стане; для проезжавших в большей части Чечни еще считался необходимым конвой. Еще менее спокойно было в нагорной части Терской области, в состав которой в то время входил Шатоевский округ, образованный из котловин верхнего Аргуна и верховий Андийского Койсу. В этих горных трущобах укрывались довольно значительные шайки: Умадуя, Атабая, Каракуля, Байсунгура, — производившие дерзкие разбои и державшие в страхе местное население, которое, однако ж, оставалось спокойным, а туземные милиции даже оказывали усердно содействие войскам при поисках за разбойниками. В конце 1860 года предпринята была против них экспедиция в Шатоевском округе, но без всяких результатов. В начале же февраля 1861 года удалось в Ичкерии окружить и забрать шайку Байсунгура, который сам был захвачен и повешен.
Черкес. Рис. Г. Гагарина (из собрания Государственного Русского музея).
Для довершения нашей исторической задачи на Кавказе оставалось еще покончить дело с горским населением западного Кавказа, то есть за Кубанью. Туда и были обращены главное внимание начальства кавказского и наибольшая часть армии кавказской. В Закубанском крае применялась в широких размерах система постепенного передвижения вперед казачьего населения и устройство передовых кордонных линий, которые должны были отрезать от гор покорное туземное население. Начертанный в 1860 году план действий за Кубанью состоял в том, чтобы окончательно очистить горную полосу от исконного его населения, принудив его избрать одно из двух: или переселяться на указанные места на равнине и вполне подчиниться русскому управлению, или совсем оставить свою родину и уйти в Турцию; горную же полосу полагалось занять передовыми казачьими станицами и укреплениями на всем протяжении от занятых уже верховий Лабы до черноморского берега.
К выполнению этого плана приступлено было в 1860 году генералом Евдокимовым с непреклонною настойчивостью. В этом году докончено было устройство Адагумской линии (по дороге от Новороссийска через укрепления Крымское к Копыльскому посту на Кубани); линия эта отрезала натухайцев от шапсугов и убыхов. На равнине за Кубанью, между Адагумом и Белой, у подошв гор возведен ряд передовых укреплений: Ильское, Григорьевское, Дмитриевское, Хамкеты, и вдоль этой линии прорублена просека[361].
Занятием этих пунктов отняты у горцев лучшие пастбища и пахотные земли, что и вынудило часть шапсугов, в конце того года, прислать к графу Евдокимову депутацию с изъявлением желания покориться. В течение зимы (в конце ноября и начале декабря) граф Евдокимов лично прибыл к отряду генерал-майора князя Мирского и произвел рекогносцировку вдоль новых просек от укрепления Григорьевского к Абину. В феврале же 1861 года он вновь предпринял с Адагумским отрядом движение от укрепления Григорьевского в предгорья. В этом движении участвовал путешествовавший по Кавказу принц Вильгельм Баденский (второй брат великой княгини Ольги Федоровны и впоследствии вступивший в супружество с княжной Марией Максимильяновной Лейхтенбергской). Кроме того, в зимних экспедициях за Кубанью приняли участие два французских офицера: Кольсон — военный агент в Петербурге и герцог Монтебелло, сын французского посла.
Закубанское население было уже доведено до такого стесненного положения, что не оставалось и тени того воинственного задора и той внушительной самоуверенности, с которыми в прежнее время связывались в нашем представлении громкие имена шапсугов, убыхов, абадзехов. Теперь уже возникло и среди этих многочисленных и воинственных племен сознание скорого конца их независимости. С тех пор, как главный предводитель этих племен, считавшийся наместником Шамиля за Кубанью, Мегмет-Эмин положил оружие перед русскими и предал свою участь великодушному решению русского Императора[362], благоразумнейшие из горцев поняли, что дальнейшее сопротивление становится невозможным; что в ближайшем будущем предстояло им одно из двух: или покориться русской силе, или выселиться в Турцию. Весь вопрос был только во времени. Но понимали это, конечно, не все: в каждом племени существовала всегда более или менее многочисленная воинственная партия непримиримых, настаивавшая на продолжении упорной войны до последней крайности. Вот почему дело не могло быть решено сразу: в то время, когда одна часть племени наклоняла к покорности и посылала депутации к русским начальникам с мирными предложениями, другая — затевала стычки с нашими войсками; многие же семьи уже в то время выселялись в Турцию.
Таково было положение дел на Кавказе, когда фельдмаршал князь Барятинский покинул этот край, не дождавшись последнего финала, которым должен был вскоре завершиться достопамятный исторический акт — умиротворение Кавказа. С первых же дней января он подвергся сильнейшему приступу обычного его недуга — подагры; но на этот раз болезнь развилась до такой степени, какой никогда еще не достигала. Больной должен был лежать в постели почти неподвижно, в страшных страданиях; никого не принимал и передал исправление своей должности генерал-адъютанту Григорию Дмитриевичу Орбельяни. К началу марта болезнь приняла угрожающий характер; левая нога совсем онемела и начала сохнуть; подагра бросилась на мочевой пузырь; совершенная бессонница черезвычайно ослабила больного; он страшно исхудал. Несмотря на то, он по-прежнему не допускал к себе врачей, не слушал их советов и издевался над медициной. Однако ж сильные страдания и безнадежность положения наконец довели его до сознания необходимости по крайней мере попытки лечения; князь Барятинский решился ехать за границу советоваться с тогдашним авторитетом в лечении подагры доктором Вальтером в Дрездене. 21 февраля, письмом к Государю, он просил увольнения в отпуск, полагая ехать через Петербург; притом настаивал, чтобы разрешение прислано было как можно скорее. Но в то время сообщения Тифлиса с Петербургом были черезвычайно медленные: курьеры приезжали на 10-й день и позже, особенно в период завалов на Военно-Грузинской дороге; телеграфная же линия доходила только до Ростова-на-Дону, так как сам князь Барятинский постоянно противился продолжению ее до Тифлиса. Поэтому Высочайшее разрешение пришло в Тифлис только в конце марта, причем Государь, в собственноручном письме, настоятельно требовал от фельдмаршала, чтобы он не пренебрегал врачебною помощью и слушался врачей.
Прежде еще получения Высочайшего разрешения страдания князя Барятинского до того усилились, что он признал совершенно немыслимым предпринять дальнее и утомительное путешествие через всю Россию, особенно в то время года. Он решился ехать морем из Поти прямо в Триест и оттуда по железным дорогам в Дрезден. Перед самым выездом своим он собрал в Тифлисе всех местных начальников края для передачи им последних своих наставлений. В то же время назначено было собрание дворянства Тифлисской губернии, и 26 марта объявлена ему Высочайшая воля об открытии комитета для обсуждения вопроса о применении Положения 19 февраля[363] к освобождению крестьян Тифлисской губернии. Объявление это было принято грузинским дворянством не только без всякого ропота, но даже с полною готовностью содействовать скорейшему исполнению Царской воли. Дворянству же других закавказских губерний было также объявлено, через собранных в Тифлисе губернаторов, в виде предварения, о предстоящем впоследствии открытии комитетов для той же цели. Кроме того, фельдмаршал, перед отъездом своим, несмотря на слабость и страдания, принимал лично живое участие в переговорах с вызванным по его распоряжению английским инженером Бели о сооружении Закавказской железной дороги, от Поти до Баку. Предположение об этой дороге давно уже составляло любимую мечту князя Барятинского.
Д. А. Милютин. Литография.
4 апреля он выехал из Тифлиса; но, доехав до Кутаиса, остановился для отдыха и пробыл там десять дней. В продолжение этой остановки в пути произведена им полная смена всего личного состава управления кутаисского генерал-губернаторства, чем-то навлекшего на себя неудовольствие наместника: на место генерал-губернатора генерал-лейтенанта князя Георгия Романовича Эристова назначен эриванский губернатор генерал-майор Николай Петрович Колюбакин (по прозванию «немирной»), а на место старшего брата последнего, генерал-майора Михаила Петровича Колюбакина, управлявшего Мингрелией — назначен действительный статский советник Челяев; командовавший войсками в Абхазии полковник Иосиф Карганов заменен полковником Шатиловым. Должность кутаисского губернатора, занятая генерал-майором Ивановым, пользовавшимся прежде особым расположением князя Барятинского, совсем упразднена. В то же время и на Северном Кавказе генералы Кемферт и князь Святополк-Мирский перемещены один на место другого. Перетасовка эта удивила всех на Кавказе своею неожиданностью. Князь Барятинский был крайне недоволен изменениями, сделанными в решении Кавказского комитета[364] по его представлению относительно обеспечения будущего положения прежней правительницы Мингрельской княгини Екатерины Александровны Дадиан, и весь гнев его пал на управлявшего делами этого комитета статс-секретаря Влад<имира> Петр<овича> Буткова.
14 апреля фельдмаршал продолжал свой путь в Поти и 16-го на военной паровой шхуне «Псезуапе» отплыл в Константинополь и оттуда в Триест. Прибыв туда 22 апреля, он был в таком положении, что с парохода его перенесли в гостиницу на носилках. Из Триеста он отправился через Вену в Грейфенберг, а потом в Дрезден, где и поселился на попечении доктора Вальтера. Видевшие князя Барятинского в Дрездене изображали его истинным страдальцем; он не владел ни руками, ни ногами; его переносили с кровати до ванны. В конце мая А. В. Головнин, уехавший также лечиться за границу, проездом через Дрезден виделся с фельдмаршалом и писал мне, что «нашел его в постели сильно страдающим от боли в сочленениях кисти левой руки…» «Князь Барятинский сказал мне, что, исполняя приказание Государя, он подчинился доктору Вальтеру и берет прописанные им ванны. По временам боль утихает, но он решительно не в состоянии двигаться…»