ближались, называя их москалями. Скоро и с восточной стороны к ним примкнули другие казаки: кубанские, образовавшиеся из донских полков, поселенных там насильственно в конце XVII столетия и в начале нынешнего. Кубанские казаки заняли обширные степи по правому берегу Кубани от устья Лабы вверх до самых Карачаевских гор и далее на восток до Терека. По берегу этой реки, от устья Малки до Каспийского моря, жило более древнее казачество. Еще во времена Терского воеводства там стали селиться казаки с Дону и с Волги. Они образовали несколько групп, принявших названия войск Гребенского, Терского, Семейного-Кизлярского, Моздокского и Горского. Из них Гребенское войско было самое древнее и славное своими воинскими подвигами. Есть причины думать, что гребенцы жили прежде и на правом берегу Терека, в ладу со своими соседями чеченцами, у которых брали девок в жены и своих отдавали за чеченцев. Почти все эти казаки были фанатические раскольники, и их население значительно увеличилось вследствие смут на Дону и преследований раскола при Петре Великом и его преемниках. В 20 годах этого столетия все эти войска соединены в одно Линейное казачье войско, разделенное на полки с названиями, которые носили до того отдельные войска.
Так началось занятие Кавказа русским народом; оно продолжается доселе и еще нескоро кончится.
Интересно, сообщивший очень много верных сведений о черкесах или адехе его времени, говорит, что в половине XVII века они были христианами, хотя вообще не оказывали много усердия к вере. Ежегодно к ним ездили из Терского городка попы (которых он называет папири) для совершения крещений и браков и для благословения могил. Во многих местах их земли до сих пор можно видеть хорошо сохранившиеся развалины христианских церквей византийского стиля.
Магометанство стало именно в половине XVII века проникать к кавказским горцам с двух сторон, из Турции и из Персии, персияне, впрочем, оказались плохими пропагандистами; несмотря на их долгое владение Грузией и Закавказскими провинциями, исламизм шиитского толка укоренился только в немногих юго-восточных частях Кавказского перешейка: все остальное население приняло Сунитский толк. Из двух частей Кавказа восточная всегда выказывала более ревности к вере; в западной сохранилась смесь легенд и обрядов языческих, христианских и мусульманских, при общем равнодушии к вере. Крымские ханы, а с ними и султаны турецкие называли себя повелителями горских народов, но это был почти пустой титул: действительной власти ни те, ни другие не имели.
В конце прошлого столетия турки заняли несколько пунктов на восточном берегу моря: Анапу, Суджук, Сухум и Поти. Все они были укреплены высокими каменными стенами. Анапа и Сухум служили местопребыванием пашей и имели сильный гарнизон. Внутри края турки нигде не удержались, хотя тратили много денег и посылали нередко войска для поддержки и возбуждения против нас горцев. Они успели только вооружить их против нас, сами же не извлекли из того никакой выгоды и по Адрианопольскому миру[59], в 1830 году, уступили России земли кавказских народов, которыми никогда не владели и которых жители этого и не подозревали, а продолжали свои хищничества и набеги в наши пределы.
Им за это мстили вторжениями в их край и разорением всего, что попадалось нашим отрядам. Такого рода временные действия назывались репресалиями, особенно в земле Черноморского войска, которое было подчинено новороссийскому генерал-губернатору и только впоследствии поступило в ведение кавказского начальства. В восточной части Кавказа было менее серьезных военных действий, чем в западной. Чечня считалась полупокорною, хотя разбои и хищничества на линии были нередки. Осетинцы были совершенно покорны, и только лезгинские племена и Дагестан, мало нам известный, были в явно враждебном к нам положении. В начале 20-х годов там возник «тарикат»[60], фанатическое учение в мусульманстве, породившее Кази-муллу, Гамзат-бека и Шамиля и стоившее нам немало крови в продолжение тридцатилетней борьбы.
Со времени поступления Грузии в подданство России (1801) Кавказ получил для нас более важное значение. Первое время войска наши в Грузии должны были бороться с внутренними и внешними врагами. Корпус, занимавший Кавказ и Кавказский край, постепенно усиливали. Особенно важно было для нас единственное сообщение через хребет, шедшее по Тереку, через Гут-гору, по Арагве и Куре на Тифлис. Это сообщение названо Военно-Грузинской дорогой. Часть ее, от Моздока до выхода Терека из гор, пролегала по Кабарде, которая только считалась вполне покорною, но в сущности была нам враждебна. Народ кабардинский, после нескольких возмущений и усмирений, потерял прежнее свое значение. Сильная и гордая аристократия нелегко мирилась со своим унижением и всегда готова была тайно и явно взяться за оружие против нас. Сообщение по Военно-Грузинской дороге производилось под прикрытием сильных отрядов с артиллерией; случаи разбоев и грабежей были очень часты. Генерал Ермолов построил при выходе Терека из гор крепость, которой дал громкое имя Владикавказ. Конечно, Кавказом она владеть не могла, но была первым шагом к упрочению этого пути, рядом постов и укреплений. Образовалась вдоль дороги полоса земли, с которой все бывшие там аулы кабардинцев перешли далее в предгорья. Полоса эта составляла совершенную равнину, орошаемую притоками Терека, почти безлесную, но богатую черноземною почвою. На этой полосе в 1832 году были поселены два Малороссийских казачьих полка и образовали Владикавказский казачий полк, вошедший в состав Кавказского линейного войска. Военно-Грузинская дорога имела большие неудобства; но как это было единственное сообщение с Тифлисом, то правительство употребило много денег и трудов для ее улучшения. Очень хорошее шоссе проложено от станицы Екатериноградской (при впадении Малки в Терек) через Владикавказ. Сообщения сделались частыми и менее опасными от больших шаек; случаи же мелких разбоев, грабежей и убийств в это время (в 1837 г.) были часты. Но главная польза от этой занятой русскими и обеспеченной укреплениями и станицами полосы оказалась в том, чего, кажется, не ожидали: эта полоса разъединила северную сторону Кавказа на два отдельных театра войны, имеющих разные народности, ничем между собою не связанных и представляющих совершенно разнородные данные в смысле военно-топографическом и политическом. Впоследствии времени это разделение было для нас чрезвычайно полезно.
В 1830 году, по окончании войны с Турцией, большой отряд, под личным начальством графа Паскевича, перешел Кубань и сделал несколько движений в земле шапсугов, при чем были стычки с горцами и уничтожено много аулов. Серьезной цели этого движения не было; прямым последствием его была постройка укреплений мостового Алексеевского на Кубани, Афитского и Ивано-Пшебского. Первое из них, как мостовое, могло быть полезно для последующих движений в землю шапсугов, но этих движений не было. Ивано-Пшебское скоро было упразднено по бесполезности и вредному климату. Афитское укрепление, вполне бесполезное, долгое время занималось одним батальоном черноморских казаков, которые, без сообщения с Черноморией, посреди скуки и тревог от окружающих их горцев, при весьма скудном продовольствии, болели цингою и умирали во множестве. Место это было ссылочным, и отправление без очереди на службу в Афитское укрепление постановлялось в приговорах военного суда. Но еще больший вред экспедиция графа Паскевича сделала тем, что показала наши завоевательные замыслы и общей опасностью сблизила разные племена адехе, до того времени не имевшие общего интереса и нередко между собою враждовавшие. С другой стороны, эта экспедиция дала графу Паскевичу право на авторитет для направления последующих действий, чем он долгое время пользовался, с уверенностью в своей непогрешимости, как это и всегда бывает, когда обстоятельства и прихоть самодержца из обыкновенного человека сделают героя и гениального полководца. В этом звании Паскевич состоял во все царствование императора Николая. Все предположения местных начальников посылались на его заключение, и он, из Варшавы, давал решительный ответ[61], вдохновляемый своим гением и Новицким, который состоял при нем. Это был уже довольно ограниченный человек, но усердный и безгранично преданный. Вдохновения свои он получал от записки, представленной им после поездки через Черкесский край, под видом глухонемого нукера, записки, которой действительные авторы были Тауш и Люлье.
В 1832 году Паскевич составил в Варшаве целый план покорения горцев в западной части Кавказа. Он предполагал проложить путь с Кубани прямо на Геленджик, построить на этой дороге несколько укреплений и сделать их основаниями для действий отдельных отрядов; когда все это будет готово, то направить около десяти малых отрядов из разных пунктов этой линии, названной Геленджикскою кордонною, одновременно на запад с тем, чтобы гнать перед собою горцев к Анапе и морю и там им угрожать истреблением, если не покорятся. После этого прорезать Кавказ другою линией, параллельной первой, но более к востоку, и так далее до верхней Кубани, очищая или покоряя пространство между линиями. Едва ли можно выдумать что-нибудь более нелепое и показывающее совершенное незнание края и неприятеля, не говоря уже о том, что едва ли кто в наше время отважится, вообще, предлагать кордонную систему войны в таком педантическом, безусловном виде. Однако же проект Паскевича был принят за чистое золото в Петербурге, где незнание Кавказа доходило до смешного. Вельяминов своеручно исписывал десятки листов против этих предположений, принятых в Тифлисе безусловно, из угодничества к Паскевичу, а отчасти и в досаду Вельяминову. Все усилия последнего, до самой его смерти, избавили его только от облавы горцев; но он вынужден был строить Геленджикскую кордонную линию и занимать по восточному берегу Черного моря разные пункты, посредством которых Паскевич предполагал пресечь горцам сообщение с Турцией, откуда направлялись к нам контрабандные суда, доставлялось оружие и могла быть занесена чума. Черновые бумаги, собственноручно писанные Вельяминовым, поучительны и показывают его честное отношение к делу. Видно, что он без особенной ловкости лавировал, чтобы выставить неярко нелепости проекта, иногда пускался даже на неловкие любезности «вождю, со славою окончившему три войны», но от облавы решительно отказался. Выставив невозможность найти десять отрядных начальников, которые бы с одинаковой математической точностью могли выполнить этот план, Вельяминов просил назначить для общего распоряжения другого, более его способного, начальника, а себя предлагал в начальники одного из десяти малых отрядов.