– Несите змею! – прохрипел ополоумевший султан.
Из змеиной клетки принесли ядовитую гремучую змею. Ее держали за голову клещами. Змея извивалась, высовывая длинный раздвоенный язык. Джафар, оскалив белые зубы, ловко опустил эту мерзкую сильную гадину в мешок. Не торопясь он завязал горловину мешка тонким сыромятным ремнем, поднял одной рукой ношу и прошелся с нею перед смертельно перепуганными женщинами, словно говоря: «Вот так будут поступать с каждой, кто осмелится совершить предательство».
– Другим неповадно будет, – мрачно сказал султан. – А дальше, Джафар, ты знаешь сам, что надо делать.
Это не только Джафар знал. Все знали, что в одной из комнат гарема в стене есть четырехугольное отверстие, из которого спускается до самого моря покатая скользкая доска. Отсюда придворный палач Джафар уже сколько раз скатывал вниз мешки с провинившимися султанскими женами.
Женщины тихо и горько плакали…
Не потому ли такой глубокой грустью веет от этих старинных турецких дворцов и зданий, от стройных вековых кипарисов, от всего этого жестокого и сказочного мира, готового, как призрак, рассеяться в тумане страшного прошлого…
Сановники, паши и военачальники ждали султана. Он вернулся злой, с воспаленными желтыми глазами, с почерневшим, осунувшимся лицом.
– Тебе, – сказал он верховному визирю, – последует мое вознаграждение. Ты оказался прав. Пороховые погреба могли быть взорванными, и все мы были бы без боевой казны. Я стану почитать тебя, Аззем-Мустафа, как верного и близкого друга, буду оказывать тебе свою ласку и всякое внимание.
– Благодарю тебя, мой великий господин и повелитель, за оказанную милость. Я делал только то, что должен был делать каждый турок, любящий свою империю… – Мустафа-паша елейно заулыбался.
– А теперь, – сказал султан, вздохнув, – отпразднуем нашу победу.
Аззем Мустафа-паша сказал, что по воле Кизи-султане для знатных особ все приготовлено во дворце.
– Нет, – сказал султан, – не будет по воле Кизи-султане. Будет все по моей воле. Чтобы достойно отпраздновать победу, Магомет Второй устроил пир для всей армии на холмах Кассым-паши[9]. И я велю тебе, верховный визирь Аззем Мустафа, собрать всю стамбульскую армию, матросов султанского флота, сановников, визирей, пашей, мулл и почитающих власть людей из городов и ближних селений на холмах Кассым-паши. Перед нами будет город, Золотой Рог, море, холмы, а над нами будут светиться большие яркие звезды. Великий Магомет тогда, на холмах Кассым-паши, сам разносил своим воинам блюда и фрукты, сам наливал им в заздравные чаши вино, сам бил в литавры, играл на трубе, бил палочками в барабан и сам пел песни. Я хочу сделать то же самое. Когда Магомету говорили на пиру, жалея его: «Оставь это, султан, тебе не по чину подносить блюда и фрукты воинам, и не при твоей власти унижать себя перед простонародьем», – он отвечал словами пророка: «Господин народа тот, кто служит ему!» Я сделаю то же самое.
– Быть по-твоему, – сказали все стоявшие в зале.
На холмах Кассым-паши собралась высшая и малая турецкая знать, пришли воины, купцы, крестьяне. К заходу солнца холмы кишели людьми, как самый большой базар, освещенный тысячами горящих жаровен, факелов и костров, разведенных в неглубоких ямах. Рядами выстроились войска и пушки с открытыми жерлами. На вершину Кассым-паши на белых осликах привезли бочонки с самыми дорогими винами. Верховный визирь распорядился заранее откупорить их, чтобы угощать в честь победы всех присутствующих.
В час заката солнца, когда упал на землю его последний луч, грянули пушечные залпы батарей с азиатского и с европейского берегов, которые по старой традиции каждый день салютовали, провожая дневное светило. И когда огненное пламя заходящего солнца упало вниз и ударилось о зеркальную поверхность Черного моря, краски его заиграли, переливаясь всевозможными оттенками – темно-синими, ярко-пурпурными, зелеными, фиолетовыми… Последние искры заката гасли в море.
Пир был на славу. Песни понеслись над Золотым Рогом, над Стамбулом. Они раздавались все громче и громче. Гремели пушки после каждой чарки вина, выпитого султаном из бычьего рога. Флейты играли не умолкая. Барабаны гремели громом, а плясуны в пьяном угаре никак не могли остановиться. Все гудело, шумело, светилось, а вино лилось рекой… Султан Амурат обходил ряды войск, сам наливал в заздравные чаши, подносил воинам фрукты на золотых блюдах, поздравлял военачальников, награждал землями, чинами, дарил многим дворцовые угодья, пел песни.
Верховный визирь подливал и подливал вино в золотую чашу Амурата. Он клялся султану в вечной любви и дружбе и заверял его, что скорее под его ногами рухнет земля Стамбула, чем он, старый раб, изменит своему властелину.
Султан пил и пил. Пил много и, покачиваясь, говорил:
– Завоюю Русь! Завоюю Москву! Для этого у нас все реки, дороги, и город Москва, и посад Коломна вычерчены на бумаге. Разорю Персию! Покорю Индию! В Стамбуле сойдутся все пути, и я буду держать в своих руках Европу и Азию! Мы будем торговать тканями, коврами, драгоценными камнями. Соберу я со всех стран тысячи кузнецов, каменщиков, плотников, соберу в Стамбуле лучших выдумщиков, строителей и построю в своей империи такие города, каких нет во всем мире.
Верховный визирь, тоже покачиваясь, оглядывался вокруг, осторожно наливая в чашу султана янтарное кипрское вино.
– Богатства твои, – говорил он, – будут неисчислимы, успехи твоего оружия и счастье твоего народа будут бесконечны.
Дервиши своими дикими криками, воплями и пронзительным воем заглушали бой барабанов. Верховный визирь Аззем Мустафа шептал султану слова из Корана:
– Человек умирает только по воле божьей, в особой книге вписан заранее срок его жизни.
Горожане Стамбула, Галаты, Перы и Скутари, ближние и дальние жители предместий, дворцовая и даже крепостная стража пили даровое вино, сытно ели, пели, плясали, веселились и плакали. Дорогим вином поили всех ученых слонов, белых осликов, безобразных верблюдов.
Султан Амурат не слушал визиря. Подняв наполненную чашу, он говорил:
– Азов моим будет непременно! Астрахань моя будет! Казань моя будет! Вся Русь будет моей!
– Аллах милостив! – говорил, хитря, визирь. – Я всегда молился о твоем благополучии, о великий султан, и предрекаю тебе новые счастливые победы.
А кругом шумел и буйствовал хмельной пир.
И вдруг далеко за полночь на Топ-хане взорвался пороховой погреб. Все взоры устремились к арсеналу. Раздался еще один взрыв. Еще!
На лицах людей застыл холодный ужас. Дворцы, постройки, царские конюшни Текир-сарая, дворцы и дома придворных, султанский гарем – все облизывали зловещие языки медного пламени. Слышались крики:
– Янгон-вар![10]
Земля под ногами заметно покачивалась, но кто мог подумать, что в Стамбуле сейчас происходит землетрясение!
– Янгон-вар! Янгон-вар! – слышалось повсюду, и люди бежали густыми толпами к дворцам султана, чтобы потушить огонь.
В то же время в Золотом Роге вырвался к небу черный столб дыма выше всех корабельных мачт, затем огненным жезлом воткнулся в небо столб огня и прогрохотал новый взрыв. Это взорвался испанский пиратский корабль «Пакита», который вчера только доставил порох и не успел разгрузиться.
Раздались голоса:
– Каюкхане янгон-вар![11]
Пристань горела буйно. Пылающая «Пакита» быстро оседала в воду, а рядом горели другие корабли. Некоторые спешили отчалить от пристани, отходили в глубь моря, но сильный всепожирающий огонь, раздуваемый легким ветерком, охватывал их, и корабли вспыхивали подобно факелам.
Войска начали тушить пожары. Военачальники метались, отдавая приказы.
Верховный визирь немедленно бросился к дворцам, опалил бороду, но все же спас свои главные сокровища.
Султан Амурат словно в бесчувствии сидел на ковре, поджав ноги, не понимая, что случилось. Кизи-султане и близкие люди старались привести его в себя.
Наконец Амурат поднялся с места, воздел руки к небу и с тяжелым вздохом сказал:
– Человек умирает только по воле божьей – так говорил мне Аззем Мустафа. В особой книге каждому вписан заранее срок его жизни!
Сказал и, корчась в судорогах, скончался. Кизи-султане упала ему на грудь и зарыдала, не видя того, что творилось вокруг:
– Он отравлен! Горе мне! Всё умирает тут!
Верховный визирь подошел к султанше:
– Он мертв! Стамбул горит! Но не должно же сгореть на кострах чужой ненависти наше счастье…
– Чего ты хочешь, Аззем? – едва произнесла Кизи-султане.
– Власти! – сказал он. – Народ требует султана. Султана у нас нет! Есть только юродивый Ибрагим. Но можно ли допустить Ибрагима, сына твоего, к власти?
– Чего ты хочешь? – спросила еще раз обессиленная Кизи-султане.
– Власти! – грозно сказал старый Аззем Мустафа.
– Не ты ли возьмешь ее?
– Я, – сказал Аззем Мустафа. – Я обжег на пожаре свою бороду. Я служил верно тебе, твоему сыну, империи! Только я могу взять в свои руки власть султана!
– Что же ты хочешь делать? – спросила Кизи-султане.
– Бежать к тюрьме, удавить Ибрагима и объявить, что отныне султаном Оттоманской империи будет Аззем Мустафа-паша!
– Ты подлый человек, Аззем! Подумай! Соблазнишься ли ты кровью еще одного моего сына?
– Кизи-султане, мы вместе будем править нашей империей…
– Нет! – сказала Кизи-султане. – Так не будет! Мы сохраним жизнь слабоумному Ибрагиму. Мы провозгласим султаном Турции его!
Аззем Мустафа в эту минуту мог бы удавить не только Ибрагима, но и его мать, Кизи-султане, лишь бы ему одному безраздельно править страной.
Но, подумав, он согласился с умной султанской матерью.
– Янычары и спахи кричат, разве ты не слышишь? Они хотят Ибрагима! – сказала она. – Ведь ты не пойдешь против них?
Толпы народа хлынули к дворцовой тюрьме. Они кричали: