В 1833 году было построено на Кубани мостовое Ольгинское укрепление, которое должно быть началом, а Геленджик другою оконечностью Геленджикской кордонной линии. В 1834 году Вельяминов двинулся с большим отрядом из Ольгинского укрепления, прошел болотистую полосу и стал лагерем на границе земель шапсугов и натухайцев, на р. Абине, где и построил укрепление на один батальон. В сентябре месяце, по вооружении и снабжении нового укрепления, Вельяминов предпринимал движения во все стороны, разоряя аулы. Такой порядок был и в три следующие года. Эти периоды экспедиции солдаты называли: первый перевод людей и второй перевод. Действительно, трудов было много и войска более изнурялись работами, чем военными действиями. Неприятель в этот год мало собирался и ничего серьезного не предпринимал. В 1835 году было докончено Абинское и выстроено Николаевское укрепление, при впадении р. Атакуаф в Абин. Во втором периоде сделана рекогносцировка к Геленджику по Шедогобскому ущелью, оказавшемуся для перехода через хребет совершенно неудобным; поэтому решено было вести дорогу и линию по Атакуафу через перевал Нако и спуститься к морю у ю. в. края Суджукской бухты; оттуда до Геленджика 16 верст очень удобной дороги. Во втором периоде экспедиции движение отряда было значительнее, и неприятель в больших силах дрался смело, видимо, приобретая опытность в деле и сметливость, свойственную всем горцам. Потеря наша в военных действиях была более значительна, но все-таки едва ли превышала 250 или 300 человек во все времена. Тогда еще потери наши не считались тысячами. В этой экспедиции участвовал и был тяжело ранен корнет князь Барятинский, которому судьба назначила быть впоследствии главным виновником покорения Кавказа.
В 1836 году Вельяминов прошел с отрядом через Нако к Суджукской бухте и построил там, при устье р. Доб, укрепление, названное Кабардинским. Движения для разорения аулов и для изучения края производились между новой линией, Анапой и Кубанью, но продолжались менее обыкновенного, потому что пронесся слух о появлении в горах чумы, занесенной из Турции. Поэтому, в конце сентября, отряд выдерживал 14-дневный карантин на бивуаке, при Ольгинском укреплении. В войсках тогда говорили, что чума выдумана была переводчиками Таушем и Люлье, которые между горцами имели много друзей. Подкупить их горцы не могли, потому что нечем, но они могли сами быть обманутыми. Впоследствии оказалось, что где-то между горцами была какая-то заразительная болезнь; но нет причины думать, чтобы это именно была чума, тем более, что болезнь ограничилась небольшим пространством.
Вот я опять пришел к началу экспедиции 1837 года. Предположения на этот год были обширнее предыдущих, и отряд должен был действовать преимущественно на южной стороне хребта к юго-востоку от Геленджика, в крае, куда еще не проникали русские войска. Цель этих действий — занятие устьев двух рек: Пшады и Вулана (Чуэпсин) и постройка там укреплений. Здесь я должен прежде сказать несколько слов о театре военных действий и о неприятеле, с которым мы должны были иметь дело.
Река Кубань, вытекая из-под вечных снегов Эльбруса, направляется между черными горами на север. До Каменного Моста или до впадения в нее реки Теберды она течет в глубоком, покрытом лесом ущелье, через которое есть небольшое число переходов. От Теберды, в направлении северном, долина Кубани расширяется и постепенно теряет характер горной реки; близ станицы Темишбекской она поворачивает круто на запад и в этом направлении протекает между отлогими, безлесными берегами, а от устья Лабы до самого впадения ближайшая к Кубани полоса земли поросла камышом и при всяком разливе, в конце июня, заливается водою. Верстах в 25 за Екатеринодаром эта поросшая камышом полоса простирается в ширину верст на 120 и составляет восточный берег Азовского моря, в которое Кубань вливается одним рукавом (Протока), главное же русло реки идет в западном направлении и впадает в Черное море несколькими рукавами.
Кубань долго составляла границу между нами и горцами. Летом она представляла довольно серьезное препятствие для перехода больших отрядов и партий; но малые хищнические партии легко через нее прокрадывались в наши пределы. Для ближайшего наблюдения и для обороны границы по Кубани устроены были казачьи станицы, укрепления и посты. По верхней Кубани до устья Лабы Кубанская кордонная линия была под начальством барона Засса; а оттуда до Черного моря простиралась Черноморская кордонная линия, которой начальник жил в Екатеринодаре. В 1828 году отряд князя Меншикова взял Анапу при содействии Черноморского флота. Эта обширная крепость, построенная в восьмидесятых годах прошлого столетия французскими инженерами, не делала особенной чести их искусству и знанию. Открытая с моря, она была окружена высокою, каменною стеною со многими бастионами, которых фланги били друг в друга. Турецкий гарнизон имел до 15 тысяч и до 120 орудий. Там поместили два батальона линейных, только что для этого сформированных, и, сверх того, в крепости водворили одну из станиц гражданского поселения, которое, кажется, по проекту новороссийского генерал-губернатора, предположено устроить на богатых и открытых окрестностях Анапы.
При таком положении нашей границы тревоги были часты. Казаки, особенно линейные, соревновались с горцами в удальстве, неутомимости и быстрых движениях, но нередко не имели успеха. В таком случае местная тактика требовала угадания обратного перехода вторгнувшейся партии через Кубань. Это большей частью удавалось. Я рассказал выше удачное дело генерала Засса против абадзехов, прорвавшихся до Кисловодска; еще гораздо ранее (кажется, около 1824 г.) генерал Власов разбил сильную партию горцев под Калаусом при возвращении после нападения на ст. Полтавскую. Говорят, что горцы потеряли тут до 2500, большей частью утонувших в болотах, в которых и до сих пор находят горское оружие и панцири. Очень немногим из этой партии удалось спастись. Во всех закубанских аулах пели песни об этом бедственном походе.
Набеги генерала Засса удалили немирных горцев верст на сто от верхней Кубани, так что до самой Лабы были только в небольшом числе аулы так называемых мирных. Но против Черноморской кордонной линии закубанская сторона вполне принадлежала горцам, которых аулы начинались верстах в десяти по лесам, пересекаемым болотистыми притоками Кубани. Тревоги на линии были особенно часты зимою, когда река замерзала. Большую часть ночей казаки и регулярные войска проводили под ружьем.
Такое положение дел показывало до очевидности, что нужны были совсем другие меры для прочного обеспечения края, а никак не устройство линий, пересекающих Кавказский хребет и приморской линии укреплений, отрезывающей горцев от Черного моря. Если бы исполнение этого проекта и было возможно, то во всяком случае оно должно потребовать огромных жертв людьми, деньгами и временем. После оказалось, что эти жертвы были принесены без всякой пользы.
В 1837 году в Черномории квартировали три полка 19-й пехотной дивизии, со своею артиллерией и две саперные роты. Полки были четырехбатальонные. Дивизией временно командовал генерал-майор Линген, человек очень добрый, совершенно безответный. Но это была война не генеральская. Самую важную роль играли полковые, батальонные и ротные командиры. Первые были из старых кавказских служак. Тенгинским полком командовал полковник В. А. Кашутин, кабардинским — генерал-майор Пирятинский, оба люди боевые, опытные. Кашутина все любили за доброту, беззаветную храбрость и радушное гостеприимство, выражавшееся часто большим количеством бутылок портеру. Навагинским полком командовал полковник Полтинин, человек не без военных заслуг, но довольно сумасбродный и кутила. Он говорил о себе: Полтинин пять раз ранен, три раза контужен и ни разу не сконфужен. Четвертый полк 19-й дивизии, Куринский, был расположен на левом фланге, и командир его полковник Пулло, русский грек, жил в кр. Грозной и был начальником Сунженской кордонной линии. Офицера, приехавшего из русских войск, поражали самостоятельность и самоуважение ротных и батальонных командиров, разумная сметливость и незадерганность солдат в кавказских войсках. Дисциплина была строга и, конечно, отзывалась общею дикостью того времени. Кабардинский полк справедливо считался лучшим в дивизии; после него добрую славу имел Тенгинский; какая-то старая закваска держалась в этих полках, несмотря на довольно быстрые перемены и общества офицеров и нижних чинов. Унтер-офицеры были вообще очень хороши и люди заслуженные. В это звание производили не за наружность и ловкость во фронте. Вообще в войсках видны были остатки преданий суворовского времени, еще несглаженные тонкостями фронтовой службы. Между офицерами было немало кутил, но старшие берегли молодежь и честь полка. Мне не трудно было бы назвать несколько штаб-офицеров и ротных командиров, которые пользовались заслуженной славой боевых офицеров и отличных начальников.
В состав действующего отряда в 1837 году назначены были Тенгинский и Навагинский полки в полном составе и два батальона Кабардинского, две роты саперов, четыре пеших полка Черноморского казачьего, несколько конных сотен линейного войска и три батареи, 19-й артиллерийской бригады. О кавказской артиллерии можно сказать, что она была в общем уважении и всегда держалась вполне своеобразно и с большим достоинством. Впрочем, это же самое относится и вообще к русской артиллерии. Батареи были осми-орудийного состава, и в каждую придано, сверх того, по два горных единорога и по две Кегорновы мортирки. Командир 19-й бригады, полковник Бриммер, квартировал в Ставрополе. Вельяминов был о нем хорошего мнения; последствия показали, что он не ошибся.
Пехота вооружена была старыми, кремневыми ружьями, до того плохими, что нельзя было с уверенностью попасть на сто шагов. Линейные казаки имели винтовки черкесского образца, а черноморские казаки — разнообразные, очень плохие ружья. Пехота стреляла довольно плохо, артиллерия действовала хорошо, но в теоретической части своего дела кавказские артиллеристы были недалеки.