Князь М. С. Воронцов. Литография по рис. П. Смирнова.
Проезжая по дороге, я увидел лежащего раненого приятеля своего, лейб-гвардии гренадерского полка поручика Владимира Врангеля. Он был прежде моим товарищем в Кирасирском полку, где я начал службу, все его очень любили за смелость и веселость. Как отличный стрелок, он на эту экспедицию был прикомандирован к кавказскому стрелковому батальону, и в описываемое время находился со своей ротой на позиции. Пущенная снизу пуля разбила ему щиколотку ноги, стрелки суетились около него, чтобы сделать нечто вроде носилок. В это время, покуда я разговаривал с Врангелем, один из стрелков упал, пораженный в темя. Все бросились смотреть на вершину векового чинара, под которым мы стояли, но решительно, за густой зеленью, не могли высмотреть неприятеля. Через несколько минут другой выстрел опять ранил стрелка, и тут, по направлению дыма, солдатик, прислонившись к стволу дерева, успел высмотреть на самой почти вершине дерева, между ветками, горца. Меткий штуцерной выстрел — и к общей радости, цепляясь за ветки повалился посреди нас едва дышащий, оборванный чеченец, которого тут же доконали штыками. Такого рода приемы неприятеля встречались постоянно, при движении отрядов по лесам Ичкерии в летнее время.
Я. П. Бакланов, генерал-майор Войска Донского. Литография по рис. Гиллера.
Почти стемнело, и луна начинала показываться из-за высот противоположного берега Аксая. Я застал главнокомандующего с авангардом на поляне перед обрывистым, весьма крутым, спуском к Аксаю; далее на правом берегу этой реки виднелся пылающий аул Дарго, сожженный, по приказанию Шамиля, при приближении наших войск. Мы простояли более часу на этом месте, чтобы дать возможность стянуться разбросанным по пути следования частям и обеспечить движение тяжестей и вьюков по пройденной нами местности. Картина была великолепная: вскоре луна ярко осветила всю местность, перед нами пылал Дарго — цель нашего похода. Но несмотря на впечатления, ощущаемые при этой первой нашей удаче, на трудности, которые мы преодолели, — сплошные леса, грозно чернеющие вдали, через которые мы должны были проходить, еще невольно заставляли думать о той неизвестной будущности, которая ожидала нас в этом диком, неисследованном и почти недоступном крае. Сам главнокомандующий, хотя не показывал этого, но впоследствии говорил мне, что тогда только он понял всю важность, ответственность и трудность предприятия, навязанного ему петербургской стратегией. Князь мог, по первому опыту при Дарго, оценить также неуловимого неприятеля, с которым мы имели дело в родных ему лесах Ичкерии. Может быть, в эту минуту в светлой голове Воронцова и созрела мысль о будущей системе действия, которой он следовал впоследствии и которая так способствовала окончательному покорению Кавказа.
Авангард наш быстро двинулся по почти отвесному спуску к Аксаю, для занятия пылающего Дарго. Селение это оставлено было жителями, и только перестрелка с удалявшимися на противоположный берег Аксая скопищами Шамиля свидетельствовала о присутствии неприятеля. Вскоре главнокомандующий со всей своей свитой, под прикрытием милиции и незначительной части пехоты, последовал за авангардом. Луна ярко освещала в то время всю долину; когда мы следовали по спуску, неприятельские пули свистели около нас и перелетали через наши головы; раненых, кажется, не было, разве между милиционерами. Я помню тут одно обстоятельство, которое врезалось в памяти моей. Один из крымских татарских офицеров, прибывший на Кавказ для стяжания лавров, и один штаб-офицер из Одесского штаба князя, при этой незначительной перестрелке, соскочили с лошадей и под прикрытием вьюков скрывались от долетевших пуль, полагая, что ночью трусость их не будет замечена. Товарищ мой, адъютант Глебов, с которым я ехал рядом, возмущенный этим поступком, бросился посреди вьюков и страшным образом бил этих господ нагайкой, умышленно называя их именами конвойных казаков князя, которых он упрекал в недостойной линейного казака трусости. Битые охотно приняли навязанную им роль и вскоре скрылись между вьюками от побоев Глебова, никогда разумеется не вспоминая об этом обстоятельстве, которое очень потешило наш кружок.
Было около полуночи, когда мы пришли в Дарго; на уступе, выше селения, на месте, где мы расположились, была разбита какая-то палатка заботами товарищей моих, в которой меня положили, накормив чем попало. Я начинал уже страдать довольно сильно от раны, вследствие перенесенного утомления в течение почти суток. Все то, что происходило во время стоянки нашей в Дарго, я знал из рассказов товарищей и отчасти только видел, выползая из палатки в течение дня. Дарго был занят авангардом, и только к 8 часам утра 7-го числа стянулся весь отряд и арьергард и расположился лагерем около Главной квартиры. Таким образом заняли мы местопребывание Шамиля.
В этот, славный для русского оружия, день отряд, выступив из лагеря при Гогатле в 4 часа утра, пройдя около 20 верст по самой трудной, гористой, обрывистой и покрытой мрачным лесом местности, выдержав сряду около 8 часов упорного боя и преодолевши почти невероятные препятствия, опрокинул врагов на всех пунктах и в исполнении воли Государя взял Дарго[296]. Мы здесь простояли от 6 до 13 июля.
Утром 7-го числа довольно сильная колонна кавалерии и пехоты[297], под начальством командующего дивизией генерала Лабынцева, была переправлена через Аксай, чтобы сбить неприятеля с высот левого берега, где Шамиль, заняв довольно сильную позицию у аулов Цонтери и Белготай, тревожил нас своими скопищами и стрелял в лагерь из трех или четырех имеющихся у него орудий. Из палатки моей мне ясно видно было столь интересующее меня движение колонн наших. Местность, занимаемая неприятелем, была перерыта оврагами, частью покрытыми лесом, и самые аулы составляли довольно крепкую позицию, особенно кладбище аула Цонтери.
Пехота наша быстро и смело выбивала штыками упорно защищавшегося неприятеля, артиллерия действовала отлично метким огнем своим. Кавалерия же ловко преследовала неприятеля, как только тому представлялась возможность, в открытых местах. Бой был вообще упорный, но потеря наша не была значительна, несмотря на то, что при отступлении мы не могли отделить особого отряда для занятия высот левого берега[298]. Здесь, как всегда в войне с горцами, приходилось отступать шаг за шагом эшелонами и перекатными цепями, выдерживая атаки неприятеля. Тут погиб, к сожалению всех, во главе своего батальона достойный полковник Апшеронского полка Познанский, всеми уважаемый кавказский офицер. Наконец, колонна наша перед сумерками возвратилась в лагерь, а неприятель, хотя и занял прежние места, но более нас серьезно не тревожил. Шамиль постоянно находился при своих скопищах, наблюдая за тем, что у нас делалось в Дарго.
Все дело 7-го числа под Белготаем и Цонтери ясно видно было из нашего лагеря. Князь Воронцов мог оценить все трудности действия, особенно при отступлении, а вместе с тем не мог и не отдать полной справедливости столь опытного в Кавказской войне генерала Лабынцева.
Покуда происходил бой под Белготаем, в самом селении Дарго происходила другая, весьма тяжелая, церемония. Как выше сказано, Шамиль предал пламени все селение, свой двухэтажный деревянный дои, свой арсенал, мечеть и все другие постройки, в том числе и тюрьмы, если можно таковыми назвать сырые, душные подвалы или ямы под саклями, в коих содержались преступники и пленные. В числе последних находилось, кажется, 12 или 13 наших офицеров, разновременно плененных, особенно в 1843 году, при несчастных событиях в Аварии. Вся артиллерия, боевые снаряды и припасы Шамиля, которыми он теперь громил нас, были его трофеями и добычей 1843 года, где слабые наши гарнизоны и ничтожные укрепления — башни, сложенные из глины и камня, все были уничтожены Шамилем вследствие отсутствия всякой системы в военных действиях в то время и непредусмотрительности начальства.
Несчастные пленные офицеры наши, доставшиеся неприятелю, большей частью раненные в Аварии, около двух лет томились в оковах, подвергаемые самому бесчеловечному и дикому с ними обращению. Горцы поддерживали их жалкое существование только в надежде получить за них значительный выкуп; когда войска наши показались 6 июля на высотах Регеля, для движения в Дарго, то разъяренный Шамиль вывел из ям пленных и отдал их на истязание народу. Трупы истерзанных мучеников нашли в развалинах пылающего Дарго, и собранные войска, после благодарственного молебствия, похоронили прежних боевых товарищей своих, и отслужена была панихида над убиенными.
Это зверское распоряжение страшно возбудило всех против Шамиля; князь Воронцов никогда не мог простить ему того дикого поступка, вспоминал о нем с ожесточением и презрением и никогда не соглашался войти в какие бы то ни было прямые сношения с Шамилем после этого обстоятельства, несмотря на все попытки и предложения с этой целью.
Во время стоянки в Дарго нам, раненым, делалась довольно правильная перевязка. Нога моя была совершенно сведена, боль была довольно сильная, но сносная, и ход раны был вообще благоприятный.
Не могу наверное сказать, было ли предположение серьезное, но в лагере распространился слух, что в Дарго намерены воздвигнуть грозное укрепление, в самом центре неприятельской страны. Полковые плотники заготовляли рогатки, палисады и прочее. Старые кавказцы, помню, очень над этим смеялись, не допуская возможности гарнизону держаться в этой местности без обеспеченного пути сообщения с нашими операционными линиями. Пройденный нами путь по Дагестану с октябри месяца делался уже недоступным вследствие снежных заносов и суровости зимы. Доступ же из Дарго на Кавказские линии к Грозной или к Кумыцкой плоскости, к укреплению Герзель-аул, не был обеспечен никакими просветами через неприступные леса Ичкерии. Никто не допускал мысли, чтобы декоративные наши приготовления рогаток могли хоть на минуту обмануть п