Для дополнения очерка тогдашнего быта Кавказской армии следует упомянуть о том печальном и безотрадном положении, в котором находились семейства тогдашних кавказских офицеров, и о тех особенностях семейной кавказской обстановки, встречающихся преимущественно в штаб-квартирах полков и укреплениях, с их мелкими гарнизонами. С пособием, разумеется, солдатского труда, семейный офицер в штаб-квартире обстраивался обыкновенно на форштате, смотря по средствам, более или менее приличным домиком, под крепостью имел свой огород и свою долю на полковых покосах. Этими скудными средствами содержалось иногда большое семейство, доколе вражеская пуля, поражая главу семьи, не лишала несчастных своей опоры и последних средств к существованию.
В отдельных передовых фортах семейства офицеров обыкновенно помещались в тесных и неудобных, выстроенных из камня, глины или турлука, так называемых офицерских флигелях. Постоянно тревожимые нападениями неприятеля в отдельных фортах, а в штаб-квартирах, кроме того, неизвестностью о судьбе главы семьи во время продолжительных и отдаленных походов, кавказские военные женщины представляли собою самобытный особенный тип, имевший свои прискорбные стороны, но вместе с тем выказавший много доблестей, им одним свойственных.
Семейными офицерами обыкновенно были лица уже с известным, относительно более обеспеченным положением, то есть не говоря о командирах полков, командиры батарей и рот, и преимущественно штабные, затем обыкновенно военные инженеры, комиссариатские чиновники и смотрители провиантных магазинов. Это составляло дамское общество штаб-квартир того времени. Набор офицерских жен представлял тоже свою своеобразность. Между дамами часто встречались старые прежние любовницы офицеров из солдатских детей форштатских слободок, часть контингента невест доставлялась детьми офицеров, родившимися и выросшими в укреплениях и штаб-квартирах Кавказа. Затем, когда действительно ощущалась военными тружениками Кавказа потребность семейной обстановки, так мало сознаваемой при боевом разгуле тогдашней молодостью, то многие офицеры отправлялись в ближайшие, так называемые образованные места для приискания невест. Таким являлся отчасти город Ставрополь, как столица Кавказской линии, а в особенности город Астрахань, где существовал институт благородных девиц. Оригинально было обыкновение офицеров, испросивших отпуск в один из этих городов, обращаться к своим непосредственным начальникам с просьбой снабдить формальным разрешением на вступление в брак, так называемым бланком, где оставлялся пробел для неизвестного еще имени невесты. Обыкновенно возвращались офицеры уже женатыми из подобных отпусков, вводя новый элемент в монотонную жизнь штаб-квартиры и укреплений. Офицеры из грузин и армян, которых так много было в полках — особенно Дагестана и Закавказья, отыскивали обыкновенно невест в Тифлисе и закавказских городах между своими единоплеменниками. Затем являлись, как исключение, образованные дамы, приехавшие с мужьями своими, обыкновенно назначаемыми из России на более самостоятельные должности в полках. Они, по необходимости, должны были подчиняться, а многие и совершенно свыкались с общей особенностью тогдашней обстановки.
Самое жалкое было положение семейств офицеров, вновь произведенных из кавказских юнкеров. В то время юнкера, выслужившие срок в офицеры, из кавказских полков, ежели не были произведены за военные действия главнокомандующим, обыкновенно посылались на испытания и экзамен в резервную кавказскую дивизию, расположенную в Таганроге и окрестностях. Здесь без всяких средств, отчужденные от родных полков, подвергались они всевозможным лишениям. Несчастные молодые люди должны были прибегать к долгам и, эксплуатируемые кредиторами, обыкновенно домохозяевами, у которых квартировали, они для расчета с долгами, при производстве, обещались жениться на дочерях и родственницах кредиторов. Эксплуатация подобного рода была довольно обыкновенна в Таганроге и Ростове, и можно себе представить безвыходное положение произведенного прапорщика, возвращающегося в полк с нелюбимой им и большею частью старой женой, а иногда и с детьми. Эти браки назывались на Кавказе «женитьбой по расписке».
Из всего сказанного можно представить себе, какой разнородный, пестрый элемент составляло кавказское женское общество штаб-квартир. Но безотраднее еще было положение несчастных детей тогдашних кавказских офицеров, особенно девушек, подверженных всем случайностям отчасти грубой и своеобразной среды, в которой приходилось им жить. Мальчики обыкновенно учились в полковых канцеляриях, у ротного фельдфебеля или под руководством кого-либо из разжалованных (и это были положительно лучшие в то время учебные силы полка). Усвоивши себе с ранних лет все взгляды тогдашней кавказской жизни, они поступали в полки рядовыми или юнкерами, и много вырабатывалось из подобных личностей замечательных офицеров, со всеми доблестями, а иногда и пороками кавказцев, как последствие окружающей с рождения их обстановки.
Незабвенную оставила по себе намять на Кавказе княгиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова, жена главнокомандующего, обратив внимание на безвыходное положение дочерей кавказских офицеров. Попечениями и пожертвованиями ее устроено было в Тифлисе воспитательное заведение Св. Нины, также в Ставрополе и, наконец, в Эривани для дочерей служащих на Кавказе, и этим упрочилась судьба и будущность сотен сирот и заброшенных на Кавказе детей офицеров.
В некоторых военных центрах, как Владикавказ, особенно затем Шура и Грозная, благодаря большому числу семейных, была в известной степени развита общественная жизнь. Я никогда не забуду, с каким восторгом после продолжительного похода приближались мы к таким вожделенным центрам общественной жизни; при звуке скрипок на бале во Владикавказе или Шуре мы как будто вновь вступали в цивилизованный относительно мир, — какое впечатление производил вид дамских туалетов, выписанных из какого-нибудь «парижского магазина» Ставрополя или Таганрога, — как в то время было все безыскусственно, весело, радушно, просто! В офицерских семьях встречали всех приезжих, как родных, и отличительной чертой того общества было то, что не существовало того провинциального типа, встречающегося во всех городах России, не было той отвратительной закваски, сплетен и мелких самолюбий, которые так безобразят наши провинциальные общества. Оно и понятно: интересы всех сосредоточивались на военных действиях, будущих экспедициях, настоящих вопросах, с которыми было связано не одно благосостояние, но и самое существование населения. Горизонт взглядов, идей, был шире и не давал места тем мелким побуждениям и интересам, которые по мере умиротворения края подвели, весьма естественно, Кавказ и тогдашние своеобразные его нравы под общий уровень провинциального быта прочих частей империи. Несколько рассказов об этом времени лучше всего характеризуют описываемое общество.
В 1847 году, после продолжительной экспедиции нашей в Дагестане, владикавказские друзья мои, услышав, что я убит под Салтами (меня тогда смешали с адъютантом Глебовым), уже успели в соборе отслужить по мне две панихиды. Я помню, когда я приехал вместе с прочими товарищами, с какой непритворною радостью нас встречали, как нас чествовали и праздновали. Мы со своей стороны, хотели сделать что-либо особенное для дорогих нам владикавказских дам и устроили вечером пикник с танцами в общественном саду, прилегающем в укреплении к правому берегу Терека. Сад иллюминовали бумажными фонарями, сделанными наскоро в мастерских Тенгинского полка, устроили палатку для танцев, и все владикавказское общество прибыло на праздник. Но так как при освещении сада с противоположного берега Терека легко могли подкрадываться горцы, то мы просили для безопасности танцующих общего друга нашего, командира Навагинского полка Ипполита Александровича Вревского принять должные меры; он распорядился выслать две роты навагинцев на левый берег реки, заняв оный резервом, цепью и секретом. В самый разгар бала в саду открылась перестрелка за Тереком, несколько пуль просвистели даже над головами танцующих; никто этим нисколько не потревожился, все смеялись и веселились до рассвета, где с хором музыки и песенников мы проводили всех дам к своим квартирам. Только сотня из Владикавказской станицы, расположенной на левом берегу, вышла на тревогу и на другой день узнали, что два навагинца ранены в секрете. Разумеется, сейчас им по подписке собрали порядочный куш денег, который мы отнесли в лазарет раненым; все остались совершенно довольны и через день никто об этом не говорил, как об обстоятельстве совершенно обычном.
Еще помню, как товарищ мой, князь Васильчиков, в 1846 году уезжая в Россию в отпуск, ангажировал во Владикавказе на мазурку на Варварин день 4 декабря всеми нами любимую, уважаемую жену тогдашнего батарейного командира Варвару Яковлевну Опочинину. Я был в то время во Владикавказе, бал давался в так называемом доме клуба, на покрытой невылазной грязью городской площади. Васильчикова не было, и я заменил его при первых звуках приглашающих к мазурке. В это время раздается гул и колокольчики курьерской тройки: в залу входит в дорожном костюме, покрытый с ног до головы грязью, Васильчиков, отнимает у меня даму и, при общем восторге всех присутствующих, в этом дорожном виде с увлечением танцует до утра.
В Темир-Хан-Шуре были другие нравы: здесь было более распущенности и буйства — может быть, потому, что крепость эта ближе лежала к неприятелю и постоянно находилась в тревоге. Говоря о Шуре, нельзя не упомянуть о жене генерала Клугенау, в те времена командовавшего войсками той местности, Анна Ефимовна была чуть ли не кавказская уроженка, по крайней мере, сколько мне помнится, была дочь комиссариатского чиновника Виноградского; на ней на Кавказе же женился генерал Клугенау. В 1843 году во время несчастных событий в Аварии, где потеряли мы все наши укрепления и где так тяжко пострадали малочисленные гарнизоны, Клугенау с находящимися под руками силами выступал из Шуры на выручку укрепления Зырани, где храбрый Пассек с доблестным гарнизоном, питаясь кониною, давно уже отстаивал честь русского оружия против окружающих его огромных скопищ Шамиля. В это время один из детей Клу