За эти дни Саша и Рашит наслушались немало рассказов о психических атаках, необыкновенных минных полях, о ревущих танках и пикирующих самолетах. Для них все было интересно. Они и не замечали, что в некоторых рассказах правда сочеталась со всяким вздором.
Саша особенно любил слушать Николая Соснина. Тот никогда не подчеркивал своих заслуг, по его словам получалось, что все другие отлично воевали, а он, Соснин, вроде бы только и нес службу. Так отчего же на его груди два ордена? Не за красивые же глаза их получил?
— Вот как я первый раз с танками противника встретился, — стал говорить он. — Нас было пятеро автоматчиков против двух танков. Скажу вам, мил-товарищ, страшно было. Но все же подожгли один танк, а второй сам отступил. Прогнали мы немцев, нас прозвали храбрыми, а ведь каждый в первую минуту испугался...
Полной противоположностью Соснину был хитроглазый Андрей Семячкин. Послушать его — получалось, что все подвиги в роте совершил он, Семячкин, а остальные были чуть ли не равнодушными наблюдателями.
— Однажды я встретил целый взвод фашистов...— начинал Семячкин.
Чего только не проделывал Семячкин в своих повествованиях : он сбивал самолеты винтовочным выстрелом, разминировал минные поля, сразу приводил по три «языка»...
Как-то Саша спросил у него:
— Почему у тебя нет орденов?
Семячкин, не моргнув глазом, ответил:
— На орден Ленина два раза представляли, только оба раза документы затеряли...
С легкой руки Сергея Гнедкова Андрея прозвали пустозвоном.
Мимо пробегали зазевавшиеся станции и загримировавшиеся города: элеваторы, высокие здания, заводские трубы были закамуфлированы. На развилках дорог стали появляться противотанковые заграждения.
Саша возмущался всякий раз, когда на станциях их поезд обгоняли другие эшелоны.
— Им, выходит, некогда, а нас держат, — ворчал он.
— Зачем пропускаем, а? — вторил ему Саржибаев. Он два дня болел и сейчас воспаленными глазами обозревал дорогу на фронт.
— В первую очередь пропускают воинские части, а мы только маршевики, — успокаивал их Соснин.
— Когда же Москва?
Этот вопрос волновал весь эшелон. Первым воскликнул Рашит:
— Я вижу Москву!
Все, кто не спал в этот час рассвета, бросились к узеньким окошечкам товарного вагона.
— Это только пригород, окраина, — протискиваясь вперед, говорил Сережа Гнедков.
— Пускай окраина, а все же Москва, — настаивал Рашит.
Проснулся весь вагон. Тогда Саша решительно подошел к двери и, широко раскрыв ее, проговорил:
— Вот как надо встречать Москву.
Матросов стоял у открытой настежь двери, встречая любимую Москву, которую он так мало знал и в которой ни разу еще не был. Ему хотелось, хотя бы из окна вагона, увидеть Кремль, но Гнедков сказал, что это невозможно.
— Мы проедем окраинами...
И на самом деле поезд кружил вокруг города. Наконец остановились на какой-то товарной станции. После завтрака Матросов вместе с Рашитом подошли к старшине.
— Отпустите нас в город, хоть краешком глаза взглянуть на Кремль, — просил Саша.
— Мы недолго пробудем, не опоздаем, — вторил Рашит.
— Не могу. Я не знаю, сколько мы тут простоим.
Солдаты не уходили. Соснин спросил:
— Что еще?
— Разрешите, товарищ старшина, к начальнику эшелона обратиться?
— Он тоже не отпустит, — отрезал Соснин.
— Разрешите уж, товарищ старшина, — настаивал Рашит.
— Попробуйте, коли так, — смягчился тот.
Начальник эшелона наотрез отказался дать увольнительные.
— Я не знаю, когда мы отправимся, — объяснил он. Увидев огорчение на лицах молодых солдат, добавил: — Даже офицеров-москвичей не отпускаю.
Однако солдаты были настойчивы, не уходили.
— Неужели не ясно? — сердито спросил майор.
— Одолжите на полчаса ваш бинокль, товарищ майор, — попросил Матросов.
Начальник эшелона взглянул на солдат и, ни слова не говоря, передал полевой бинокль.
— Вернете в третий вагон...
— Есть, товарищ майор...
— Спасибо, товарищ майор, — добавил обрадованный Рашит.
Матросов и Габдурахманов с крыши вагона рассматривали город, но все-таки не увидели Кремля. В окуляры попадали заводские трубы, дома, башни.
Ночью эшелон оставил столицу.
А когда забрезжил рассвет, солдаты вновь кинулись к окошечкам, однако никаких признаков города уже не было, поезд бежал по снежной равнине. Все с интересом разглядывали новые края. Чаще стали попадаться разрушенные станции, огромные воронки от разорвавшихся бомб около железнодорожного пути и многочисленных мостов.
На какой-то маленькой станции без названия (вокзал был совершенно разрушен) простояли несколько минут. Этого времени было достаточно, чтобы Сережа Гнедков принес сообщение:
— По Октябрьской дороге шпарим...
Обычно в военных эшелонах, направлявшихся на фронт, никто не знал маршрута следования и конечного пункта остановки. Поэтому каждый гадал, как мог.
— Ржев все еще в руках немцев, я думал, на Калининский фронт попадем, — со вздохом произнес Копылов.
Только сейчас Матросов вспомнил, что молчаливый Петька был родом из-под Ржева.
— Хоть к черту в пекло, только бы быстрее, — торопился Саша.
Немного позже Рашит говорил своему другу:
— Я фронт представлял себе иначе...
Неожиданно паровоз начал издавать протяжные, жалобные гудки.
— Тревога! — предупредил дежурный.
— Спокойно! Из вагона без команды не прыгать, — предупредил Соснин. — На платформах — зенитные установки, на крышах хвостовых вагонов — пулеметы.
Паровоз продолжал жаловаться. Неприятное дело — находиться во время бомбежки в закрытых вагонах...
Над поездом с гулом пронесся самолет, и тут же раздалась трескотня крупнокалиберного пулемета.
— «Мессер», — определил Соснин. — Бомбить не будет. На нем только пулеметы...
Как бы подтверждая слова старшины, несколько пуль пробило крайнюю доску крыши. Все притихли и невольно наклонили головы. Кое-кто даже залез под нары.
Для Матросова это была первая встреча с врагом. Но ему не нравилась такая стычка: у врага оружие, а он — в закрытом вагоне. «Вот если бы ты был на земле или я в воздухе. Вот бы один на один...» — думал Матросов, разглядывая небо через щели в крыше.
«Мессер» сделал еще один налет. Еще одна длинная очередь. Еще и еще. Паровоз торопился, будто желал убежать от истребителя, — добавлял скорость, жалобно гудел.
— Как только бензин выйдет, так отстанет, — говорил Соснин совершенно спокойным голосом. — Не советую, ребята, молиться каждой пуле.
Солдаты повеселели, начали шутить, хотя смерть продолжала висеть над головой.
— Может, откроем дверцу, я по нему из винтовки, — сказал Рашит, подходя к дверям.
— Не надо, это не поможет! — крикнул Семен Воробьев.
Ребята не могли потом определить, что произошло раньше: или пули забарабанили по крыше вагона, или со стоном упал Воробьев. Все обитатели кинулись к нему на помощь.
— Ну-ка, отодвиньтесь, — сказал Соснин, развертывая индивидуальный перевязочный пакет. — Габдурахманов, поддержи за левое плечо...
— Ого, на месяц в госпиталь, — проговорил тоном знатока Андрей Семячкин, увидев большую кровоточащую рану на правом плече Семена. — Не меньше, чем на месяц в глубокий тыл.
Побледневший от потери крови Воробьев терпеливо перенес перевязку, потом виновато проговорил:
— Вот тебе и на... И повоевать не пришлось... Вы уж, ребята, простите меня.
— За что же прощать? — удивился Соснин.
Поздно ночью на разрушенном до основания полустанке эшелон выгрузился. Команды произносились вполголоса. Батальоны ушли в ночь. Полустанок быстро опустел.
Привал устроили рано утром в лесу. Костров не жгли. Закусывали консервами и сухарями, запивали водой из фляжек.
Матросов, взглянув на лес, удивился. Вершины деревьев были срезаны, местами торчали совершенно голые, без единого сучка стволы.
Не задерживаясь в разбитых селениях, торопливо проходя открытые места, маршевые роты километров через двадцать остановились в большом селе с кирпичной церковью на площади.
Матросов с замиранием сердца и с болью в душе присматривался ко всему, что встречал на прифронтовых дорогах: к мальчику, босиком бегавшему по снегу, к голодным людям, выходившим из землянок, к одиноко торчащим на месте деревень печным трубам, к машинам, везущим раненых... Как пострадала земля!
Саша увидел, как седой офицер вышел вперед и громко, чтобы услышали сотни людей, скомандовал:
— Разведчики, два шага вперед!
Потом отбирали артиллеристов, саперов, оружейников, портных. Наконец раздалась долгожданная команда:
— Автоматчики! Два шага вперед!
Эту команду подал высокий черноусый офицер. Матросов сделал два шага и оглянулся — в шеренге стояли все свои ребята. Особенно радостно было то, что и Николай Соснин оказался автоматчиком.
Черноусый офицер назвался лейтенантом Артюховым. Выстроив автоматчиков отдельно, Артюхов сказал им:
— Вы теперь зачислены в первую роту. Наш полк гвардейский, двести пятьдесят четвертый. Наша задача — умножать его славу. Я верю, что не подкачаете. Вопросы есть?
— Нет, все ясно, товарищ лейтенант, — дружно ответили молодые гвардейцы первой роты.
«25 января 1943 года.
На разбитую санитарную машину мы наскочили неожиданно. Она стояла на обочине дороги, — это все, что успел сделать перед смертью военный водитель.
Рядом еще горели деревья. Еще сыпалась земля в воронки от бомб.
Саша кинулся первым. Я вслед за ним. И что же мы увидели? Здоровенный санитар обирал раненых. Суетливо обшаривал их карманы, расстегивал наручные часы, торопливо рассовывал их то в брюки, то в планшет.
Первым очнулся Саша. Он, схватив за левый сапог, рывком стянул санитара из машины. Потом поставил его на ноги, потом ударил, потом еще раз поднял его. И еще раз сбил.
Мародера отвели куда следует. Он, конечно, получит по заслугам. Но, пожалуй, и драться с ним не стоило.