В каждом большом ауле обитали кумыцкие князья, из которых некоторые имели известное политическое значение и влияние в крае. Они делились на отдельные роды, обладали обширными пространствами земель, на которых и поселены были их подвластные; таковы были Андреевские князья у Внезапной, Али-султан на Сулаке и, кроме других, род Уцмиевых в Ташки-чу. Представителем этого последнего рода в то время в Ташки-чу был полковник Мусса-Хассай Уцмиев, которого я хорошо знал еще в Петербурге, во время его служения в азиатском конвое Государя. Он лично был очень образован, благодаря своим природным дарованиям и стараньям, во время бытности в Петербурге, сделаться европейцем. Он очень свободно говорил по-французски, имел все привычки образованного человека и в высшем кругу петербургского общества имел в свое время успех. Он постоянно продолжал образовывать себя, много занимался и читал и только что недавно возвратился к себе на родину в аул Ташки-чу, где имел наследственный свой дом, с обширным огороженным двором, как у всех кумыков, отличающийся от других только большими размерами.
Воин императорской черкесской гвардии. Рис. Г. Гагарина (из собрания Государственного Русского музея).
Я очень был дружен с Хассаем во все время моего пребывания на Кавказе и имел возможность наблюдать на нем действие цивилизации на горцев, отторгнутых в молодости от своего родного края и возвращавшихся впоследствии с европейскими идеями на родину. Обыкновенно сильные и убежденные натуры не выдерживали соприкосновения с действительностью и чувствовали себя бессильными бороться с предрассудками и обычаями своих единоплеменников; видя совершенное отчуждение от своих, окруженные недоверием, они обыкновенно искали службы посреди русских, в местах отдаленных от их родного племени. Другие же, по бесхарактерности или в силу особых обстоятельств, обреченные жить посреди своих единоплеменников (и это была самая большая часть), скоро очень теряли приобретенный ими лоск цивилизации, и в понятиях и обычаях своей жизни старались подойти под нравственный уровень окружающей их среды.
Тем не менее, редко кто из них пользовался и доверием, и влиянием между своими; подозрениями их окружали со всех сторон; они старались в сношениях с русскими выставлять себя образованными людьми, между единоплеменными же, несмотря на все старания сблизиться, всегда окружены были недоверием. В таком положении был и Хассай Уцмиев, не обладавший энергией, а главное лишенный одного из качеств, всего более ценимого горцами — храбрости.
Я часто посещал Хассая в его доме в Ташки-чу; он представил меня даже жене своей (вопреки обычаю страны), простой, но довольно красивой татарке, которая принимала меня без покрывала и ничем не отличалась от прочих женщин этого края, где, по мусульманскому закону, так низко стояла женщина, не составляя того теплого звена семейной жизни, как у христиан. Сакля Хассая была убрана с некоторою роскошью и с европейским комфортом, по крайней мере та часть дома, которую я видел.
К азиатскому убранству коврами и оружием присоединялись европейская мебель, туалетные несессеры, шкафы с книгами, на столе лежали альбомы, газеты, и им получались Revue des deux mondes и Journal des Debats. Вскоре все это утратилось: Хассай не мог выдержать грустной обстановки между своими соотечественниками в Ташки-чу и переехал в Тифлис; при своей страшной скупости и жадности к деньгам, развелся со своей первой женой и искал руки единственной дочери известного карабахского Мехти-Кули-хана. При содействии князя Воронцова мечты Хассая осуществились, и в 1848 или 1849 году я был у него в Карабахе в гор. Шуше и видел красивую, но весьма малую ростом, жену его. Он совершенно сделался полуперсианином, переменив черкеску на чуху, а папаху на длинную остроконечную шапку и, видимо, чувствовал неловкость своего передо мною положения. Когда он являлся в Тифлис, он, впрочем, обыкновенно одевал мундир гвардейского конвоя и старался по возможности поддерживать мнение о своей образованности и европейских взглядах. Но ежегодно он утрачивал все искусственное, привитое к нему образованием и, вероятно, в настоящее время, если жив, ничем не отличается от изнеженных, с огрубелыми азиатскими понятиями, татарских и карабахских ханов и беков.
В ожидании приезда главнокомандующего в Ташки-чу, здесь место рассказать о непростительной неосторожности и глупости, которую я сделал тогда с товарищем своим Глебовым и которую объяснить можно только нашей молодостью.
В один вечер, взяв трех или четырех татар, одетые в черкесски, мы решились, не сказав никому из начальства, ехать на несколько часов в Червленную. Расстояние было верст 70, но от Ташки-чу до Терека следовало проехать через места далеко не безопасные, особенно по берегу Терека, где тянулся довольно большой лес и где постоянно скрывались мелкие хищнические партии. Переодетые азиатцами, в полном вооружении, с нашими проводниками пустились мы в темную ночь в путь; перед рассветом мы были на переправе, где нашли только один весьма маленький выдолбленный челнок, на котором поместился один проводник, забрав наши седла, платья и оружие; мы же бросились в переправу вплавь на лошадях. Терек был в сильном разливе: посередине реки мы должны были спуститься с лошадей, чтобы облегчить их и, держась за гриву, переправились, наконец, благополучно на левый берег к станице Шелковой, снесенные быстротою воды версты на две ниже переправы. Здесь нашли мы приют у оригинальной личности того времени. Около Шелковой жил отставной гвардии полковник Аким Акимович Хасташов, маленький дом которого подле самой станицы был укреплен на манер казачьих постов воротами, вышками и малым орудием. Сам Хасташов (на визитных карточках своих на место звания печатавший: «передовой помещик Российской Империи») по выходе в отставку поселился в этом родовом имении, где занимался виноделием и земледелием. Вместе с тем разъезжал по линии; он выезжал с казаками на все тревоги, одетый обыкновенно в холщовый пиджак с розою в петлице и без всякого оружия, кроме нагайки. Он был известен по всей линии своими эксцентрическими выходками и несомненною храбростью. Я с ним был очень дружен впоследствии, и многими очень хорошими качествами он искупал свои странности и напускную эксцентричность. Придется, может быть, еще в течение этого рассказа возвратиться к этой оригинальной личности. На курьерской тройке проскакали мы с Глебовым расстояние 50 верст, отделявшее нас от Червленной, и, пробыв там менее суток, тем же путем вернулись в Шелковую, откуда опять верхом на оставленных у Хасташова наших лошадях, к счастью, благополучно прибыли в Ташки-чу. Никто, кроме близких наших товарищей, не знал о нашем похождении, за которое положительно следовало примерно взыскать с нас, так как, не говоря о том, что мы могли быть убиты и еще легче ранены, могли бы попасться в плен в руки бродящих в то время около Ташки-чу неприятельских шаек; подобные глупые выходки были в то время в обычаях кавказской молодежи; была как бы мода бесцельно и глупо бравировать опасностью.
Вскоре прибыл в Ташки-чу главнокомандующий граф Воронцов с сопровождавшими его лицами из Дагестана, и Ташки-чу оживилось во всех отношениях. Граф делал все распоряжения к предстоящему походу, постоянно совещался с прибывающими в Ташки-чу начальниками частей, в особенности с генералом Фрейтагом, и вместе с тем старался ознакомиться с потребностями и духом управления покорных нам кумыков. Князь Лобанов-Ростовский, пользуясь знанием своим кумыцкого языка, обладая несомненными способностями, играл перед графом Воронцовым роль человека, вполне знакомого с Кавказом и пользующегося доверием горцев. Первое время граф Воронцов верил ему и даже поддавался отчасти его влиянию, но вскоре одно обстоятельство уронило его в глазах главнокомандующего, так высоко ценившего личную храбрость. Раз князь Лобанов, переводя словесно принесенную кумыками жалобу на действия управляющего ими пристава, позволил себе прибавить некоторые намеки, бросавшие тень на тогдашнее управление этими племенами; главным приставом кумыцким был в то время майор Кабардинского полка Николай Семенович Кишинский[284]. Старый лихой кавказский офицер, пользующийся заслуженным уважением между кавказцами, Кишинский объяснился с главнокомандующим, доказав несправедливость сообщений Лобанова и, оскорбленный его клеветою, вызвал его на дуэль. Князь Лобанов-Ростовский, не отличавшийся храбростью, прибег к посредничеству графа Бенкендорфа, в высшей степени достойной рыцарской личности, но в то время поддавшейся действительно обаятельному влиянию Лобанова, замешал даже главнокомандующего в это совершенно частное дело, чем и отклонил поединок. Это дело в то время нас всех кавказцев сильно волновало и еще более охладило к Лобанову, который вообще между нами не пользовался ни любовью, ни особым уважением.
Высказав те условия, в которые был поставлен только что прибывший на Кавказ главнокомандующий граф Воронцов, вследствие Высочайше утвержденной программы военных действий, приступаю к Даргинской экспедиции, описанию тех событий, которых был свидетелем, и тех впечатлений, которые испытал в этом походе.
Глава IV
Для военных действий в Андии назначены были, в исполнение высочайшей воли, два отряда: Чеченский, под начальством командира 5-го пехотного корпуса генерала от инфантерии Лидерса, из 13 батальонов, кроме милиции, 28 орудий и 13 сотен конницы, и Дагестанский, под начальством командующего войсками в северном Нагорном Дагестане генерал-лейтенанта князя Бебутова, из 10 батальонов, 18 орудий и 3 сотен конницы. Как важнейшие в этой экспедиции действия предстояли соединенным Чеченскому и Дагестанскому отрядам, то главнокомандующий принял над ними лично главное начальство.