— Это ни к чему. Супермехандроид вовсе не представляет угрозы для цивилизации, Пайнтер ошибается. Людям вообще свойственно ошибаться. Человек-машина опасен только для тех, кого следует уничтожить. Люди игнорируют то обстоятельство, что мы тоже мыслим и можем принимать решения. Рано или поздно люди поймут, что супермехандроид необходим. Проблемы, встающие перед человечеством, слишком сложны для них и для нас. — Белем взглянул на спокойное лицо супермехандроида, а затем повернулся и пошел куда-то. Я поспешил за ним. Мы прошли мимо механдроидов, занятых работой, которые не обратили на нас ни малейшего внимания. Белем приближался к ржавой металлической стене. Он нажал на что-то, и стена раскрылась перед ним. Мы снова оказались в передатчике, откуда я впервые увидел эту лабораторию. На ржавом полу лежал кусок мрамора. И все. Теперь он стал серебряным.
— Он же раньше был золотой, — сказал я.
— Трансмутация. Превращение радиоактивных элементов.
— Он такой маленький.
— Подними его.
Я попытался и, хотя я легко мог обхватить кусок мрамора пальцами, поднять мне его не удалось. Казалось, что он привинчен к полу.
— Никакая сила не может сдвинуть отрицательно заряженное активированное тело, — сказал Белем.
— Даже бесконечная сила? — спросил я.
— Существование одного автоматически исключает другое…
— Я пошутил, — сказал я.
Однако его не удовлетворил мой ответ. Меня тоже. Я пнул ногой кусок мрамора и запрыгал на одной ноге, корчась от боли.
Я не могу описать битву, так как не понимаю, как она происходила. Изредка стена голубого света рвалась в нескольких местах, и тогда механдроиды начинали суетиться вокруг панели управления, пока стена не восстанавливалась. Вероятно, снаружи наша защитная стена выглядела весьма любопытно. В лаборатории не чувствовалось никаких признаков паники. Механдроиды спокойно делали свое дело. Белем был занят своими делами. Я ходил по лаборатории и наблюдал, воображая, что я военный корреспондент. Иногда я заглядывал в передатчик вещества, но кусок серебряного мрамора все еще лежал там, не собираясь исчезать.
Я чувствовал себя неуютно в этом мире, мире будущего, потому, что не мог понять здесь самых основных взаимоотношений человека с обществом. Я видел этот мир в действии, но не понимал, почему здесь все происходит именно так. Для людей этого мира пространство не значило ничего. Человек мог жить у черта на рогах, в самом дальнем конце Галактики, и тем не менее мог бы на завтрак получать калифорнийские апельсины прямо с дерева. Да, пространство для них не существовало, а значит, должна была измениться сама система мышления.
Способ воевать тоже должен был измениться. Самое главное в этой войне — это сделать противника неподвижным. Этот кусок мрамора был, как гвоздь, которым нас приколотили к планете, это значит, что нам нужно придумать клещи, которыми можно вытащить этот гвоздь. Я уже начал мыслить галактическими масштабами, и у меня в мозгу рождались странные идеи, например, прицепить этот кусок к какой-нибудь планете с помощью лучевых тросов и вытащить его отсюда, как трактор вытаскивает из кювета машину. Я рассказал об этой идее Белему, тот серьезно подумал и заметил, что идея чересчур фантастическая и у нас нет никаких возможностей для ее реализации.
Обескураженный, я сел и стал думать дальше.
— А почему ты уверен, что супермехандроид сумеет решить проблему Некрона? — спросил я Белема.
Он работал с каким-то хитроумным прибором, состоящим из разноцветных линз, и его спокойное лицо совершенно не менялось.
— Я могу лишь надеяться на это, — ответил он. — Мы создаем его именно для решения этой проблемы, и мощь его мозга намного будет превосходить мощь моего.
— Он будет свободен в принятии решений?
— Да, в известных пределах, но он будет делать все, чтобы решить свою проблему.
— Но что еще он будет решать? Кроме Некрона?
— О, это будет очень мощный мозг, способный абсолютно на все.
Он снова вернулся к своей работе, но через некоторое время снова заговорил:
— Я все время размышляю над Некроном. Материя и мысль связаны друг с другом. Может быть, некронное вещество может облекать себя в форму своей жертвы, форму того, кто служит ему пищей.
— Ты думаешь, он убивает ради пищи?
— Ты об этом знаешь столько же, сколько и я, а может быть, и больше. Мы не знаем, почему это существо убивает. Единственный, очевидный ответ — для восстановления своего существования, даже организм с нулевой энтропией нуждается в этом.
Он задумчиво смотрел на голубые вспышки в своей машине и думал о чем-то. Задумался он ненадолго — на несколько минут. Я смотрел, как черная молния пробила голубую завесу и черное облако вплыло в лабораторию. Трещина в стене быстро залечилась, а облако мгновенно рассеялось. Белем повернул ручку прибора, сдвигая две линзы.
— Вполне возможно, что мы уже никогда не узнаем ничего о Некроне, — сказал он. — Мы не сможем выстоять. Командование принял здесь Военный Совет.
— Не Пайнтер?
— Он входит в Совет и трижды голосовал против уничтожения планеты. Он не хочет уничтожать нас.
— Это очень любезно с его стороны. Особенно после того, как он пытался убить меня в Подземелье.
— Парализовать, — поправил меня Белем.
Снова установилась тишина. Белем работал, а я смотрел.
— А что произошло бы, если бы у нас была возможность создать такой же кусок мрамора? — спросил я немного погодя.
— Два куска, оба отрицательно заряженные, отталкивали бы друг друга, но, к несчастью, у нас нет ни времени, ни оборудования, чтобы создать второй кусок.
— Но вам достаточно расколоть этот пополам, — сказал я. — Тогда они просто вытолкнут друг друга за пределы Галактики. Верно?
— Нет, и, кроме того, это невозможно, так что и смысла нет говорить об этом. При расколе разрушается и электронная матрица, целое никогда не бывает больше суммы составляющих его. И сумма составляющих всегда равна целому.
— Значит, ты никогда не слышал о Банахе и Тарски, — сказал я.
— О ком?
— Однажды я писал очерк об их работе. Меня очень заинтересовали их расчеты. Парадокс Банаха-Тарски — так он называется — это метод разделения твердого тела на части, затем соединения в целое, но с другим объемом.
— Я должен вспомнить об этом, — сказал Белем. — Ведь я прочел всю твою память. Это ведь чисто теоретическая разработка, да? — Он обыскал мою память, и я чувствовал себя, как пациент перед врачом.
— Да, теоретическая, — сказал я. — Однако кто-то сумел ее решить практически, только я не помню подробностей.
— Нет, помнишь. Ты просто не можешь найти их у себя в памяти, — сказал Белем, глядя на меня. — Ты просто не властен над своей памятью, но информация где-то хранится, очевидно, я недостаточно хорошо изучил содержание твоей памяти. Ты помнишь имя — Робинсон?
— Н… нет.
На лице у него было все то же спокойное выражение, но я чувствовал, как возбуждение его возрастает.
— Кортленд, — сказал он спокойно. — Я снова хочу войти в твой разум. Я думаю…
20. Последняя защита
Очевидно, он думал, что я буду возражать, хотя для него это не имело значения. Я видел, как его глаза расширились, глядя прямо в мои глаза. Но вот их фокус изменился, и теперь они смотрели куда-то внутрь, за мои глаза. Я видел, как тело его остается неподвижным, а лицо застыло, потеряло всякое выражение. Он снова заговорил со мной, но голос его теперь звучал в моем мозгу.
— Помни, все здесь, в твоей памяти, правильно подобранная ассоциация — и все всплывет. Подсознание не забывает ничего. Робинсон, Калифорнийский университет…
«Калифорния…» — подумал я, и что-то щелкнуло, переключилось, и я увидел перед собой раскрытую страницу — ту, которую я читал тысячу лет назад. Печать была четкой, и я хорошо разбирал слова.
Профессор Рафаэль М. Робинсон из Калифорнийского университета доказал, что можно разделить твердую сферу на пять частей, из которых можно сложить две сферы, каждая из которых равна по объему исходной сфере. Одна сфера формируется из двух частей, а вторая из трех. Иными словами, сумма объемов пяти частей равна объему исходной сферы и равна сумме объемов двух сфер, то есть вдвое большему объему.
И это все. Для Белема этого было, конечно, недостаточно, и я чувствовал, как он нетерпеливо обшаривает мой мозг в поисках, но и он не смог найти там того, чего там не было. Вскоре он покинул мой мозг, и металлическая фигура снова зашевелилась. Белем повернулся и молча пошел к столу, где начал что-то рисовать. Когда я задал ему несколько вопросов, он рассеянно послал меня к черту, так это началось. Бесполезно спрашивать меня, как это кончилось, я не понимаю. Смешно претендовать на то, что я хоть что-нибудь понимаю в этом, хотя все происходило у меня на глазах. Не легко. Не быстро. Это заняло так много времени, что чуть не стало бесполезным, ведь штурм продолжался. Я мог следить за первыми стадиями эксперимента Белема. Он забросил свою работу с линзами и целиком переключился на парадокс Банаха-Тарски. Я наблюдал, как он формирует сферы, грани, но затем у меня заболела голова от этого.
Он попытался сделать то, что любому человеку казалось невозможным. Через некоторое время я отошел и стал смотреть на игру огней около защитной стены. На первый взгляд все казалось благополучным, но я ощущал возросшую опасность, на мои вопросы никто не отвечал, но я видел, что движения механдроидов стали более быстрыми. Они знали, что нужно торопиться. Супермехандроид на столе изменился, нейронная сеть над ним упростилась, и теперь в ней светились только основные узлы и каналы. Неподвижное тело лежало на столе, окруженное голубоватым сиянием, как в коконе.
Механдроиды столпились вокруг стола, склонившись над ним. У меня создавалось впечатление, что они слушали советы своего новорожденного собрата, более того, некоторые из них выпрямлялись и куда-то торопливо направились, как будто выполняя приказ. Они работали, зная, что им оставалось жить часы, а может, минуты. Черная молния, снова прорвавшая голубую завесу, вызвала бешеный приступ активности механдроидов.