Наконец, 28 мая, Главная квартира с ее тяжестями, бесчисленными штабами и громадною, поражающею разнообразием элементов, свитою тронулась в поход в крепость Внезапную, где назначена была дневка. Переход этот совершился без особых затруднений, и неприятель нигде нас не тревожил. Перед вечером 29 мая вступили мы в крепость Внезапную. Здесь встретил нас командир Кабардинского полка, штаб которого был расположен в этой крепости, полковник Викентий Михайлович Козловский. Главнокомандующий и главные лица свиты расположились в крепости, нам же были отведены квартиры на форштате и в Андреевском ауле, под крепостью. За аулом, в долине реки Ахташ, расположены были лагерем все войска Чеченского отряда[285]. Крепость Внезапная построена еще Ермоловым, на реке Ахташ, при выходе из Аухского ущелья, с целью оградить с этой стороны Кумыцкую плоскость от хищнических вторжений неприятеля, а с другой стороны, чтобы служить опорным пунктом нашим войскам, при экспедициях в Аухе и далее. Под защитой крепости располагался огромный Андреевский аул (Эндери) покорных нам кумыков, где проживали влиятельные князья этого времени. Крепость Внезапная в то время по силе своей обороны могла считаться одной из лучших на Кавказе; глубокие рвы, каменные ворота, довольно удобные помещения, оборонительная башня на реке, все это давало Внезапной довольно грозный вид в глазах горцев.
Говоря о моем пребывании в 1845 году в этой крепости, не могу не остановиться на личности полковника Козловского, одного из тех честных типов, выработанных Кавказом, со всеми недостатками, странностями и даже смешными сторонами, порожденными средой и нравами, в которых провел почти всю свою жизнь Викентий Михайлович. В 1845 году это был один из старейших офицеров Кавказа; солдаты беспредельно любили его и доверяли ему, офицеры смеялись над его выходками, но глубоко уважали за радушие, доброту, примерное самоотвержение в бою и преданность своему долгу. Уроженец, кажется, Белоруссии, получивший весьма поверхностное воспитание (в шутку говорили, что он воспитывался в Моздокском университете), с самых юных лет Козловский попал на Кавказ, с бытом которого совершенно сроднился, и выработал из себя тот особый тип, о котором будет говориться. Викентий Михайлович, никогда не видав обстановки высшего света, имел, однако, претензии, особенно при приезжих из Петербурга, выказывать, по мнению его, светское свое обхождение и вежливость. Между кавказцами же, напротив, он был весь налицо: радушный, любивший покутить и сердечно преданный солдату. Он не пропускал ни одного солдата, не поздоровавшись с ним; обыкновенно в отрядах подъезжал он к каждой группе со словами: «Здорово, ребята, здорово милые, здорово родные», прибавляя к каждому слову «как»: «здорово как» и т. д. Я помню, в зимнюю экспедицию 1850 года, поздоровавшись после дела со всеми частями, он видит под деревом группу солдат, и спрашивает: «Что это?» Ему отвечают: «Тут сложены убитые и раненые», и он подъезжает к ним, говоря: «Здорово, как, убитые и раненые». В той же экспедиции в большой Чечне, под начальством Козловского, назначен был отряд для рубки просеки. Переправившись через Аргун у Воздвиженского, мы предполагали стать на ночлег лагерем около кургана Белготай; шли мы по довольно глубокому снегу по обширной поляне; я командовал авангардом в составе трехсот линейных казаков. Вправо и совершенно в стороне от нашего пути, на расстоянии двух или трех пушечных выстрелов, на опушке леса показалось несколько всадников, и ясно было, что лес занят чеченцами. Козловский, бывший тогда уже генералом и начальником нашего отряда, подъезжает ко мне и приказывает идти полуоборотом направо. Вся колонна принимает это направление; мы подходим к лесу, высылаются цепи моих казаков и пехоты, начинается перестрелка. Горцы за завалами в лесу, мы на открытой поляне. Сияющий Козловский, на белой лошади, ездит под выстрелами по цепи и поздравляет солдат с боем, говоря с самодовольством: «А вот и раненые, как». После доброго часу перестрелки, где мы потеряли, сколько помнится, человек 10 убитыми и ранеными, между прочим одного офицера Куринского полка, Козловский наконец опять подъезжает ко мне и говорит: «Командуйте, как, полуоборот налево: пора, как, на ночлег». Голодные и изнуренные пришли мы несколько часов спустя к месту лагеря. Козловский очень любил меня в продолжение всей своей жизни, и я глубоко уважал эту честную, добрую кавказскую натуру; в палатке его за ужином, который обыкновенно состоял из лука, водки, соленой кабанины, кизлярского вина и портера, которым он всегда нас так усиленно угощал, подавая собою пример, я решил в шутку сказать ему: «Я от вас все учусь Кавказской войне, Викентий Михайлович, но никак не могу понять сегодняшнего нашего движения, где мы потеряли людей, кажется, даром». Старик, весь красный, вскочил: «Странные, как, вы, господа! И этого не понимаете. Нас, как, побьют, мы, как, побьем, за то бой, как. А за что же, как, Государь нам жалование дает?» Против такой логики нечего было спорить: улыбаясь, все мы согласились, выливши за здоровье Козловского.
Другой случай. На низовьях Сунжи он с отрядом сделал набег и взял аул; при отступлении на нашу сторону, на левый берег, горцы сильно насели на нас и арьергард понес большие потери. Колонна, забрав убитых и раненых, уже успела отступить, как вдруг показалось два батальона кабардинцев, прибежавших на тревогу из Умаханюрта. Козловский, увидев своих старых однополчан, бросился к ним, говоря: «Опоздали, как, родные! Надобно и вас потешить, чтобы не завидовали, как, куринцам» — и переправил эти батальоны опять в аул без всякой цели. Отступление сопряжено было с новыми потерями, но все вернулись довольные. Зато «был, как, бой». Но самый оригинальный из числа нескончаемых анекдотов о Козловском был рапорт его в 1846 году к генералу Фрейтагу, которому он был подчинен как начальнику левого фланга. Полковой адъютант капитан Козинцев, который занимался его перепиской, был в отсутствии, и Викентий Михайлович собственноручно послал генералу Фрейтагу нижеследующий рапорт, который сей последний всегда хранил у себя и показывал добрым своим знакомым и Козловского приятелям.
Рапорт следующий: «Хотя редко, но весьма часто случаются прорывы неприятельских партий на вверенную мне Кумыцкую плоскость. Тот же самый лазутчик (Козловский, вероятно, разумел того горца, которого видел накануне, но которого не знал Фрейтаг) доносит мне, что партия в 2000 человек намерена такого-то числа напасть на низовья Сунжи, почему прошу ваше превосходительство прислать мне моментально, т. е. недели на две, в подкрепление две роты из Грозной». Еще оригинальнее письмо его к старому кавказскому ветерану — генералу Каханову в Тифлис. Наслышавшись от приезжей в отряды молодежи о любезности и красоте дочери Каханова, только что прибывшей в Тифлис по окончании воспитания в Петербурге, Козловский постоянно озабоченный необходимостью жениться, написал Каханову следующее письмо: «Командир Кабардинского егерского полка, полковник и кавалер Козловский, свидетельствует свое почтение его превосходительству (такому-то) и ее превосходительству супруге его, просит покорнейше руки дочери их девицы Лизы. Буде воспоследует благоприятный ответ, просит адресовать в крепость Внезапную, в штаб вышеозначенного полка». Ответа, разумеется, не последовало, и год спустя Козловский, все еще ожидая ответа, жаловался на неисправность почт. Посылая также однажды Козинцева из Внезапной в Астрахань для покупки сыромятных кож для полка, он поручил ему разузнать — нет ли в этом городе подходящей девицы для вступления в брак. Наконец, уже бывши генералом, кажется в 1849 году, на водах в Пятигорске он познакомился с семейством помещика Вельяминова, приехавшим на воды из России; из трех, уже немолодых сестер, он сделал предложение старшей, Анне Васильевне, в высшей степени доброй и достойной женщине, всеми впоследствии уважаемой на Кавказе, и предложение его было принято. Оригинально также, как Викентий Михайлович рассказывал, как он сделал предложение. Застав ее за пяльцами в комнате и предварительно намекнув о своем намерении, он сказал: «Я в будущей подруге, как, не ищу ни молодости, ни красоты, а доброй души; в вас все я нашел». Затем, быстро вынув из челюсти все свои вставные зубы, он показал их Анне Васильевне, сказав: «Фальши, как, не люблю: берите, как есть». Он вполне был с женою счастлив и прижил детей. К сожалению, Анна Васильевна совершенно вскоре оглохла. Когда он командовал в Грозной и имел гражданское управление горцами, он говорил: «Говорят, как, трудно управлять; не нахожу: принесут, как, бумаги, ну и подпишешь. Вот, правда, одолевают, как, дела азиатов. Ну, что же? Придут, скажем им: „маршал“ (по-чеченски „здравствуй“), потом пошутим, как, и скажем: „Придите завтра“. Они и уйдут».
В 1850 году, при проезде Государя (еще наследником престола) через Грозную, принимая Его Высочество со всей свитой у себя в доме, как командующий войсками, за обедом, на вопрос Государя Наследника — женат ли он, Козловский, отвечая утвердительно, прибавил: «Такого-то числа проводил Анну Васильевну, как, до станицы Николаевской и возвратился обратно в Грозную». Это возбудило невольную улыбку всех присутствующих, но каково же было положение великого князя и нас всех, когда спустя довольно времени после этого разговора, вставая из-за стола, Викентий Михайлович подошел к Наследнику и чрезвычайно громко сказал ему на ухо: «И беременна, как». Все не могли удержаться от смеха. Государь Наследник поспешно вышел через гостиную в спальню, чтоб скрыть свой смех. Козловский же ничего не заметил. Через несколько минут Государь Наследник, оправившись и войдя в гостиную, объявил Козловскому, что он желает непременно быть восприемником будущего новорожденного. Козловский был в восторге. Много, очень много можно было бы рассказать подобных характеристических анекдотов о достойной личности Викентия Михайловича, но сказанного достаточно, чтобы обрисовать простоту его обхождения и своеобразность его понятий. Нельзя было не любить и не уважать этого типичного кавказского ветерана, которому вполне доверяли и солдаты, ценя, кроме его с ними доброго обхождения и забот, еще и особенное счастье, которое Козловский имел в д