5 мая 1845 года я вступил в должность начальника штаба войск Кавказской линии и Черномория.
Новая моя резиденция, город Ставрополь, порядочно изменилась с тех пор, как я был там в первый раз, десять лет тому назад. Город очень расширился, особенно в нагорной части. Огромный пустырь, за домом командующего войсками, наполовину застроился. Явились большие дома, каменные и деревянные, казенной архитектуры. Губернские присутственные места поместились в новых огромных зданиях, для них построенных. Даже городской острог потерял свою прежнюю патриархальную наружность: его заменило огромное каменное здание, со всем тюремным комфортом и с титулом городской тюрьмы. Вообще видно было, что торговля и промышленность усердно разрабатывали единственный местный источник обогащения — казну. В Ставрополе и прежде не было и теперь почти нет коренных местных жителей, а есть подвижное служащее население или люд, которые кормятся Кавказскою войною. Только им было на руку крайнее усложнение в последнее время администрации военной и гражданской. Впрочем, грязь в городе осталась та же самая, да не переменился тоже и характер гражданской администрации.
Для штаба войск утверждены новые обширные штаты; для дежурства выстроены новые дома, для генерального штаба куплен большой дом генерала Петрова. Напрасно бы я стал искать те две холодные комнаты, в которых помешался в мое время Генеральный штаб, и того дома, в котором был свален его архив. Все было чисто, чинно, просторно и роскошно. Все било в глаза и, только осмотревшись, можно было иногда пожалеть о временах старого Вельяминова.
Утверждением новых штатов и нынешним устройством штаба обязаны ходатайству Траскина и тому авторитету, который он имел в Военном министерстве. Довольно неожиданно очутившись в захолустье, он захотел устроить там свое министерство и устроил. Бюрократия, с его времени, страшно развилась, расходы казны упятерились. Но все это капля в море сравнительно с тифлисской администрацией.
Генерал-лейтенант Николай Степанович Заводовский встретил меня разумно и приветливо. Он был роста выше среднего, с лицом типически малороссийским; держал себя совершенно прилично. Ему было за 60 лет. С первого же раза он мне сказал, своим резким хохлацким акцентом, что во всем надеется на меня, потому что сам он временный, простой и неписьменный. Все это было неправда. Титул временно-командующего он носил при мне четыре года. Он был человек неглупый и очень хитрый; образования не получил, но, что называется, натерся; кое-что читал с пользой и во всяком случае был выше обыденного уровня наших генералов. Он притворялся простаком и неписьменным, а на самом деле был смышлен и в бумажных делах опытен. Его житейская мудрость выработалась в долговременной службе, где он сам должен был пробивать себе дорогу. Он хорошо понимал, что может держаться только безусловною преданностью и угодничеством графу Михаилу Семеновичу, и он эксплуатировал эту преданность во что бы то ни стало и с совершенным отрицанием своей личности. Нравственные правила его образовались в казацкой атмосфере, но наружность была прилична и безупречна. Он с 1828 года был наказным атаманом Черноморского казачьего войска и не попал под суд, что почти беспримерно. Он был горячий патриот своего края, называл (в интимной беседе) Черноморье — угнетенною нацией и заботился о том, чтобы Китайской стеной отделить его от всей России…
Происхождение Н. С. Заводовского было очень скромное; он этого никому в глаза не совал, но и не скрывал. Однажды я спросил его, почему он пишется Заводовским, тогда как другие пишут эту фамилию Завадовский? — «Нэ, Григорий Иванович, то фамилия графская, а мой отец был овчаром на войсковом овчарном заводе; с того и назвали его Заводовским».
Николай Степанович участвовал в кампании 1813–1814 гг. и был в партизанских отрядах г. Чернышова[88]; после этого командовал атаманским полком в Петербурге до своего назначения наказным атаманом. Когда было утверждено новое положение для Черноморского казачьего войска, составленное Чернышовым (тогда уже военным министром), в Черномории многие были справедливо недовольны этим положением, составленным в кабинете, без серьезного изучения края и его потребностей. В числе недовольных был и Заводовский. Это, вероятно, узнал князь Чернышов и, когда Заводовский явился в Петербург с депутацией благодарить Государя за дарование войску нового положения, Чернышов, только что возвратившийся с Кавказа, принял его очень сухо. Когда депутация представлялась Государю, Заводовский, по обыкновению, прикинулся простаком, и резким хохлацким выговором доложил Государю, что казаки, по своей простоте, не могли понять благодетельных видов правительства, но князь Александр Иванович открыл им глаза, вразумил их, объяснил, и им остается только повергнуть к стопам Его Императорского Величества всеподданнейшую благодарность за новую высокомонаршую милость. На другой день, Государь благодарил князя, который не только никому ничего не говорил, но и совсем не был в Черномории. Второй прием министром депутации был самый ласковый: князь даже удостоил вспомнить прежнюю службу Заводовского, а этот нашел удобный случай сказать, что считает его светлость своим высоким учителем в военном деле, имев счастье, под его начальством, участвовать в партизанских действиях в Касселе, Гальберштадте и Люнебурге. Этим он купил особенное расположение князя, которого победным реляциям 1813 года мало верили. Заводовский и остальные депутаты получили щедрые награды, и Государь сам представил их Императрице. Здесь они разыграли дикарей, усердно помолились перед иконой, при входе в приемный покой, низко поклонились и называли Государыню «матушка-царица». Хохлацкая простота всегда была для Заводовского раковиной улитки, куда он прятался от всякой невзгоды или неловкого положения.
Н. С. Заводовский был два раза женат. Вторая жена его, Анна Павловна, вдова, урожденная Пулло, имела от него двух сыновей и дочь, и от первого брака сына. Жили они в доме Вельяминова[89] скромно, но прилично. По воскресеньям и большим праздникам у них обедали все власти военные и гражданские, так как Н. С. был в то же время начальником Кавказской области с правами генерал-губернатора. Дел гражданских он боялся, и на него имел особенное влияние его правитель канцелярии, статский советник Мартынов, который прежде был в той же должности у графа Эссена и дал казаку Луганскому[90] тему для сцены доклада секретаря недремлющему оку. Впрочем, не один Мартынов, а и многие другие гражданские лица эксплуатировали неопытность Заводовского в гражданских делах.
Очень скоро я убедился, что после керченской патриархальной простоты я попал в город, где есть преосвященный владыко, областной начальник с правами генерал-губернатора, есть его превосходительство гражданский губернатор, их превосходительства управляющие палатами: казенной, судебной и государственных имуществ, губернский жандармский штаб-офицер и проч., и проч., все с женами (конечно, кроме архиерея) и с легионом чиновников, с бесконечными интригами, сплетнями и пересудами. Ставропольская губерния тем только и отличается от других губерний, что в ней было менее 120 000 душ жителей, а чиновников было столько, что приходилось по одному на сто душ. Пропорция небольшая для народа! Противовес этому бедствию составляли и здесь: простор, плодородие земли, большею частью девственной, и громадные суммы, которые правительство тратило в этом крае на содержание войск и на войну с горцами.
Кавказская линия состояла (1845 г.) из пяти отдельных частей: 1) Черноморской кордонной линии, 2) правого фланга, 3) центра, 4) Владикавказского округа и 5) левого фланга.
Начальником Черноморской кордонной линии был генерал-майор Рашпиль, начальник штаба, исправлявший должность наказного атамана этого войска, человек неглупый и письменный, но очень пьющий. Линия занималась исключительно казаками; наступательные действия состояли в движениях за Кубань два или три раза в год, для снабжения закубанских укреплений: Афинского и Абинского. Лихих наездов не бывало; но, надобно отдать справедливость, прорывы горцев были редки и обходились им дорого. Самым опасным местом было то, где соединялась эта линия с правым флангом и землею Кавказского линейного войска. Горцы очень искусно пользовались разрозненностью этих двух войск, вторгались в участке одного и бросались на добычу в пределы другого. Эта разрозненность двух войск увеличивалась еще тем, что линейцы были великороссияне и большей частью раскольники, а черноморцы — хохлы и православные.
Правый фланг Кавказской линии простирался от границ Черномории до Каменного Моста на Малке. Это управление состояло из трех главных частей: Кисловодской, Кубанской и Лабинской кордонных линий. Последняя далеко не была доведена до конца и служила предметом частых вторжений больших и малых партий горцев. Впереди и с левой стороны Лабинской линии и даже позади ее было несколько обществ мирных горцев, которые составляли главную язву этого края. Они беспрестанно возмущались и снова покорялись, но постоянно служили укрывателями или участниками в набегах немирных. Вторжение этих партий и их успех в наших пределах большей частью были удачны, но самая трудная задача для горцев была при возвращении в свои пределы: тогда весь край был уже в тревоге; казаки скакали наперерез или наседали на отступающего неприятеля. Все зависело от уменья угадать направление горцев и от быстроты движений. Со времен Засса, наши действия приняли характер одинаковый с действиями горцев. Это имело много неудобств, но развило единичную сметливость, ловкость и наездничество линейных казаков. Их лошади были большей частью из горских табунов; их одежда, вооружение, посадка на коне и все приемы были полным подражанием черкесам.
Кисловодская кордонная линия имела главной целью охранять минеральные воды. Там давно уже не было серьезных вторжений, благодаря прикрытию Кубанской и Лабинской линий с западной стороны, откуда только и можно было ожидать вторжения партий.