— Ну что ж, хорошо. Садитесь, дорогой адвокат. Из каких Тарноци вы будете?
— Из пятифоринтовых,[34] — отвечал с улыбкой адвокат. Лицо магната исказилось от ужаса.
— Уж не хотите ли вы сказать…
— Нет, нет, — поспешил пояснить свои слова адвокат. — Я — дворянин. Раньше мы прозывались Трновскими.
— Ну, слава богу! — с облегчением вздохнул граф, будто у него камень с сердца свалился.
— Я носил прежде ту же фамилию, что и Аполка, но мой покойный отец переделал ее на венгерскую.
При этих словах Аполка воскликнула:
— Как, разве бедный дядюшка Гашпар умер? Боже мой, а я ничего не знала. Меня никто даже не известил…
Из глаз ее хлынули слезы. Но граф Иштван нетерпеливо махнул рукой:
— Ладно, не хнычь, ну, умер и умер. Что мне за дело до твоих родственников? Я не желаю, чтобы из-за них ты портила свои красивые глазки. Так вот, дорогой адвокат, знаете, зачем я вас позвал? Впрочем, я звал не вас. Я предпочел бы, чтобы господин Памуткаи привез кого-нибудь постарше, потому что старая лиса всегда знает больше молодого лисенка. Но раз уж вы приехали, сойдете и вы.
— К вашим услугам, господин граф!
— Приходилось ли вам когда-нибудь писать прошение на имя короля?
— Приходилось.
— Очень хорошо. Значит, вам известны все тонкости этого дела. Могу себе представить, сколько тут надо знать всяких закавык!
— Все зависит от характера дела, господин граф.
— А дело в том, — торжественно, громче обычного, произнес Понграц, указывая рукой на Аполку, — что я, Иштван Понграц, граф Сентмиклошский и Оварский, удочеряю эту девицу, даю ей свое древнее имя, и так далее, и тому подобное. Поняли, господин адвокат?
У всех присутствующих вырвался возглас удивления.
— О благородная душа! — воскликнул Пружинский, поднимая глаза к небу.
На лицо адвоката набежало облако. Но Аполка, вскочив со стула, подбежала к постели графа и, вне себя от радости, бросилась на колени и стала целовать ему руки:
— Чем я заслужила такую милость, чем?
Больной высвободил одну руку и, погладив девушку по голове, голосом, полным любви, произнес:
— Встаньте, графиня Аполлония! Только, пожалуйста, без сентиментов, никаких сентиментов…
Аполка разрыдалась от радости; она и мечтать не смела о таком счастливом исходе — она не только избавлялась от грозившей ей опасности, но вдобавок еще становилась графиней! Не помня себя от счастья, в неожиданном порыве она бросилась на шею адвокату:
— Вот видишь, Милослав, как добр господь бог!
— Что это за манеры, Аполка? — гневно прикрикнул на нее граф. — Я не хочу, чтобы ты хоть на минуту забывала, кем ты отныне будешь!
Краска залила матово-бледное лицо адвоката. Он вскочил со стула.
— Ваше сиятельство, соблаговолите сперва выслушать меня.
— Говорите, amice! Ведь я для того и пригласил вас, чтобы вы говорили.
— Однако для моего заявления не нужно стольких свидетелей.
— Черт побери, что же такое вы собираетесь мне сообщить? Ну, ладно, Пружинский и вы все, выйдите на минутку. Аполлония, вы тоже удалитесь в свои апартаменты.
— Аполлонии как раз лучше остаться. Все, кроме девушки, вышли из комнаты.
— Итак, чего же вам угодно, сударь?
— Я хотел сообщить вашему сиятельству, что я прибыл не только как адвокат…
— Вот как?
— …но и как проситель.
— Ах, вот оно что! — удивился граф. — И что же вы просите?
— Аполку.
— Аполку! Зачем?
— Я хочу на ней жениться, — просто отвечал тот. Аполка в испуге закрыла лицо руками. Ей казалось, что после этих слов огромный замок сейчас обрушится на них, и даже померещилось, что свод уже треснул и с потолка сыплется штукатурка…
Больной в ярости вскочил, хотел было схватить адвоката за горло, но пошатнулся и повалился на подушки.
— Вы что, с ума сошли? — крикнул он. — Да как вы смеете?! Но Тарноци ничуть не испугался, он невозмутимо играл лентой на своей шляпе.
— Я люблю ее, и это придает мне смелость… И мне кажется, она тоже любит меня.
— Это невозможно! — хрипел граф Иштван. — Скажи ему ты сама, Аполка.
Аполка вдруг уронила наперсток и стала искать его повсюду, словно в целом мире не было для нее дела важнее. Она заглянула даже под кровать, досадливо сетуя: "Куда это он мог закатиться? Вот противный наперсток!"
— Что же ты не отвечаешь, Аполка? Да брось ты к чертям этот наперсток! Не лазь и не ищи его! С ума ты сошла, что ли? Неужели ты можешь покинуть меня, моя букашечка? — нежным, умоляющим голосом взывал больной граф. — Чтобы ты стала женой какого-то адвокатишки! Ни за что! Вели и выдам тебя замуж, так за герцога. И не за какого-нибудь там валахского или немецкого, а, по крайней мере, за одного из Эстерхази. Да и тот еще поблагодарит меня. Ну, что ж ты не отвечаешь, Аполка?
Бедняжка молчала, словно язык проглотила. Она стояла, опустив глаза, словно все еще искала свой наперсток.
— Аполка, — обратился к ней адвокат, и в его голосе звучала тревога и мольба, — так, значит, ты меня больше не любишь? Наберись смелости и скажи правду.
Девушка вздрогнула, подняла свою прекрасную головку и, словно в забытьи, восторженно произнесла:
— Я люблю тебя, всегда любила. Всякий день я думала о тебе, посылала тебе привет с каждым облачком, с каждой ласточкой.
Милослав радостно кивал головой:
— А я каждый день получал твои приветы от облаков, от ласточек.
— Глупости! — хмуро оборвал их граф Иштван. — Этому не бывать! Детское увлечение непрочно, как мартовский снег. Мне очень жаль, господин адвокат, что вы потратили даром время, приехав сюда! А господину Памуткаи я дам нагоняй за то, что он изо всех жолненских адвокатов выбрал именно вас, хотя их в городе как собак нерезаных. А может быть, вы даже и не адвокат?
— Нет, я — адвокат. После смерти отца я открыл свою контору. А господин Памуткаи не виноват, ведь я сам вызвался поехать к вам. Я хотел поговорить с вами и вернуться домой со своей невестой…
Смелость молодого человека начинала забавлять хозяина Недецкого замка. "Черт побери, да это какой-то оригинал, — подумал он, — любопытный субъект. Если так и дальше пойдет, может выйти презабавная история".
— Должен вас огорчить. Домой вы поедете с пустыми руками.
— Но ведь вы, ваше сиятельство, слышали, — Аполка сама заявила, что любит меня.
— Пустяки! Я уже сказал, что за вас ее не выдам, и все!
— Сударь! — воскликнул адвокат сдавленным от волнения голосом. — В Венгрии существуют законы!
На губах магната заиграла презрительная усмешка:
— Еще бы!
— И вы не имеете никакого права удерживать ее. Ведь вы ей ни отец, ни опекун.
— И тем не менее я могу ее удержать у себя. Она — военная заложница в моем замке. Вместо другой дамы. Привезли вы с собой ту даму?
— Ах, вот как! Военная заложница? — Теперь уже адвокат усмехнулся иронически. По-видимому, ему была известна история с заложницей.
— Да-с, пока что она — военная заложница, но вскоре станет графиней Понграц. А вам, молодой человек, я советую поскорее покинуть замок.
Тарноци упрямо покачал головой:
— Без девушки я не сделаю отсюда ни шагу. Идем, дай мне руку, Аполка!
С этими словами адвокат подошел к девушке, которая стояла, прислонившись к буфету, белая, как фарфор на его полках.
— Берегитесь, domine, это не кончится добром, — добродушно предупредил его граф. — К чему вся эта комедия?
Но Тарноци не собирался отступаться: он обнял девушку за плечи и увлек ее за собой к выходу. Аполка, как во сне, нерешительно сделала несколько шагов, потом обернулась и с мольбой устремила на графа затуманенный взгляд:
— Не сердитесь на меня. Я не могу иначе. Я люблю его и принадлежу ему!
Откинув голову назад, Понграц расхохотался. Это был страшный, душераздирающий хохот сумасшедшего. Потом, вынув из-под подушки белый костяной свисток, он поднес его к губам.
На резкий свист распахнулись две скрытые коврами двери, и четверо стражников, вооруженных алебардами, бесшумно вступили в комнату.
— Телохранители! — ровным голосом приказал граф. — Схватить этого человека и бросить его в подземелье. Смотри, Маковник, ты мне головой отвечаешь за него!
Маковник и его присные набросились на адвоката; напрасно тот протестовал против такого вопиющего нарушения свободы личности. Правда, он отбивался кулаками от вооруженных телохранителей Понграца и так огрел Маковника, что у того на виске лопнула какая-то жилка и левый глаз налился кровью и вылез из орбиты. Но все было тщетно: здоровяки-телохранители в конце концов скрутили непокорного адвоката и, несмотря на мольбы Аполки, бросили его в каземат, из которого несколько лет назад Эстелла так хитроумно вызволила Кароя Бехенци.
На шум свалки сбежались все приближенные графа. Пружинский проводил еле державшуюся на ногах Аполку в ее покои, а граф обрушился на Памуткаи:
— Ты осел, полковник! Немедленно отправляйся в город и привези мне другого адвоката.
Памуткаи бочком, бочком покинул кабинет графа, сел в господскую бричку и снова помчался в Жолну. На сей раз он был предусмотрительнее и захватил с собой сразу двух адвокатов, чтобы было кому составить прошение на имя короля об удочерении Аполки графом.
Все маленькие городки в известном смысле похожи друг на друга: в каждом из них есть свой знаменитый адвокат, умом которого все восторгаются; есть самый красивый дом, от стен которого на прохожих так и веет величием и достоинством; есть легкомысленные женщины, а есть — красивые и неприступные; есть самый богатый торговец, об огромном состоянии которого толкуют на всех перекрестках; есть и диктатор мод — галантный кавалер, костюм и манеры которого — образец для всех и который, если он знаменит, даже после смерти находит подражателей, старающихся столь же небрежно, как он, помахивать тростью и так же изящно приподнимать шляпу, приветствуя дам. Такие модные повадки, манеры и гримасы нередко владеют умами нескольких поколений еще много лет спустя после смерти человека, их породившего, хотя он отнюдь не был ни знаменитым оратором, ни актером.