[306]. Все последующие дни, при движении нашем, каждый час, каждая почти минута должны были лишать нас кого-нибудь из близких и дорогих нам товарищей.
Наконец, следуя по возвышенному плато, мы начали спускаться к аулу Урдали, только что преданному пламени по приказанию Шамиля.
Весь отряд, переходя лесистый овраг, был подвержен продольным картечным выстрелам неприятельской батареи, расположенной влево от пути нашего следования. Потери в людях у нас почти не было от этого огня. Наконец, когда мы вышли из оврага и выстроились за дымящимися развалинами аула, перед нами обрисовалась неприятельская позиция; по покрытым густым лесом высотам пролегала единственная дорога или, скорее, тропинка, по которой предстояло нам пройти до следующего селения Илаюрт, где назначен был ночлег. Вправо и влево от упомянутой тропинки лесистые высоты были заняты сбежавшимися партиями неприятеля и по возможности укреплены наскоро сделанными засеками и завалами. Для дальнейшего следования вперед необходимо было овладеть этими препятствиями. С этой целью, для занятия левых высот, назначен был Куринский батальон и Карталинская милиция, под командою флигель-адъютанта, полковника, графа Бенкендорфа, этой рыцарской благородной личности, столь ценимой Воронцовым, которую никто из знавших его близко никогда не забудет. Предположено было обогнуть и с фланга взять неприятельскую позицию.
Спешу занести в свои воспоминания один случай. Не имея определенного назначения, я, как выше сказано, ездил ко всем частям отряда со своим телохранителем, казаком горского Казачьего полка, Павлодольской станицы, Густомясовым, который во все время похода берег меня, как родного. В то время, как колонна Бенкендорфа при мне двигалась по назначению, состоящий при князе Воронцове молодой гражданский чиновник барон А. П. Николаи, весьма дружный с Бенкендорфом, подъехал к нему, чтобы пожать ему руку, лейб-гвардии конного полка поручик Шеппинг, друг Бенкендорфа, шедший с его колонной, подошел к Николаи и вынул из его кобуры двухствольный пистолет, говоря: «На что тебе, гражданскому, пистолет: дай мне — пригодится» и взял его в дело. Этот-то пистолет, может быть, и спас жизнь доброго Бенкендорфа, как будет видно впоследствии.
Колонна Бенкендорфа, углубившись в чащу леса с милиционерами впереди, скоро сбилась с должного направления и, вместо того чтобы обойти с правого фланга неприятельскую позицию, очутилась, по выходе на первое чистое место, на ружейный выстрел перед неприятельским фронтом. Здесь почти все начальники мгновенно были ранены, начальник милиции князь Захарий Эристов без чувств уже лежал впереди своей дружины, и вскоре пал и Бенкендорф, пораженный пулей, раздробившей ему ключицы и плечо, — неприятельский огонь со всех сторон поражал наших храбрецов. С неимоверными усилиями, при содействии других войск, наконец позиция была взята, и дорогие наши раненые товарищи вынесены из огня в чащу леса.
Покуда это происходило на левом фланге нашего следования, для овладения высотами правой стороны были направлены батальоны Навагинского полка, которые замялись в виду предстоящего штурма позиции. Между тем, авангард с Белявским двинулся в лес, по дороге. Тогда, сколько мне кажется, чуть ли не по распоряжению Альбранда (не получившего приказания), из авангарда Люблинского полка батальон был направлен для завладения правым завалом. Встреченные убийственным огнем, люди на половине горы остановились и продолжали кричать «ура», лежа на земле и стреляя на воздух. Здесь мне случилось видеть прискорбную сцену. Подъехав к подошве высот, я увидел спускающегося с горы полковника Л., поддерживаемого двумя горнистами. Подъехав к нему, я спросил с участием: «Куда вы ранены, полковник?» На это он мне ответил: «Я не ранен, но у меня одышка, никак не могу подыматься на гору». С тяжелым чувством отвернулся я от этого господина. В это время скачет передо мной на белой лошади дежурный штаб-офицер нашего отряда, известный Лев Львович Альбранд, восторженный и пылкий, как всегда. Подскакавши к оробевшим войскам, он сказал: «Не хотите идти вперед, люблинцы, так посмотрите, как честный солдат должен умирать за царя» и с этим, ударив лошадь, вскочил по крутизне к самым неприятельским завалам. Через минуту и лошадь и он катились вниз — лошадь убитая, а Альбранд с разбитой рукой и плечом и имея весь сюртук и фуражку пронизанными пулями от неприятельского залпа[307]. Тем не менее, воодушевленные им люблинцы, поддержанные, впрочем, навагинцами, зашедшими во фланг неприятелю, вскоре завладели завалами и очистили главному отряду эту преграду. Между тем авангард, под начальством генерала Белявского, в самом ограниченном числе, не зная об отделении Люблинского батальона, быстро, с песнями, двигался вперед к Аллерою. Штаб же и обоз со своим прикрытием и главная колонна стояли на месте. Войска, занявшие вышеупомянутые позиции на правом и левом нашем фланге, должны были составлять цепи при дальнейшем нашем движении. Арьергард, под командою Лабынцева, с храбрыми кабардинцами оставался покуда на месте и должен был прикрывать наше отступление, когда вся колонна войдет в лес.
День 14 июля есть одна из самых тягостных страниц этой кровавой драмы, которую суждено было пережить нам от Дарго до Герзель-аула; вот почему я с большею подробностью останавливаюсь на событиях этого памятного для меня дня. Белявский, со свойственным ему польским азартом, несся вперед, нисколько не думая о связи авангарда с прочими частями отряда, доколе не наткнулся на неприятельский завал на опушке пройденного им леса перед открывшейся впереди Аллероя небольшой поляной. В конце этой поляны была устроена неприятелем сильная засека, занятая мюридами, перед овладением которой остановился слабый авангард, под прикрытием занятого завала. Не получая никаких сведений из авангарда, главнокомандующий послал к Белявскому сперва адъютанта своего Лонгинова, потом состоявшего при нем поручика Генерального штаба графа Гейдена, наконец поехал и сам генерал Лидерс с частью своей свиты, чтобы узнать о положении дела. Все они, по особенному счастью, доехали невредимы до авангарда, который нашли в самом ограниченном и слабом составе, залегшим в завале перед поляной. В конце поляны расположен был огромный завал, усеянный неприятелем и останавливающий всякое движение вперед незначительной горсти наших солдат. Когда генерал Лидерс спросил у Белявского, где его авангард, то получил в ответ, что Люблинские батальоны идут за ним. Лидерсу легко было убедить Белявского в противном, так как он только что проехал по этому пути. Тогда был послан сперва Лонгинов за остальными войсками авангарда, а потом и сам Лидерс поехал вслед за ним. Но авангард был уже совершенно отрезан горцами. Лонгинов убит, и Лидерс, встреченный неприятельским залпом, которым ранены в его свите: граф Гейден, Генерального штаба капитан Дельвиг, убит адъютант граф Бальмен и много лиц из конвоя, должен был вернуться к Белявскому. Между тем тронулись главные наши силы; цепям нашим в этой пересеченной местности, покрытой девственным лесом Чечни, приходилось действовать не одной только пулей и штыками, но и топорами, чтобы пробиваться сквозь чащу, где вьющиеся растения, колючие кустарники и завалы на каждом шагу представляли непреодолимые препятствия, под убийственным огнем неуловимого неприятеля. Общая связь частей была нарушена, и хитрый и ловкий неприятель врывался постоянно и незаметно через разорванные цепи для нападения на главную колонну, производя общее смятение в беспорядочном следовании вьюков и раненых по единственной узкой лесной дороге, по которой шел наш отряд. Надобно быть в подобных обстоятельствах, чтобы понять, какое нравственное впечатление производит на обоз, на колонну раненых неожиданное нападение с той стороны, где колонна считает себя вполне безопасною, под прикрытием своих цепей. Весьма понятен тогда неминуемый беспорядок и невозможность при таких условиях каких бы то ни было распоряжений.
Опишу несколько эпизодов нашего движения в этот день, которых частью я сам был очевидцем, частью рассказанных мне в тот же день, на ночлеге, под свежим впечатлением участвовавших.
Бенкендорфа, раненого, несли на носилках храбрые куринцы его батальона; окровавленный, в одной рубашке, он лежал в бесчувственном состоянии; подле него шел друг его барон Шеппинг. Внезапно несколько горцев из чащи леса врываются на узкую тропинку и начинают резать раненых и их прикрытие. Куринцы, положив на землю носилки со своим командиром, стараются отражать нападение. Шеппинг впереди их защищает своего друга и пистолетом барона Николаи успевает убить горца, занесшего кинжал на Бенкендорфа, сам же получает несколько ран шашками и в упор выстрел из пистолета в живот. По неимоверному счастью, пуля только контузит его и останавливается в платье и белье. (Это можно объяснить только тем, что горец второпях или положил мало пороху, или не добил пули.) Когда неприятель был прогнан, на носилках уже не нашли Бенкендорфа: в бессознательном и безотчетном испуге, при виде этой резни, он имел достаточно силы, чтобы вскочить и бежать в противоположную сторону. Несколько чеченцев, догоняя, рубили его беспощадно, и он был найден за несколько шагов в овраге, весь облитый кровью и изрезанный шашками. Это немедицинское кровопускание, быть может, спасло ему жизнь, остановив и ослабив неминуемое воспаление его раны. Бенкендорф впоследствии совершенно оправился от ран, долго после того жил, женился и умер нашим военным агентом в Берлине в конце пятидесятых годов.
Недалеко от этого места происходил еще более серьезный эпизод. Наш главнокомандующий, со всем своим штабом, следуя пешком по той же местности, вдруг был атакован партией чеченцев, бросившихся в кинжалы из чащи леса на нашего достойного вождя. Я, к сожалению, не был свидетелем этой сцены, но мне рассказывали, как всех поразило величественное хладнокровие князя, которому, может быть, несмотря на многолетние его походы, в первый раз пришлось обнажить оружие; с вечною улыбкою на устах, вынимая саблю, он сказал: «Eh bien dèfendons nous, messieurs!» He хочу упоминать о некоторых других эпизодах штаба и свиты; скажу только, что несколько кабардинцев скоро штыками опрокинули смелых горцев и очистили дальнейший путь князю.