показалась — слава Богу, конец нашим мучениям! Но не тут-то было. Выбравшись на гору, мы попали в настоящее пекло. Хотя бы откуда-нибудь прохлада, хотя бы ветерок был! А тут еще жажда, нестерпимая жажда мучила нас. Из лесу люди выбирались поодиночке и, дойдя до своей части, пластами бросались на землю. Всадники мусульманского полка успели уже выбраться на вершину и теперь проходили мимо нас. Воды кругом не было ни капли. Один мусульманский офицер крикнул: «Ребята, кто даст манерку воды — тому три рубля!», но, видно, воды ни у кого не было, потому что ему отвечали: «Сами бы сложились да купили, а не то что продавать будем». Вот и последний солдат выбрался из лесу; сделали проверку в ротах и пошли в ту сторону, где утром видны были издалека белые завалы мюридов. Теперь пришлось идти по тропе, проложенной по самому гребню горы, в четверть аршина шириною. По правую сторону — длинный, оголенный и крутой склон, слева было отложе и склон порос лесом. Мы невольно придерживались этой стороны — тут хоть и упадешь, так зацепишься за дерево. Наконец хребет расширился — и мы пошли рядами. Впереди за двумя вершинами показались два значка мюридов, один серый, другой белый с синими каймами; это означало, что там были две сотни. Ширванцев и мусульман послали вперед взять эти высоты. Ширванцы пошли молодцами, несмотря на усталость, подошли к высотам, крикнули «ура» и бросились на мюридов. Горцы сделали залп, потом пошли одиночные выстрелы, затем все стихло. Забыв усталость, мы прибавили шагу, чтобы поспеть на помощь товарищам, но в нас уже не было надобности: после залпа горцы бежали, бросив завалы, которые были заняты ширванцами без потерь. Говорили после, что горцы не хотели драться, но их принудили выйти против нас муллы и старшины; они вышли, но стреляли на ветер. Действительно, трудно допустить, чтобы залп из нескольких десятков ружей на таком близком расстоянии не причинил никакого вреда.
Итак, высоты, считаемые Шамилем недоступными и служившие преградой для нашего вторжения в глубь Аварии, сегодня взяты нами, и взяты почти без потерь.
Когда мы узнали, что мюриды ушли, вся наша бодрость прошла так же быстро, как и появилась. Все опять раскисли и еле-еле двигали ногами. Вот подошли и к тому месту, где ширванцы прокричали «ура», бросаясь на вершины, за которыми сидели горцы. Но какая картина! Все они лежали, как мертвые, по обе стороны дороги, с бледными, вытянутыми лицами. И не мудрено: выбившись из сил при подъеме, не успев отдохнуть, они были направлены в атаку на гору, бегом. Их изнурение достигло крайней степени. Офицеры лежали где попало между нижними чинами; они были истощены, в глазах выражалось страдание и одна только мольба: «Дай напиться». Явись в эту минуту откуда-нибудь десятка два мюридов — сколько беды наделали бы они тут! Мы прошли мимо них и следовали все дальше и дальше, чтобы выбрать позицию для стоянки всего дагестанского отряда. Со мною от усталости, голода и жажды сделалось дурно, и я, отстав от своей роты, медленно шел сзади с прапорщиком Игнатовичем. Уже вечерело, а мы все шли и шли, и, казалось, конца не будет этому движению; авангард не останавливается, а солнца между тем уже не видно за горизонтом. Из всего отряда только третья часть, может быть, шла на своих местах; остальные разбрелись по сторонам, надеясь где-нибудь отыскать воду. Наконец, кто-то набрел на ручеек, весть о котором мигом разнеслась по отряду. Несмотря на усталость, люди прибавили шагу, отсталые подтянулись, и все с жаждущими взорами шли туда, где уже собралась толпа солдат, сразу утолявших водою и жажду и голод. Несколько глотков воды вернули мне бодрость, и, попросив у солдата несколько кусочков сухаря, я в первый раз за сегодняшний день подкрепил себя пищею. Игнатович сделал то же. Отдохнув немного, мы потянулись к батальону.
Наконец-то авангард остановился. Хор из горнистов и барабанщиков сейчас же заиграл сбор, но сигнал пришлось долго повторять, пока подтянулись отставшие. Солнце зашло за горизонт, и знойный день сменился очень холодной ночью. Мы были в одних рубахах, а между тем наши вьюки с вещами и денщики с нашими сюртуками где-то задержались в дороге. Поднявшийся ветер пронизывал насквозь еще не высохшую рубаху, и мы дрожали, не попадая зуб на зуб. Я лег в стороне в высоком еще не скошенном ячмене и тем хоть немного прикрылся от ветра. Во втором часу ночи пришли наконец вьюки. Я надел свой полушубок, согрелся и, закусив салом с сухарями, уснул мертвым сном.
Сегодня, после прихода нашего на бивак, к генералу Ракусе приезжали с поклоном старшины окрестных аулов. Они уверяли, что дрались с нами, побуждаемые только Шамилем, да и теперь жители Бетля и Ах-Кента, близ которого мы стоим, переселились, по указанию Шамиля, в горы и леса. Их уверили, что, по приходе русских, все они от мала до велика будут перерезаны. «Конечно — прибавляли старшины — увидев ваш ласковый прием и убедившись, что вы на нас не сердитесь, мы поспешим собрать жителей обратно в аулы».
22 июля, среда.
За ночь выпала довольно сильная роса, но взошло солнце и, несмотря на ранний час, начало припекать. Напившись чаю с особенным удовольствием, я пошел осматривать место нашего расположения, к которому вчера мы подходили уже впотьмах. Мы стояли на довольно ровном месте, хотя площадь была и незначительна. Вокруг, на плоских возвышенностях виднелись далеко засеянные хлебом поля и только к западу, среди моря поспевающего хлеба, виднелся зеленый лес, около которого был расположен аул Ах-Кент. С раннего утра мюриды уже толпились около генерала Ракусы и на все лады изъявляли свою покорность. Генерал принимал их очень ласково, и видно было, что это ласковое обращение их сильно ободряло. Никогда не забуду трогательной встречи одного мюрида со своим родным братом, служившим в конно-иррегулярном Дагестанском полку. Узнав друг друга, они бросились в объятия и долго целовались, приговаривая что-то по своему; потом отошли друг от друга, полюбовались и, снова бросившись в объятия, так и затерялись в толпе. Говорили, что мы долго еще простоим на этом месте, и все радовались отдыху, но вдруг, к великому нашему огорчению, в девятом часу барабаны забили подъем, потом проиграл сбор — и мы опять двинулись в гору. Сегодня все-таки легче идти: холодная и довольно сырая ночь освежила и приободрила нас, так что в этот переход не только не было отставших, но даже песенники не умолкали почти всю дорогу. Пройдя опустевший аул Ах-Кент, где строго было наказано нижним чинам не трогать чужого добра, мы повернули направо и пошли между хлебами. Дорога и засеянные поля были сплошь усеяны мелким щебнем, а между тем на этой почве рос чудный густой ячмень, вышиною в пояс. Изредка попадались места, засеянные спелыми бобами, и солдатики лакомились ими, несмотря на увещания дежурных. Пройдя верст семь, мы взошли на гору, где нам приказали лечь отдохнуть; кавалерия, спустившись вниз, направилась к хорошенькому аулу Бетль. Он был в нескольких верстах от нас и представлял собою чудный уголок, весь в садах, среди целого моря поспевающих хлебов. Говорили, что генерал поехал туда выбрать новое место для стоянки дагестанского отряда, но, как видно, и тут не нашли ничего хорошего, и кавалерия присоединилась к нам. Отойдя от привала еще версты две, нас построили в батальонные колонны и приказали лечь в ожидании приказа командующего войсками. Ровно в 12 часов из-за белых завалов, виденных нами накануне, показалась толпа всадников, которая мчалась прямо на нас. Это и был генерал-адъютант барон Врангель со свитою. Батальоны построились впереди ружей; все были в рубахах, не исключая и офицеров, которые имели только через плечо шашки. Подскакав к нам, Врангель поздоровался своим звучным голосом и сказал; «Спасибо, молодцы, спасибо! Я вами очень доволен и постараюсь наградить вас за тяжелые труды и молодецкую службу!» Потом вызвал вперед офицеров и особо благодарил за взятие переправы и ах-кентских высот. После обеда нам приказано было идти на то место, где мы вчера ночевали, и расположиться биваком. По указанию офицеров Генерального штаба мы заняли бугорок, на котором и начали устраиваться. Скоро подошли к нам войска, бывшие в резерве и не участвовавшие в деле на переправе. Они заняли места таким образом, что штаб командующего войсками очутился как раз в центре всего расположения бивака. Вьюки с палатками шли сзади отряда; нам говорили что они не особенно далеко и скоро придут. Однако они подошли поздно ночью, так что палатки красовались только у штабных, а мы и батальонные командиры спали на открытом воздухе. В 5 часов пополудни к барону Врангелю приезжали просить покровительства почетные жители, которых он принимал с возможной торжественностью. Прием происходил таким образом: Врангель сидел в походном кресле перед палаткою; по одну сторону его сидел начальник штаба князь Святополк-Мирский, а по другую — адъютант главнокомандующего капитан Фадеев; сзади и по бокам их — огромная свита, состоящая из адъютантов, чиновников и переводчиков. Впереди генерала сидели на корточках почетные жители, одетые довольно прилично, с жиденькими бородками; в середине полукруга, в который они уселись, держали значок из простого узорчатого ситца розового цвета, с нашитою белой луной посередине. Я стоял поодаль, так что их разговора не слышал, а только наблюдал за их лицами. Все они старались быть весьма солидными, придерживались за свои козлиные бородки и, говоря, немного привставали и прикладывали руку к сердцу. Вот и аудиенция кончена. Аварцы быстро встали на ноги и, подойдя к командующему войсками, подарили ему свое знамя, уверяя, что его им дал сам имам со строгим наказом биться под ним до последнего человека. Их отвели в особую палатку, где угостили на славу хинкалами (вроде галушек) и пловом. Мой кунак, житель аула Черкея поручик Фезилла, говорил мне потом, что они приезжали просить русского покровительства и защиты от Шамиля.
В этот же вечер было отдано приказание двум батальонам Апшеронского полка, взводу артиллерии и двум сотням милиции следовать к аулу Хунзах. Ночью пошел дождь и промочил нас совершенно. Как я ни укрывался коврами, проку из этого вышло мало. Но и это неудобство казалось нам пустяком сравнительно с тем, что перенесли мы в два предшествующих дня.