Начальником правого фланга был (1845 г.)[91] генерал-майор Петр Петрович Ковалевский, из семейства, в котором люди посредственные составляют редкое исключение. Он был человек очень хороший, способный, образованный, но, по своей тучности, может быть, немного тяжелый для такой подвижной службы. Он был артиллерист, хорошо учился, в первых чинах состоял при генерал-адъютанте Шильдере и участвовал во всех его опытах, затеях и изобретениях, так что однажды, при представлении Государю изобретенной Шильдером подводной лодки, едва ли не находился в ней под водой. В нем было много честного, симпатичного и молодого, хотя ему был за 40 лет. Он был и навсегда остался холостяком. Впоследствии времени (1855 г.) он был тяжело ранен при неудачном штурме Карса и умер от раны. При других обстоятельствах он мог быть хорошим боевым генералом. На правом фланге он должен был следовать системе скакания из одного конца в другой, чтобы везде встретить или проводить неприятеля, который, при этой системе обороны края, имел всегда инициативу действий.
Центр Кавказской линии составляла Большая Кабарда и часть линии по Малке и Тереку до Моздока. Это был самый покойный уголок Северного Кавказа. Нельзя догадаться о пользе этого отдела, если только не предположить, что он сделан для симметрии, а все управление учреждено для того, чтобы дать приличное положение князю Владимиру Сергеевичу Голицыну. На Кавказе я его не видел, но хорошо помню, когда в 1824 году, т. е. 21 год тому назад, он посетил в Могилеве на Днепре моих товарищей, Никифоровых, бывших тогда в юнкерской школе и воспитывавшихся в Зубриловке, имении его отца. Это был высокого роста, ловкий, блестящий флигель-адъютант императора Александра I. Он был тогда полковником. Его приезд в Главную квартиру 1-й армии наделал много шуму и скандалу. Он обыграл на два миллиона графа Мусина-Пушкина, адъютанта главнокомандующего, и был уволен от службы, а Мусин-Пушкин переведен тем же чином в Финляндию, в Петровский пехотный полк. При этой игре в карты и на бильярде ставки были и десятками тысяч рублей и сотнями душ крестьян. Князь Голицын был очень остроумен, прекрасно светски образован, и об нем рассказывали множество анекдотов, особенно о времени пребывания его с Государем в Париже[92]. Военных способностей он не имел, строгими правилами нравственности не отличался. Долги заставили его вторично вступить на службу. По всему сказанному выше, он попал в свою стихию, в плеяду пройдох, вращавшихся вокруг князя Воронцова, и тем более, что он был как-то родственник или старый друг княгини Воронцовой. Он жил в Нальчике и занимался служебными делами шутя. В последние годы он сделался стар и толст.
К югу от центра было управление Владикавказского округа, состоявшего из Малой Кабарды, Осетии и части Военно-Грузинской дороги к югу от станицы Николаевской. Должность начальника округа занимал старый друг моей юности, Петр Петрович Нестеров. Я, кажется, имел уже случай говорить о нем. В то время (1845 г.) он был полковником[93], женат и имел сына Гришу. Это был человек с хорошими военными способностями, большой мастер жить с людьми, плохой и чрезвычайно ленивый администратор. Ему часто приходилось делать военные движения в землю осетинских обществ, смежных с Чечнею. Эти предприятия не всегда были удачны, часто стоили немало крови, не вели ни к какой положительной цели, но в реляциях являлись с большими украшениями. Это был порок общий всем на Кавказе, от главнокомандующего до последнего офицера. Поэтому я об этом более говорить не буду. Понятно, что где все лгут, новому человеку трудно получить верное понятие о положении края, пока не научится переводить с кавказского языка на человеческий.
К востоку от центра и Владикавказского округа был левый фланг Кавказской линии, до Каспийского моря и северного Дагестана, подчиненный уже прямо главнокомандующему. Начальником левого фланга был Роберт Карлович Фрейтаг. О нем издавна говорили, что он «немец, каких русских мало». Князь Гагарин, бывший его товарищем в Киеве, произносил эту фразу иначе, что давало ей другое значение. Мне кажется, и то, и другое не совсем верно. Это был человек умный, предприимчивый, большой мастер жить с людьми, но ленивый и в администрации беззаботный. Он был тогда командиром 2-й бригады и 19-й пехотной дивизии, а прежде командовал знаменитым Куринским егерским полком. Его любили все подчиненные и особливо прикомандированные гвардейские офицеры, которые пользовались его открытым гостеприимством, ласковым приветом и готовностью представлять к наградам за дело и без дела. Этот край был театром беспрестанных военных действий против Шамиля и подвластных ему обществ. Я уже, кажется, сказал, что последние неудачные действия Граббе, где мы теряли по 4 и 5 тысяч человек, придали им размеры европейской войны; но дела вперед не подвигались, потому что в Тифлисе не знали края и не в состоянии были сделать разумного плана для его покорения. Не знаю, понимал ли это Фрейтаг; кажется, нет; по крайней мере он довольствовался рутинною системой частых набегов и предприятий, которые приобрели ему на Кавказе и в Петербурге большую славу. Однажды, вероятно, в минуту откровенности, он сказал, что портер и шампанское прославили его более чем его победы. Гвардейские офицеры, в частных письмах, стихами и прозою, воспевали его подвиги и составили ему в Петербурге какую-то легендарную известность. Вообще надобно сказать, что в эту эпоху левый фланг и Владикавказский округ были излюбленным краем всех искателей приключений, отличий и наград. Случалось, и нередко, что предпринималась какая-нибудь экспедиция, стоившая немало крови, в виде угощения какого-нибудь посетителя. Эти походы доставили русской литературе несколько блестящих страниц Лермонтова, но успеху общего дела не помогали, а были вредны коренным деятелям, офицерам постоянных войск, часто несшим на своих плечах бремя этой беспощадной войны и большей частью остававшимся в тени. Как бы то ни было, однако же Фрейтаг был далеко выдающеюся личностью того времени на Кавказе. В европейской войне он мог иметь видную роль. Хотя был он так называемого «Турецкого генерального штаба», но все же несравненно более развит и образован, чем большинство наших генералов. Военные способности его были далеко не дюжинные.
Восточную часть левого фланга составлял Кумыкский округ, которого начальником был командир Кабардинского полка, полковник В. М. Козловский. Его резиденция была в Хасавюрте. Этот начальник имел свой определенный и довольно самостоятельный круг действий, требовавший деятельности и энергии по соседству с лезгинскими племенами. В этих качествах у Козловского недостатка не было. Он был храбр, хладнокровен, но не отличался ни умом, ни образованием, и любил покутить. О нем было бесчисленное множество анекдотов, офицеры его любили; а у солдат сложилась легенда о том, что он знает заговор от пули и холодного оружия. Он был поляк (Могилевской губернии) и католик, но старался это скрывать. Он мне рассказывал, что, бывши полковым командиром, ходил всегда по праздникам в православную церковь и крестился по-нашему, т. е. с правого плеча на левое; но вслед затем, под шинелью, он делал католический крест, т. е. слева направо.
Куринским полком командовал полковник барон Меллер-Закомельский. Штаб его был в Воздвиженском, на р. Аргуни, выдвинутым вперед к самой опушке лесов, покрывающих предгорье. Барона Меллера я не встречал, а известен он был более, как ловкий, чем предприимчивый и храбрый начальник. 1-й бригадой 19-й дивизии командовал генерал-майор Полтинин, который во Владикавказе мирно доживал свой век. Там же и на Военно-Грузинской дороге расположены были полки этой бригады. Навагинским полком командовал полковник Бибиков, бывший адъютантом Вельяминова, человек бесцветный. Он убит в Даргинском походе и заменен полковником бароном И. А. Вревским[94], с которым я уже встречался на береговой линии. Полк он получил от князя Воронцова по особенному случаю. По смерти Бибикова оказались свидетельства в том, что во время Даргинской экспедиции в полку утеряно и испорчено в сражениях множество амуниции и оружия, так что целый батальон нужно было заново формировать. Свидетельства были законные. Нужно было или произвести следствие об их несправедливости, или сознаться в фактах, не совсем соответствующих донесениям. Барон Вревский предложил уничтожить свидетельства, если ему дадут этот полк. Князь Воронцов согласился, но требовал еще условия, чтобы Вревский прекратил свой иск против Волобуева и Закоркова. Иск этот состоял в том, что купеческий сын Иван Волобуев (за 30 лет известный в Ставрополе под именем Ваньки Каина) и комиссионер Закорков нанесли Вревскому личное оскорбление, от которого он упал, а бывший с ним ф.-а. Т. получил удар по уху, причем у него сбита с головы фуражка. Происходило это в Железноводске, в квартире Волобуева, куда Вревский и Т. привлечены были отчаянным женским криком. Там они нашли семейную сцену: полупьяный Волобуев, замотав на руку косу своей жены, таскал ее по комнате без милосердия. Следствие об этом произведено толково и добросовестно командиром Хоперского полка полковником Круковским. По высочайшему повелению, виновные преданы военному суду. Обвиняемые были богаты; денег не жалели, и суду было известно, что князь Михаил Семенович, а следовательно и Заводовский, желали прекратить это дело миром. Когда следствие поступило на рассмотрение Заводовского, составлен подкупленным обер-аудитором Кузьминым возмутительно нагло неправильный доклад, листов в пятьдесят. Дежурный штаб-офицер штаба, полковник Кусаков, оставил его у себя до моего приезда в Ставрополь. Я посвятил несколько дней на рассмотрение этого дела, прошнуровал доклад обер-аудитора, в своем докладе выставил все умышленные неправильности, сокрытие фактов и изложение других и явно пристрастные суждения, представил его Заводовскому и просил о предании Кузьмина суду. Но я трудился напрасно. Вревский