[245]. Перед нами налицо опыт, купленный достаточно дорогой ценой, чтобы служить нам предостережением в будущем и чтобы утвердить среди нас более рациональные принципы, которые мы теперь и прилагаем для умиротворения края[246].
Эти принципы всегда во все времена исповедовались мудрыми и мыслящими деятелями, которым был близок край и которые в своих соображениях не увлекались ничем тем, что шло в разрезе с общим благом.
В этой кампании Кавказская армия пожала новые лавры и получила новое право на признательность России, а будущее поколение, более счастливое нашего поколения, будут пожинать там, где мы сеяли, и из этих чудных, еще диких и невозделанных ныне земель извлекут всю цену пролитой здесь нами крови.
Войска в эту кампанию к вождю, сумевшему руководить ими, преисполнились еще большим доверием, а Государь — в героизм этой армии, для которой не было невозможного, и твердость которой преодолела все препятствия, получил новую гарантию своего могущества.
Очевидно, что Шамиль припомнил эти снега и скалы Дагестана, которые не остановили наши войска, припомнил и кровавые бои в Чечне, которые никогда не могли утомить нас, когда, в своей проповеди в горах, весной 1846 года, незадолго до его вторжения в Кабарду, он говорил своим, со свойственной ему смелостью языка: «Я готов всех вас отдать за один из этих русских полков, которых так много у Великого императора; с русскими войсками все были бы у моих ног и все человечество преклонилось бы перед единым Богом, единый пророк которого Магомет, и я единый им избранный имам валг».
А. М. Дондуков-Корсаков[247]Мои воспоминания. 1845–1846
В начале мая 1845 года Главная квартира собралась в станице Червленной на Тереке; вскоре прибыл и главнокомандующий для предстоящих военных действий Дагестанского и Чеченского отрядов в Большой Чечне. Предполагалось проникнуть в самое убежище Шамиля, в селение Дарго, куда доселе никогда не доходили русские войска, и тем окончательно, как ошибочно предполагали, поколебать влияние имама и мюридизма, охватившего большую часть непокорных нам племен Кавказа.
Перед описанием военных действий уместно сказать несколько слов вообще о характере войны того времени, или так называемых «экспедиций», — указать также на состав действующих войск, дух их, особенности Кавказской армии, а также и Главной квартиры и штаба Главнокомандующего, только что прибывшего на Кавказ и окруженного обаянием прежней его военной славы и административной последней деятельности в Одессе и Новороссийском крае. Не лишнее также будет упомянуть о станице Червленной и казачьем населении левого фланга Кавказской линии, где впервые мне пришлось столкнуться со всеми особенностями боевой кавказской службы и со всеми лицами, с которыми так долго впоследствии пришлось мне делить как светлые, так и грустные впечатления моей продолжительной кавказской службы.
Я с намерением хочу в начале записок этих коснуться всех этих подробностей, чтобы не возвращаться впоследствии к отступлениям, могущим повредить цельность моего рассказа.
Глава I
В то время Кавказ еще считался для большей части русского общества «terra incognita»[248]; о нем только знали по разговорам гвардейских офицеров, командируемых ежегодно для участвования в экспедициях, и из официальных реляций кавказского начальства и сведений Военного министерства. Кавказ считался местом ссылки всех почему бы то ни было провинившихся не только офицеров, но даже нижних чинов и вместе с тем для центрального управления Военного министерства представлял широкое поприще к проявлению стратегических, тактических и военных соображений его. Для гвардейских офицеров, которые посылались с каждого полка по одному, а также по одному из армейских бригад, Кавказ служил самым удобным средством для получения повышений, наград, большею частью в ущерб старым и постоянным кавказским служилым. Тогда награды за экспедиции раздавались весьма скудно и были достоянием только весьма немногих счастливцев; гвардейские офицеры, прибывающие ежегодно на Кавказ, при рекомендациях и протекциях влиятельных лиц, а также по общественному положению своему, обыкновенно при выступлении отрядов, как старшие в чинах, получали в командование отдельные части, как то: сотни, роты и даже батальоны, которые отнимались у настоящих кавказских заслуженных начальников частей. Это не мало возбуждало ропота и неудовольствия между кавказскими офицерами, так как этим самым они устранялись и от представлений к наградам. Одно из первых действий графа Воронцова — после экспедиции 1845 года, когда он ознакомился с духом и с составом кавказских войск, было испрошение Высочайшего повеления на отмену присылки гвардейских и других офицеров на Кавказ, как это делалось доселе. Граф Воронцов предлагал принимать всех желающих поступить из гвардии на Кавказ только при переводе их в состав полков Кавказского корпуса. Мерой этой, с одной стороны, кавказские войска освежились новым прочным элементом офицеров, которые смотрели на кавказскую службу не как на спекуляцию, а как на осуществление своих благородных боевых стремлений, а, с другой стороны, мера эта приобрела главнокомандующему огромную популярность между кавказцами. Его стали считать с этой минуты своим родным кавказцем, чуждым влияния петербургской сферы, и самостоятельным защитником интересов кавказских войск.
Нужно отдать полную справедливость самоотвержению и храбрости в делах гвардейских офицеров. В тяжелую эпоху 1843 года, когда мы лишились всех наших укрепленных позиций в Аварии, большая часть гвардейских офицеров, подавая собою пример неустрашимости, пали при исполнении своего долга. Как в этом году, так и во всех прочих экспедициях, процент убыли гвардейских офицеров явно свидетельствовал об их самоотвержении. Но при незнании местности, духа войска и характера неприятеля вверяемые им части несли ничем не оправданные потери, и частью были совершенно уничтожены, вследствие неопытности и излишней запальчивости своих временных начальников. Но храбростью на Кавказе в то время никого нельзя было удивить, а была другая сторона дела — крайне несочувственная кавказцам. Гвардейские офицеры мало сближались со старыми кавказцами, которые смотрели на них всегда враждебно; во-первых, потому, что видели в них людей, отнимающих от них заслуженные награды, а во-вторых, гвардейцы по понятиям своим никак не подходили к тогдашним нравам Кавказа. Но едва ли не больший вред и неудобство от гвардейских офицеров ощущало в то время и само кавказское начальство.
Петербург и Военное министерство распоряжались всеми военными действиями, и составлялось понятие об этих действиях и начальствующих в них лицах не столько по донесениям главных начальников, сколько по рассказам юных героев и флигель-адъютантов, возвращающихся в Санкт-Петербург после непродолжительного пребывания в отрядах. Таким образом составлялись репутации начальников, офицеров и самая оценка военных действий. Весьма понятно, с одной стороны, какую роль играли в этих случаях поставленные своими связями в исключительное положение молодые люди из Санкт-Петербурга, а с другой стороны, как и кавказские начальники старались задобрить эти личности для поддержки о себе выгодного мнения в Петербурге. Ненормальное это положение тяжело отзывалось на все отношения как на Кавказе, так и в Петербурге, и весьма понятно, почему прозорливые и самостоятельные настояния графа Воронцова об отмене существовавшего до него порядка так восторженно были приняты на Кавказе.
Теперь следует сказать о способе в то время ведения войны на Кавказе и характере тогдашней экспедиции. Прежнее ведение войны на Кавказе, не говоря уже о временах Цицианова, Ртищева, но и во время командования Кавказским корпусом Ермолова и Розена, было почти вполне предоставлено на месте самостоятельности начальствующих главных лиц, которыми вообще, в виду более серьезных войн и забот правительства, мало интересовались. Кавказ был для Петербурга докучливым бременем, для военных — местом ссылки, естественно сложилась особая жизнь, особый быт этих оторванных от общей русской семьи тружеников на славу русского оружия и пользу отечества. Лишь некоторые отдельные события, как, например, взятие в 1831 году бароном Розеном аула Гимры и смерть первого дагестанского имама Кази-мулы, а также взятие в 1839 году Ахульго, временно обратили внимание на Кавказ.
Развитие мюридизма, дальнейшие успехи Шамиля, наконец, лишения, нужды кавказцев — все это было чуждо интересам Санкт-Петербурга, и общественное мнение весьма мало заботилось о стране и участи заброшенных на Кавказе войск, долженствующих впоследствии обратить на себя такое усиленное и напряженное внимание правительства и общества. Приезд покойного Государя Николая Павловича на Кавказ можно считать эрою нового взгляда на эту страну. Событие это ознаменовалось свойственными характеру Государя резкими и решительными мерами, разжалованием за беспорядки по полку флигель-адъютанта князя Дадьяна, зятя тогдашнего корпусного командира барона Розена, в скором времени и сменою последнего. Но вместе с тем приезд Государя открыл всю важность упрочения нашего владычества на этой окраине государства и необходимость более серьезного внимания правительства к делам Кавказа и благоустройству страны.