. Больных тоже. Доклады дежурных принял лично.
— Все?
— Нет... Всюду пришлось проводить беседы. Интересуются, товарищ начальник. Вопросы одни и те же: сколько будем воевать? Хватит ли у нас танков? Особенно большой интерес к самолетам. У нас больше солдат или у Гитлера?.. Спрашивают еще: будет ли в Германии восстание? Отвечал, как мог.
— Хорошо, — похвалил Стасюк. — Завтра поговорим более обстоятельно... Выходит, полный порядок?
Дмитриев был озадачен этим вопросом: «Неужели чего не усмотрел?»
— Так точно.
И не тон дежурного, а внезапно появившееся решение что-то изменить в обычном течении жизни заставило Стасюка сказать:
— Сделаем обход. Будете сопровождать меня!
— Есть сопровождать!
Они вышли. Непроницаемая летняя ночь окутала колонию. Массивные здания бывшего монастыря в темноте напоминали нагромождение прибрежных скал, окутанных туманом. В неизмеримо высокой дали сверкали яркие звезды. Угрюмо молчал старый дуб, живой свидетель жизни многих поколений. Молчали даже птицы. И ветер, равнодушный странник, никого не тревожил.
Старшие колонисты, дежурившие в корпусах, удивились приходу начальника в неурочное время и докладывали тихо, как бы боясь разбудить первую военную ночь:
— Товарищ начальник, корпус отдыхает!
— Товарищ начальник, все спокойно!
— Товарищ начальник, происшествий нет!
В одном из корпусов дежурил Володя Еремеев. Докладывая Петру Филипповичу, он не смог скрыть довольной улыбки, что на его участке полный порядок, — уж он, комсомолец, не подведет.
Петр Филиппович невольно поддался чувству особой торжественности, тому чувству, что овладело колонистами в этот день. Он только сказал;