[365] Доктор Вальтер говорил, что доволен послушанием фельдмаршала, брался вылечить его, но требовал, чтобы он оставался в Дрездене на неопределенное время, не ездил в Петербург, а на зиму отправился бы в Египет или Алжир.
Отъезд князя Барятинского с Кавказа был вынужден не одною только болезнью его, но и другим еще случайным поводом, который сначала держался в тайне, но потом сделался общеизвестным, а потому полагаю, что говорить о нем не будет нескромностью с моей стороны. Дело заключалось в романических отношениях князя Барятинского с женою одного из состоявших при нем штаб-офицеров — подполковника Давыдова, известного в тифлисском обществе под прозвищем «Gramont». Эта молодая, вовсе некрасивая женщина была дочь известной всему Тифлису Марии Ивановны Орбельяни. Князь Барятинский, знавший ее еще ребенком, продолжал называть ее Лизой и держал себя в отношении к ней как бы на положении старого[366] родственника или попечителя над малолетней. Он всем говорил, что занимается докончанием ее воспитания и развитием ее ума чтением серьезных книг, для чего она и проводила у него целые вечера с глазу на глаз. Странные эти педагогические занятия были известны всему городу, и, разумеется, было немало о них толков. Муж, человек весьма ограниченный и пустой, был в милости у фельдмаршала и надеялся, как ходили слухи, получить место генерал-интенданта. Временно ему даже поручено было исправление этой должности по случаю командировки генерала Колосовского в Петербург; но испытание это выказало всю неспособность его к занятию подобного места. Когда он убедился в несбыточности своих надежд, произошел гласный скандал между мужем и женой, которая бежала от него и скрылась неизвестно куда. Раздраженный муж сделался посмешищем всего города, выходил из себя, грозил ехать в Петербург, чтобы искать правосудия, и кончил тем, что вышел в отставку и уехал за границу, где уже находились в то время и жена его, и сам фельдмаршал.
Во время пребывания своего в Дрездене, в самый период сильных страданий, князь Барятинский говорил всем посещавшим его о непременном намерении своем возвратиться к осени на Кавказ. В какой степени были искренни эти заявления — не знаю; но во всяком случае он в это время не переставал заботиться о делах кавказских, показывал живое участие в решении разных вопросов и часто обращался ко мне письмами, в которых высказывал свои виды, ходатайства и мнения. Генерал-адъютант князь Григорий Дмитриевич Орбельяни, на которого возложено было временное исполнение обязанностей наместника и главнокомандующего, не решался принимать какие-либо новые меры без указания фельдмаршала. Все перемены в личном составе кавказских управлений решались не иначе, как по желанию князя Барятинского. В своем месте уже было упомянуто о последовавших на Пасху новых назначениях генералов Карцева, заменившего Филипсона, Зотова и полковника Лимановского, заменивших Карлгофа и Ольшевского. Все эти вновь назначенные лица вступили в свои должности уже по отъезде князя Барятинского с Кавказа; а генерал-майор князь Мирский, перемещенный с правого фланга на левый, возвратился из отпуска лишь в мае месяце.
Между тем в течение лета спокойствие в Дагестане было на короткое время нарушено безрассудным покушением шайки, гнездившейся в неприступных горах Ункратля (в самых верховьях Андийского Койсу). Для производившихся построек в укреплении Преображенском (близ прежнего аула Ботлых, на Андийском Койсу) три роты Куринского пехотного полка заготовляли лес. Пока большая часть людей находилась на работе, в лагере оставалось человек 30 солдат при трех офицерах. 26 мая на эту горсть людей внезапно напала шайка Каракуль-Магомы, так неожиданно, что два офицера и 11 нижних чинов были убиты, а третий офицер и 5 рядовых изранены. Предводитель шайки, ободренный успехом, задумал броситься в Аргунское ущелье на соединение с другими разбойничьими шайками Умадуя и Атабая. В то время только приводилась в исполнение предписанная передача Ункратля из Терской области в состав вновь образованного в Дагестане Андийского округа. Назначенный начальником этого нового округа, опытный и отважный генерал-майор Лазарев, находившийся в то время в Гумбете, получив известие о нападении 26 мая, немедленно послал на место происшествия своего помощника Хаджио, бывшего казначея Шамилева, а сам начал поспешно собирать отряд и туземные милиции. В середине июля он двинулся с этим отрядом в Ункратль по едва проходимым горным тропам и 17-го числа подступил к главному притону хищников — аулу Харши. Появление в первый раз русских войск в этих недосягаемых горных трущобах произвело своею неожиданностью сильное впечатление на горцев. Шайка, окруженная и притиснутая к непроходимым горам, просила помилования; только сам предводитель ее Каракуль-Магома с семью сообщниками, не хотевший сдаться, был схвачен милиционерами, и таким образом, благодаря энергическим распоряжениям Лазарева, спокойствие в этой части края было восстановлено.
В Кубанской области продолжались подготовительные работы для предположенного водворения за Кубанью 17 новых казачьих станиц, из которых предстояло сформировать новые три конных полка. Но приведение этого плана в исполнение встретило неожиданное препятствие. Еще до выезда фельдмаршала из Тифлиса прибыла туда депутация от казаков 1-го Хоперского полка и бывших черноморцев с настойчивою просьбой об отмене предписанного (по предположению Евдокимова) переселения целыми станицами, или, по крайней мере, об отсрочке этого переселения и вознаграждении казаков за покидаемые ими усадьбы. Князь Барятинский, приняв депутацию в присутствии графа Евдокимова, объявил казакам, что переселение не может быть ни отменено, ни отложено; но обещал некоторые облегчения, о которых и вошел со мною в переписку. Однако ж казаки, ввиду отъезда фельдмаршала с Кавказа, усомнились в том, что на предположенное переселение целыми станицами (небывалое с давних времен) последовала Высочайшая воля. Толки об этом произвели в предназначенных к выселению станицах сильное волнение, и в проезд графа Евдокимова обратно из Тифлиса в Ставрополь казаки обратились к нему с просьбою разрешить им отправить депутацию в Петербург. В ответ на эту просьбу граф Евдокимов приказал начать переселение через три дня и первому эшелону переселенцев выступить с полковым знаменем. Казаки решительно воспротивились, не дали знамени, хранившегося при полковом штабе в станице Александровской, и положили не исполнять приказания, пока не будет им предъявлен подлинный Царский указ.
Между тем граф Евдокимов, прибыв в Екатеринодар, встретил там еще более резкий протест против предположенного переселения задних станиц. Ему подано было (1 мая) весьма дерзкое письменное заявление, за подписью 93 «панов» (т. е. офицеров всех чинов, начиная от отставного генерал-майора Котляревского и служащего генерал-майора Кухаренко), о том, на каких условиях черноморцы согласятся на переселение. Сущность этих условий заключалась в том, чтобы предназначенное для заселения казаками бывшего Черноморского войска пространство за Кубанью, в точно определенных границах, было присоединено формально к землям, отведенным этому войску с 1792 года; чтобы такое распространение войсковой территории было закреплено особою грамотой, с подтверждением прав и льгот, дарованных войску Черноморскому прежними грамотами императрицы Екатерины II, императоров Павла I, Александра I и Николая I; чтобы восстановлено было и самое наименование Черномории, с отделением тех полков, которые были в позднейшее время присоединены к Черномории от бывшего Линейного казачьего войска; чтобы означенное, вновь присоединяемое к Черномории пространство было предварительно очищено от горского населения и чтобы затем предоставлено было самим черноморцам постепенно занимать эти новые земли тем порядком, какой признают более выгодным, без стеснения какими-либо обязательными правилами.
Дерзкое это заявление очевидно показывало, что в Черномории сопротивление переселению возбуждено было не простыми казаками, а «панами», которые, захватив лучшие угодья, обогащались за счет простых станичников, держали их в нищете под своим владычеством и между тем возбуждали в них неудовольствие против правительства и ненависть против «москалей»[367]. К общему удивлению, протест черноморцев испугал графа Евдокимова, который, после высказанной им настойчивости и непреклонности в отношении хоперцев, вдруг поколебался и уступил. Он послал князя Мирского в станицу Александровскую объявить хоперским казакам об отмене предписанного переселения станиц и разрешил выбрать депутацию для отправления в Петербург. Такой же ответ был дан и черноморцам. Казаки возрадовались, бросились в церкви служить благодарственные молебствия. 27 мая граф Евдокимов донес в Тифлис и написал мне, что вместо 17 станиц, которые предполагалось занять в течение лета 1861 года, он вынужден ограничиться водворением лишь 8, то есть переселением лишь того числа семейств, которое было разрешено первоначально, осенью 1860 года, преимущественно из охотников. «Затруднения, встреченные со стороны казаков к переселению целыми станицами, замедляют ход этого предприятия и вызывают необходимость отложить его до будущей весны».
Донесение это, полученное в Петербурге в отсутствие Государя, несколько встревожило меня, так что я даже намеревался отправиться в Москву для личного доклада Его Величеству о вредных последствиях, которые может иметь непонятная уступчивость графа Евдокимова перед оказанным казаками сопротивлением. Но вскоре Государь уже возвратился, и после первого моего доклада в Царском Селе немедленно же было дано знать кавказскому начальству, что на присылку депутации от казаков Высочайшего соизволения не последовало и что распоряжение графа Евдокимова об отмене предположенного переселения не одобрено Государем. Между тем фельдмаршал князь Барятинский, с которым уже велась мною переписка