Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века — страница 38 из 161

кой пользы для укреплений береговой линии.

Генерал Головин приказал мне читать записку. Мы сели втроем за небольшим круглым столом. Не успел я прочесть двух страниц, как услышал сильный храп. Менд, вероятно привыкший к такой особенности, стал говорить однообразным голосом: «Не останавливайтесь, продолжайте читать; я слушаю». Когда я кончил и замолчал, Головин всхрапнул и сказал: «Скажите генералу Раевскому, что я переговорю с ним об этом завтра». Однако же это был человек умный, очень хорошо образованный, честный и добрый…

Генерал Головин пожелал видеть и приветствовать войска. С Кавказа прибыли в то время только четыре Черноморских казачьих полка и саперы. Генерал Граббе задержал Тенгинский батальон под предлогом необходимости для него устроиться и укомплектоваться после потерь прошлого года. Навагинский полк он перевел совсем из Черномории во Владикавказский округ.

Я выстроил наличные войска к смотру в таком порядке, какой дозволяла местность и самый состав отряда. Войска действительно имели вид добрый: прибывшие из 5-го корпуса были рады походу, который хотя на одно лето освобождал их от каторжной работы в Севастополе, от неизбежных учений и смотров, давал им более свободы и лучшее продовольствие. Недовольны были только старшие начальники, которые были до того отуманены формалистикой, что искренне сочувствовали знаменитым словам: la guerre gate le soldat[80]. День был жаркий. Войска были, конечно, в походной форме. Сам г. Раевский явился в сюртуке и шарфе, хотя сюртук был летней шерстяной материи, шаровары кисейные, и шашка через плечо. Он мастерски умел соединить личную угодливость с полным своеволием. Генерал Головин проехал по фронту и каждой части сказал доброе, радушное приветствие. Когда он выразил Раевскому свое полное удовольствие, тот неожиданно сказал: «Ваше высокопревосходительство, кажется, довольны. Позвольте просить для меня награды». — «Николай Николаевич, вы знаете, что я высоко ценю ваши заслуги и сочту долгом ходатайствовать перед Государем Императором; сам же я не имею власти наградить вас по заслугам». — «Нет, ваше в-во, милость, которую я у вас прошу, совершенно от вас зависит». — «В таком случае я заранее согласен исполнить ваше желание». — «Позвольте мне снять сюртук. Я задыхаюсь, у меня грудь раздавлена зарядным ящиком в 1812 году». Не успел старик Головин дать согласие, как Раевский уже явился в своей обыкновенной форме, т. е. в рубахе, с раскрытой загорелой грудью и, в довершение картины, ординарец его, линейный казак, сунул ему в руку закуренную трубку. В таком виде он сопровождал своего корпусного командира до конца смотра. Надобно сказать, что этот не совсем приличный фарс, сделал, на первых порах, фигуру Раевского очень симпатичною между солдатами и молодыми офицерами новых войск.

Наконец был получен ответ военного министра на мое донесение. Оказалось, что Государь Император принял его очень милостиво и Государь в то самое время признал немедленную высадку отряда на Восточный берег совершенно необходимою для остановления успехов неприятеля. Государь думал сделать это в Новороссийске, но признал, что выбор Геленджика был целесообразнее. Поэтому Государь, утвердив все мои распоряжения, приказал объявить мне совершенное высочайшее удовольствие за отличную, заслуживающую полной похвалы, распорядительность к усиленной обороне Черноморской береговой линии. Военный министр сообщил эту высочайшую волю в предписании от 16 апреля 1840 г. № 215. Однако же вместо того, чтобы отправиться 13 апреля, мы пробыли в Феодосии до 8 мая. Наконец, остальные войска прибыли из Севастополя, все распоряжения были кончены, и эскадра подняла якорь. К счастью, предприимчивость горцев получила другое направление: 2 апреля они взяли укрепление Николаевское, которое не было потом возобновлено. Хочется думать, что убедились в совершенной нелепости Геленджикской кордонной линии, от которой осталось только укрепление Абин, без всякого смысла и значения. 26 мая горцы атаковали и это укрепление, но были отражены с большой потерей. Этим кончились все наступательные предприятия горцев в том году.

Корпусный командир со своей свитой, Траскин, приехавший в Феодосию накануне нашего выхода, и генерал Раевский со штабом поместились на корабле «Силистрия». Эскадрою командовал адмирал Лазарев, а начальником штаба на его эскадре был по-прежнему Корнилов, уже в чине капитана 1-го ранга и флигель-адъютанта. Командиром корабля «Силистрия» был П. С. Нахимов, с давнего времени капитан 1-го ранга.

Утром 10 мая эскадра встала на якорь у устья Туапсе. Грустный вид представляло разоренное горцами укрепление Вельяминовское. Деревянные строения были сожжены; из-за бруствера возвышались только обгорелые деревья без листьев. Горцев нигде не было видно, но они могли скрываться за бруствером укрепления, находившегося на возвышенности, и потому не подвергались огню артиллерии с моря. Пока делались приготовления к десанту, я влез на салинг грот-мачты, чтобы лучше рассмотреть внутренность укрепления. Хотя и эта высота оказалась недостаточною, но я вполне убедился в том, что укрепление совершенно пусто: на сучьях обгорелых деревьев преспокойно сидело множество ворон и галок. Я поспешил на ют сообщить генералу Раевскому это открытие, позволявшее сделать десант без всякого шума. Я застал его разговаривающим с адмиралом Лазаревым. Едва ли не в первый и в последний раз Раевский серьезно рассердился на меня за этот доклад. — «Любезный друг, — сказал он, — не могу я подвергать опасности отряд потому, что вы видели каких-то птиц». После того, наедине, он объяснил мне, что я человек темный, что я не понял очень простой вещи: шум нужен не против горцев, а по политическим соображениям. Одним словом, десант произошел по-прежнему, т. е. перед посадкой войск на гребные суда и движением к берегу, морская артиллерия громила пустой берег из 300 орудий, в продолжении четверти часа. «Почто гибель сия бысть?» А что я темный человек, в этом я и сам убедился, потому что все были довольны. По диспозиции отрядом командовал начальник дивизии, генерал-адъютант Гасфорт, авангардом — Менд, правым прикрытием — Троскин; разным выдающимся лицам сухопутного и морского ведомств придуманы были назначения, иногда фантастические. Вышел комический случай. Укрепление предположено штурмовать по высадке 2-го рейса, целою бригадою, которая должна была выстроиться на берегу у подножия холма. Стрелковою цепью командовал старый кавказец, майор Лико. Ему был дан сигнал подвинуться вперед, чтобы очистить место для войск. Он это исполнил, но тогда уже очутился на близкий ружейный выстрел от укрепления. Недолго думая (как сделал бы и всякий другой), Лико двинулся прямо на укрепление. Раевский предположил въехать туда с передовыми штурмующими колоннами. Видя, что весь эффект расстроен, он поскакал прямо в укрепление, в рубахе и с трубкой в зубах. Когда я это увидел, то обратился с просьбой к г. Гасфорту двигать скорее пехоту, потому что мы так долго стояли на берегу, что неприятель мог, в самом деле, занять укрепление. Г. Гасфорт вышел на середину, скомандовал: «Смирно. Батальон на плечо!» Все это повторялось по уставу всеми частными начальниками в известные промежутки времени, а Раевский был уже у подножия укрепления. Зная, что дальнейшая узаконенная процедура будет еще продолжительна, я подбежал к батальону Литовского полка, вынул шашку и закричал: «Вперед, ребята, генерал в опасности!» Батальон побежал за мною, но уже Раевский был в укреплении, где не оказалось ни одного горца. Генерал Гасфорт был мною очень недоволен.

В укреплении, на грудах мусора и углей, мы нашли 40 человеческих остовов. Это были остатки несчастного гарнизона. Мы их похоронили с честью в общей могиле.

Однако же при этом мирном десанте у нас было 2 или 3 раненых. Генерал Менд забрался слишком далеко с авангардом в лес и, вероятно, наткнулся на несколько человек горцев; это дало некоторую военную окраску всему этому делу.

На другой день ушел флот и уехал корпусный командир, которого г. Раевский провожал до Сухуми на пароходе. Начальником отряда остался г. Гасфорт. Здесь я должен сказать несколько слов об этой личности, игравшей в свое время довольно выдающуюся роль.

Я помню Гасфорта полковником генерального штаба, в 1826 году, в Главной квартире 1-й армии. Он имел славу одного из лучших офицеров этого ведомства. В конце 30-х годов он был начальником штаба 5-го пехотного корпуса; в 1839 году произведен в генерал-лейтенанты и поменялся местами с начальником 15-й пехотной дивизии, генерал-лейтенантом Данненбергом. Он был почти вдвое старше меня летами. В молодости я его лично не знал и, встретя в 1840 году, ломал себе голову, чтобы объяснить себе его прежнюю славу. Это был остзейский немец в полном смысле слова, по наружности, манерам, складу ума и характеру. Все это было не крупно, но прилично и как будто заставляло чего-то ожидать, хотя позади этой декорации не оказывалось ничего, кроме уменья жить с людьми и пользоваться своими связями, чтобы эксплуатировать свое служебное положение. Он был вдов, но в глубокой старости и почти слепой женился во второй раз на 17-летней девице. Когда Западная Сибирь избавилась наконец от своего полудержавного проконсула князя Петра Дмитриевича Горчакова, все пустились в догадки: кто будет назначен генерал-губернатором, и все удивились, узнав, что на это важное место, требовавшее большой энергии и местных сведений, назначен генерал Гасфорт…

По возвращении Раевского сделаны были все распоряжения для десанта половины отряда в Псезуапе. Это выполнено 22 мая, безо всякой потери, хотя не без грома морской артиллерии. В высочайшем повелении о возобновлении укрепления Лазаревского приказано было г. Раевскому сделать движение внутрь края, для наказания горцев, и уничтожить окрестные аулы. Движение это предпринято 28 мая. Накануне я пошел со зрительной трубой на бруствер укрепления, чтобы, сколько возможно, ознакомиться с местностью и сделать предположения о предстоящей движении. Я и не заметил, что сзади подошел ко мне Гасфорт, которому Раевский сказал, что ему поручает командование отрядом в этом движении, но что сам будет находиться при отряде. «Что это вы делаете?» — «Смотрю местность, по которой мы завтра будем двигаться». — «У вас, на Кавказе, вошла в обычай нерациональная тактика, которую пора изменить. Я не намерен двигаться постоянно всем отрядом, а прошедши 4 или 5 верст, оставлю репли