[62] о покорении горцев западной стороны Кавказа, в основании весьма рациональный, но сильно отзывающийся математическим складом его ума. Он предлагал построить укрепления на Иле и других главных притоках Кубани, сделать их складочными пунктами, из которых отряды могли бы действовать вверх по долинам рек и таким образом очистить пространство по северному скату Кавказа; на южном же склоне стесненное население не найдет возможности к существованию и должно будет покориться. Государь Николай Павлович нашел все это основательным, но не разрешил, «потому что это помешает окончательному покорению горцев в сем году». В 1835 же году Вельяминову сообщена высочайшая собственноручная резолюция на одном его рапорте: «Дать горцам хороший урок, чтобы они на первых порах обожглись». Этот урок, вероятно, предполагалось дать постройкой Николаевского укрепления, над которым горцы не могли не смеяться. Наконец, когда решено было построить ряд укреплений по восточному берегу Черного моря, Вельяминову высочайше повелено было послать из Геленджика один батальон по берегу навстречу другого батальона, который будет послан из Гагр. Эти батальоны должны были пройти по всему берегу и возвратиться к своим отрядам, «дабы получить ясное понятие о топографии этого края». Вельяминов, конечно, этого не исполнил, потому что посланный им батальон был бы истреблен никак не далее следующего дня по выходе. Я уже не говорю о том, что Министерство финансов предлагало устроить по всему берегу таможенные посты для воспрепятствования ввозу контрабанды в наши пределы… В Петербурге и не подозревали, что мы имеем здесь дело с полумиллионным горным населением, никогда не знавшим над собою власти, храбрым, воинственным и которое, в своих горных заросших лесом трущобах, на каждом шагу имеет сильные, природные крепости. Там еще думали, что черкесы не более как возмутившиеся русские подданные, уступленные России их законным повелителем султаном по Адрианопольскому трактату!
Долина Атакуафа, по которой мы двигались от Николаевского укрепления, образует довольно широкое ущелье, покрытое лесом. Аулы были сожжены еще в прошлом году и не возобновлялись горцами; но на каждом шагу являлись местности, удобные для жительства, с богатою растительностью и замечательно живописные.
Отряд повернул в долину Нако, по которой поднялся на самый гребень Кавказского хребта, образующего здесь глубокое седло. Трудно вообразить себе что-нибудь живописнее вида, который открылся с перевала. Хребет в этом месте едва ли имеет более 5 тысяч футов над поверхностью моря; южный его склон крут и изрезан глубокими балками, покрытыми лесом; по правую сторону простиралась у подножия хребта обширная Суджукская бухта, а впереди Черное море с горизонтом без пределов.
Спуск к укреплению Кабардинскому, у юго-западного угла бухты, шел по удобному шоссе, сделанному в предыдущем году Вельяминовым и напоминавшему римские работы. Это укрепление устроено было на одну роту. Очертание разбивал сам Вельяминов, старавшийся с особенною заботливостью дефилировать внутреннее пространство от неприятельских выстрелов. От этого укрепление получило форму, наименее пригодную для такого военного учреждения — форму стрелы с наконечником на одном конце и с перьями по обе стороны другого конца. В 1838 году, когда эта неудобная форма возбудила удивление генерала Головина, преемника барона Розена, генерал Граббе, преемник Вельяминова, сказал: «Я узнаю моего умного предместника. Если человек большого ума задумает сделать глупость, то сделает такую, какой все дураки не выдумают».
От укрепления Кабардинского до Геленджика 16 верст удобной дороги по местности, покрытой кустарниками. Этот мирный переход мне памятен тем, что, поехав через кусты в сюртуке, я приехал в какой-то курточке с лохмотьями пол. Между кустами множество березы, которую солдаты называют «держи дерево», потому что его бесчисленное множество игл с загнутым концом вцепляются в одежу и ее непременно разрывают.
Наконец, мы пришли в Геленджик, где нашли стоящими в бухте пароход «Язон» и несколько частных судов, привезших разные предметы для войск. Вельяминов объявил, что мы останемся здесь несколько дней и что я должен изготовить журнал военных действий отряда. Работа эта была нетрудная и не требовала ни красноречия, ни богатства фантазии. В предшествовавшие два года эта обязанность лежала на прапорщике Горшкове, офицере очень хорошем, но едва грамотном. Я видел его черновые тетради журнала. Вельяминов их своеручно поправлял только в тех местах, где Горшков уж слишком резко расходился с грамматикой и особенно с орфографией. Журнал действий представлялся командиру Отдельного Кавказского корпуса и в копии военному министру для всеподданнейшего доклада. Вельяминов приучил и петербургский люд читать между строками в его сухих и хороших донесениях. Правда, впрочем, что гвардейские офицеры в частных письмах не жалели красок и красноречия и делались Омирами[63] в описании подвигов, которые они совершали как новые Ахиллесы. Для другого это могло бы быть делом верного расчета; но старый Вельяминов принял этот порядок совсем по другим соображениям.
На другой день по нашем приходе в Геленджик нам дали знать, что пятеро горских старшин приехали к аванпостам для переговоров с г. Вельяминовым. Это были пять стариков, очень почтенной наружности, хорошо вооруженные и без всякой свиты. Они назвались уполномоченными от натухайцев и шапсугов. Вельяминов принял их с некоторой торжественностью, окруженный всем своим штабом. В этот только раз я видел на нем, кроме шашки, кинжал: предосторожность далеко не лишняя после примеров фанатизма, жертвою которого сделались князь Цицианов, Греков, Лисаневич, князь Гагарин и многие другие.
Эта сцена была для меня новостью. Мне казалось, что тут решается судьба народа, который тысячи лет прожил в дикой и неограниченной свободе. В сущности это была не более как пустая болтовня. Депутаты горцев начали с того, что отвергли право султана уступать их земли России, так как султан никогда их землею не владел; потом объявили, что весь народ единодушно положил драться с русскими на жизнь и на смерть, пока не выгонит русских из своей земли; хвалились своим могуществом, искусством в горной войне, меткой стрельбой и кончили предложением возвратиться без боя за Кубань и жить в добром соседстве. Переводчик К. И. Тауш назвал всех их по имени. Он их знал лично и, проникнутый уважением к высшей черкесской аристократии, с какою-то торжественностью титуловал каждого называемого узденем 1-й степени. Старик Вельяминов на длинную речь депутатов отвечал коротко и просто, что идет туда, куда велел Государь, что, если они будут сопротивляться, то сами на себя должны пенять за бедствия войны, и что если наши солдаты стреляют вдесятеро хуже горцев, зато мы на каждый их выстрел будем отвечать сотней выстрелов. Тем конференция и кончилась.
Ночью лазутчики дали знать, что вблизи находится огромное сборище, которого силу они, вероятно, увеличили, говоря, что в нем не менее 10 тысяч конных и пеших от всех народов племени адехе и что все приняли торжественную присягу драться с русскими до последней крайности и за тайные сношения с нами назначили смертную казнь. Дней семь мы получали те же известия; лазутчики говорили еще, что сборище усилилось прибывшими дальними убыхами. По ночам мы видели их бивуачные огни на большом пространстве к стороне Мезиба. Горцы ждали нашего движения и ничего не предпринимали против лагеря, огражденного засекой. Вельяминов не двигался, говоря: «Подождем, дражайший. У них генерал-интендант неисправный. Когда поедят свое пшено и чужих баранов, сами разойдутся». Так и случилось: мы простояли в Геленджике 9 дней, и когда двинулись к Мезибу, видели немного горцев, которые вели пустую перестрелку с стрелковыми цепями.
Перейдя через Адерби, который в нижних частях течения называется Мезибом, дорога начала подниматься по долине одного из его притоков, постепенно отдаляясь от моря. Мы вступили в край, в котором не были еще наши войска. Аулы разбросаны были по сторонам долины в местах живописных. Видно было, что там жили в довольстве и совершенной безопасности. Вельяминов строжайше запретил жечь или грабить аулы, которые мы, впрочем, находили всегда пустыми. По мере движения отряда край делался более гористым, и горцы, постепенно собираясь, стали наседать на боковые прикрытия и особенно на арьергард. Перестрелка почти не прекращалась; местами приходилось выбивать неприятеля штыками из крепких позиций.
В первый день отряд прошел верст 12, во второй 10; дорога была довольно удобна и не требовала большой разработки, но боковые прикрытия сильно утомлялись, следуя по гребням гор или поперек боковых ущелий. Приходили на место ночлега поздно вечером, а часов в 6 утра опять поднимались. На третий день мы достигли перевала из системы Адерби в систему Пшада. На вершине горы черкесы дрались с особенным упорством в прекрасной дубовой роще. Вельяминов послал полковника Бриммера с тремя батальонами занять перевал и разработать дорогу. Когда мы пришли, все уже было готово и горцы удалены. Оказалось, что это была священная роща (тхахапк), где с глубокой древности совершались языческие обряды богослужения. Дубы были тщательно сохранены; в одном из них виден был довольно крупный камень, который со всех сторон обхватило дерево при постепенном росте и обвило корою. Можно думать, что дубу было не менее двух столетий.
Вельяминов приказал спилить это дерево и отпилить часть ствола, в котором был камень. Он хотел послать этот чурбан в Академию наук, как образчик могучей растительности этого края; но каково был удивление наше, когда при отпиливании пила встретила другой камень, внутри самого ствола. Осмотрев окрестную местность, мы нашли много таких дубов и убедились, что туземцы вкладывали эти камни в развилину молодого дуба близ земли и связывали оба ствола выше камня. По мере роста и утолщения стволов, они обхватывают камень, сливаются в один ствол и, так сказать, поглощают камень, если он не слишком велик. Кажется, это был один из обрядов язычества и имел какое-то символическое значение.