жду прочим просить о принятии его в мусульманский полк. Его спутник был солдат Житомирского полка, попавшийся в плен в 1844 году. Он говорил по-русски хуже своего товарища, что меня очень удивило: неужели в 15 лет можно забыть родной язык? Он вез барону Врангелю две торбы самородной серы, которой, по его словам, бесчисленное множество в кусках валяется около Чирката; в другой руке у него был кувшин хорошего свежего масла.
Мы шли, то подымаясь, то опускаясь, но все-таки несколько в гору. При подъеме на одну из возвышенностей послышался сзади сигнал «остановиться». Оказалось, что одна из вьючных полковых лошадей с двумя патронными ящиками полетела в пропасть. Лошадь, конечно, разбилась вдребезги, ящики разлетелись, а патроны рассыпались. Нуждаясь в патронах и не желая отдать их горцам, начальство распорядилось их достать. Сейчас же облегчили нескольких солдат и послали вниз обходными тропами. Они нашли там обломки патронных ящиков, но из 3000 патронов удалось подобрать только 700 штук. Во время этих поисков я сидел на камне и любовался унцукульским ущельем. Вид был действительно хорош. Аулы Унцукуль и Харачи, окруженные богатейшими садами, красовались амфитеатром у подножия одной из гор, а внизу их, сверкая, далеко уходило в ущелье Аварское Койсу. Но вот идет навстречу татарин. За поход я привык расспрашивать встречных о чем-нибудь. Какими-то судьбами и этот татарин оказался понимающим по-русски. Бог их знает, откуда они выучиваются! От него я узнал, что семейство Шамиля до последнего времени жило в ауле Харачи, или Харачае, и только по занятии нами ах-кентских высот он увез его куда-то дальше, полагают, на гору Гунибдаг, неприступную со всех сторон. Есть одна только тропинка, ведущая к аулу Гуниб, но старшина аула перегородил ее каменной стенкой и, купив у Шамиля за сто баранов чугунное орудие, приспособил его к этой стене. Подняться по этой тропинке невозможно. «На горе этой, — прибавил он, — есть и лес, и вода, и баранов вдоволь; если жители аула впустят туда Шамиля с семейством, то мы не поймаем его ни за что; и голодом заморить нельзя, потому что у него всего будет вдоволь». Наконец мы тронулись дальше. В 2 часа пополудни прошли через довольно грязный аул Цатаных, или Оатаных, и, оставив его за собой в версте, расположились на отдых. Цатаных, как видно, был раньше из больших и довольно зажиточных; сакли высокие, большие из темно-серого камня, но не штукатуренные. Теперь аул представлял собою развалины, так как, по рассказам, за ослушание жителей Шамиль подвергал его несколько раз разорению. Об этом ауле существуют два предания. По одному, в 1843 году цатаныхцы убедительно просили, кажется, роту или две Мингрельского полка остаться в ауле, уверяя, что они желают вместе с нею драться против Шамиля; но лишь только солдаты вошли в аул и разместились на ночлег, они, заперев ворота, бросились на сонных и всех перерезали. Другое предание говорит, что в этом ауле русский офицер встретил с почестью Шамиля, но Шамиль приказал его повесить, потому-де, что «если он изменил Государю, который ему платит столько денег, то изменит подавно и мне, так как я столько платить не могу». Насколько второе предание верно — не знаю. Что же касается первого, то в летописях истории известно, что в 1843 году в этом ауле был изменнически вырезан целый гарнизон[356].
Камни с обрушившейся горы лежали величиною в добрую саклю; под тенью их мы отдыхали и закусывали. С привала начали подыматься на крутую гору, поросшую густой и высокой травой. Две полковые лошади не могли идти дальше и их бросили на дороге на произвол судьбы. Взойдя на гору, версты две или три мы прошли по ровной дороге, но потом опять пошел спуск, опять подъем на каменистую белую гору, из утеса которой в подставленное каменное корыто бил фонтан чистой, холодной ключевой воды. Влево от фонтана виднелся аул Че, или Шогода, а вокруг него шли прекрасные поля, засеянные хлебом. Вообще места, через которые мы проходили, были богаты и хлебами, и огородами, видневшимися почти возле каждого аула. Вечером мы спустились в Мочокское ущелье и присоединились к стоявшему там отряду. Палаток не разбивали, а расположились, в холодную ночь и на сильном ветру с снеговых гор, на открытом воздухе.
28 июля, вторник.
Резкий бой барабанов разбудил нас перед рассветом, вероятно часа в 2 ночи. Холод был невыносимый. Я бегал, прыгал и всеми силами старался как-нибудь согреться, но ничто не помогало, и только взошедшее солнце, заставшее нас еще на месте, согрело меня своими лучами. Пошли опять в гору, хотя и отложе предыдущей. С вершины ее открылась огромная зеленая равнина, которую жители называли хунзахским наибством. Кроме главного аула Хунзаха, бывшего некогда столицей аварских ханов, по всей плоскости, в разных местах ее, были рассыпаны небольшие аулы. Вся равнина представляла собою сплошное хлебное поле, и только небольшое озеро посреди ее с своими ручейками оживляло хоть немного общий однообразный вид. Вокруг, насколько хватало глазу, не было ни одного дерева; даже кустарник не рос на этой местности. Отсюда же виднелась и тилитлинская гора, называвшаяся иначе «Чемодан», вероятно, по причине сходства ее с чемоданом. Правее ее лежал аул Тилитль, замечательный по штурму Фезе в 1837 году[357]. Подошва этой горы была окаймлена большими, хорошими садами. Говорили, что аул сильно укреплен. Но вот мы и на дне долины и идем между отличными хлебами, вышиною в пояс. Среди хлеба попадаются полосы, засеянные турецкими бобами; бобы уже поспели, и солдатиков так и подмывает нарвать себе в карманы, но строгий надзор дежурных умеряет их пыл, и они сдаются на слова, что горцы теперь замирились с нами и могут «жалиться» по начальству. Пройдя мимо Тануса, мы проследовали прямо к аулу Гоцолох. Аул Танус производил очень хорошее впечатление чистотой и целостью своих саклей, которые были при всем том не лишены и красоты; особенно мне понравилась в нем мечеть. Пройдя аулы Гоцолох, Ахатлю и миновав в стороне расположенный аул Сивух, мы окончили этим хунзахскую равнину и стали опять подыматься в гору. Сивух был один из немногих аулов, который не подвергался разорению Шамиля за свою приверженность к нему. В нем жил малолетний хан аварский, чудом уцелевший от злодейской руки Шамиля при покорении им Аварии. Случилось это вот каким образом. Шамиль с своими приверженцами напал на аварских ханов, живших тогда в Хунзахе; не имея сил ему сопротивляться, они, конечно, все были перерезаны, но в это время одна из жен хана была беременна и, по законам мусульманским, ее нельзя было убивать. Забыл ли Шамиль об этом или не считал малютку, появившегося на свет, опасным для себя, только родившийся потомок хана остался в живых и проживал и поныне с своею матерью в этом ауле. Пройдя несколько верст по горе, мы увидели груды массивных камней, казавшихся развалинами аула; к нашему удивлению, из-за этих камней показался человек, за ним другой, третий… Конечно, это горцы, и на них ведет нас генерал! Но, подойдя ближе, мы различили красные воротники: это были апшеронцы, вышедшие раньше нас из ax-кентского лагеря и расположившиеся биваком за природными каменными завалами. Нас разместили на площадке, выше апшеронцев, а немного спустя к нам подошли наши вьюки; однако разбивать палатки запретили. По обыкновению, с наступлением вечера дневной жар сменился очень холодною ночью, а дров не было совсем вследствие безлесья. Роты покупали хворост по баснословным ценам: за охапку хвороста, уложенного в виде вьюка на ишаках, платили от 1 руб. 20 коп. до 1 руб. 60 коп.
Князь А. И. Барятинский. Литография.
29 июля, среда.
С каждым нашим шагом в глубь Аварии разные горские общества друг за другом отпадали от своего имама и с видимой охотой присылали своих представителей для принесения покорности русскому Государю. Казалось, что роль Шамиля сыграна в Дагестане, что настал конец его владычеству и ему ничего не оставалось, как покориться или бежать за пределы Кавказа, в Турцию или Персию. Но покориться он, видимо, не хотел, и об отступлении его у нас ходило несколько слухов. По одним, он бежал за пределы Кавказа, а по другим, позднейшим и наиболее достоверным, отступил к Гунибдагу, привез туда свое семейство и теперь ведет деятельную работу по обороне своего местопребывания. Население уже стало выражать ему свои враждебные чувства. Когда он проезжал через куядинское общество, жители встретили его с оружием в руках, побили его стражу, отняли тридцать две лошади, одну меру серебра и много другого имущества. Часть приближенных Шамиля, напуганная такою неожиданною встречею, разбежалась в леса, и лишь немногие проследовали с ним к Гунибу. На своем пути он пытался еще со своею шайкою нападать и грабить аулы. Так, вчера вечером к нам на бивак прибежали лазутчики и рассказали барону Врангелю, что Шамиль напал на Хунзах, разоряет аул и берет все, что попало. Врангель назначил генералу-майору Ракусу с летучим отрядом идти к Хунзаху и, буде возможно, «поймать» Шамиля. В состав летучего отряда вошли 18-й стрелковый батальон, наш сводный и 2-й Дагестанского полка.
Шамиль. Литография. 1859.
На рассвете мы выступили с бивака и, как говорили солдаты, идем «ловить» Шамиля. С горы спустились той же дорогой, по которой шли и вчера. Не доходя аула Ахатлю, повернули вправо и пошли по долине; миновали аул Лабада, с опрятными, хорошими саклями; здесь, у аула, было небольшое озеро с чистой, прозрачной водой и с водопадом высотою около 2 сажень. В 2-х верстах за этим озером нас остановили у небольшой речки, на берегу которой росла по пояс трава. Лошадей сейчас же пустили пастись, а мы залегли в этой траве и тем хоть сколько-нибудь укрылись от немилосердно палящих лучей солнца. Некоторые офицеры соблазнились речкой и пошли купаться, а я, размочив в воде несколько сухарей, закусил ими. Заиграли «по возам», и мы тронулись. К полудню показался Хунзах. Представьте себе аул, самый обыкновенный, разве немножко побольше, притом состоящий исключительно из развалин, между которыми кое-где виднелись уцелевшие сакли, — это столица аварского ханства. В числе пострадавших зданий были замки аварского хана и знаменитого Хаджи-Мурата. Семейство последнего живет и поныне в Хунзахе, занимаясь хлебопашеством. Жители походили на нищих — оборванные, несчастные; женщины, по обыкновению, прятались от нас, а дети, совершенно нагие, бегали кругом саклей и выглядывали из-за углов. К северу от аула нам показали место, где до 1843 года была наша крепость, от которой теперь остались еле заметные следы в виде небольших окопов. Там же виднелись огромнейшие памятники умершим старшинам и лежали груды камней. Хунзахцы встретили нас очень радушно, выражая неподдельную радость по поводу нашего прибытия, так как этим спасались кое-какие остатки от грабительства Шамиля, который только что убрался отсюда, узнав о нашем приближении. По краям дороги обращали особенное внимание огромные плиты, на плоской стороне которых было высечено бесчисленное множество ружей, кинжалов, голов и ног человеческих, а на одной из них даже была вырезана медаль. Сзади памятников воткнуты были в землю шесты, вышиною от 4-х до 5-ти сажень, наверху которых висело множество белых и красных тряпок наподобие флагов. От одного из жителе