В Кавказской войне отступление войск всегда было самым трудным и опасным делом, даже после решительного успеха. Поэтому надобно было ожидать, что и всему нашему отряду не избегнуть напора горцев на обратном пути из гор. Чтобы по возможности облегчить отступление, генерал Граббе вознамерился начать обратное движение в ночное время, незаметно для неприятеля. В этих видах отряд оставался на месте весь день 13 мая. Только небольшая колонна была выслана для разорения лежавшего вблизи селения Белитли. Получены были от туземцев сведения, что Ташав-Хаджи, после понесенных поражений, ушел в Беной, в самую глубь Ичкерии.
Пользуясь целым днем стоянки, я просил нашего старшего врача Земского сделать мне настоящую перевязку раны, первую после сделанной мне наскоро, на самом поле сражения. В это время рана начинала меня беспокоить более чем в первые два дня; по временам я чувствовал лихорадочное состояние. Доктор Земский нашел, что пуля должна была слегка коснуться кости; приходилось извлекать осколки ее и обрывки одежды.
С наступлением ночи началось отступательное движение отряда. Части войск и обозы снимались постепенно с позиций своих в совершенной тишине и вытягивались по тому же пути, по которому за два дня перед тем двигались мы вперед. С обоих флангов движение прикрывалось боковыми колоннами; каждая состояла из двух батальонов при двух горных орудиях: левая (т. е. западная) от Куринского полка, под начальством полковника Пулло; правая — от Кабардинского полка, под начальством полковника Лабынцева. В арьергарде следовал батальон Куринского полка, с двумя орудиями казачьей артиллерии. Я находился при этом арьергарде.
Горцы заметили наше движение только утром, когда солнце было уже довольно высоко и когда колонны тянулись в порядке как по руслу Яман-су, так и по обеим его горным сторонам. Тогда устремились они отчаянно на арьергард и на боковые прикрытия, стараясь прорвать цепи и проникнуть в середину главной колонны, медленно двигавшейся с обозом по руслу реки. В продолжении нескольких часов кипел ожесточенный бой. Арьергарду приходилось много раз останавливаться, чтоб отражать натиски неприятеля, который бросался в шашки даже на орудия, под картечным огнем. В особенности тяжела была продолжительная остановка при подъеме на правый нагорный берегу сожженного селения Балан-су, откуда отряд повернул вправо, по кратчайшему пути к Внезапной. Левая боковая колонна полковника Пулло также выдержала горячее нападение горцев: было мгновение, когда они чуть не захватили горных орудий Баумгартена, но были отброшены картечным выстрелом в упор. Настойчивое преследование неприятеля прекратилось тогда только, когда весь отряд окончательно вытянулся на правый берег Яман-су и вышел из лесистой полосы. В этот день мы понесли значительную потерю. В числе раненых офицеров был товарищ мой Шульц, получивший рану в ногу. Штабс-капитан Бибиков наткнулся на штык солдата во время столпления обоза в теснине.
Когда бой уже прекратился, во время привала на открытой поляне, в той местности, которая считалась уже «мирною», генерал Граббе со всем своим штабом и свитою расположился под тенистым деревом для отдыха. Вдруг в ближайшей группе деревьев раздались выстрелы; несколько пуль просвистали над нашими головами, и была убита одна из наших лошадей. Генерал не тронулся с места; но сейчас же милиционеры наши бросились в сторону выстрелов и захватили пятерых ауховцев с оружием в руках. Фанатики эти дорого поплатились за свое безрассудство; на другой день рано утром, на месте ночлега отряда, на берегу реки Ярык-су, близ селения Ярык-Аух, они подверглись жесткому истязанию прогнанием сквозь строй. Солдаты выместили на этих несчастных свою злобу; из пятерых остался жив только один.
В тот же день, 15 мая, отряд возвратился в крепость Внезапную. Шестидневное движение его в Ичкерию стоило нам 30 убитых и 144 раненых, в том числе 14 офицеров. Во все время погода была чудесная, иногда слишком жаркая; пройденная нами местность чрезвычайно красивая; но время года вовсе не благоприятное для наших действий в лесистой местности. Для меня, новичка в деле военном, этот кратковременный пролог к предстоящей серьезной кампании был чрезвычайно интересен и назидателен. С первых же дней похода мне уже бросились в глаза многие слабые стороны нашего образа действий против горцев в тактическом отношении. Более всего поразили меня те невыгодные условия, в которых нашим кавказским войскам приходилось вести борьбу. Тут не выказывалось то превосходство, которого следовало бы ожидать от европейского регулярного войска над неустроенными толпами вооруженного населения; напротив того, превосходство было на стороне неприятеля, не только вследствие удобной для обороны местности, но и по инстинктивному умению горцев пользоваться ею, а в особенности по меткости их ружейного огня. Мысль эта еще более во мне утвердилась и развилась по мере дальнейшего участия моего в военных действиях. Впоследствии я решился даже изложить ее письменно и представить начальству мои замечания о разных недостатках тогдашнего нашего военного устройства и образа действий на Кавказе.
Кратковременный набег наш на Ичкерию казался мне предприятием недоконченным. Хотя Ташав-Хаджи и был выгнан из двух его передовых притонов, но через это он был только оттеснен в более обеспеченное гнездо, откуда мог так же, как и прежде, угрожать нашей линии и затеречному мирному населению. Сожжение нескольких селений ауховских и ичкеринских только озлобило еще более ближайших горцев, а самый конец нашего набега все-таки имел такой вид, как будто они выгнали непрошенных гостей. Говорю это отнюдь не в осуждение распоряжений генерала Граббе; он и не мог поступить иначе, как возвратиться в определенный срок к сборному пункту отряда, чтобы не пропустить времени для предназначенного ему движения в Нагорный Дагестан против главного нашего врага — Шамиля.
В крепости Внезапной пробыли мы пять дней, в течение которых закончились приготовления к новому походу. В это время рана причиняла мне довольно сильные боли и лихорадочные пароксизмы. Однако ж я все-таки не хотел оставаться в крепости и решился во что бы ни стало участвовать в предстоявшем походе. Менее были счастливы другие раненые товарищи мои Шульц, Бибиков, Мезенцев (который во время движения в Ичкерию командовал конной милицией). Они присоединились к отряду только впоследствии.
21 мая, в воскресенье, в дождливый день, отряд выступил из лагеря под крепостью Внезапной и, пройдя беспрепятственно по узкой дороге через лесистый хребет Гебеккала, вступил в Салатавию. Первый ночлег был между деревнями Инчхе и Костала. Обозы были направлены кружною дорогой к Миатлинской переправе (на Сулаке), откуда должны были следовать на присоединение к Чеченскому отряду два батальона Апшеронского пехотного полка. 22-го числа наш отряд простоял на месте в ожидании этой колонны, которая прибыла к вечеру и вступила в лагерь с песнями и музыкой. С присоединением ее, наш отряд состоял уже из 8 батальонов, с ротою саперов и 17 орудиями, численный состав возрос до 7800 человек.
Во время стоянки нашей под Инчхе, по ночам, горцы тревожили отряд выстрелами с окружавших лесистых высот. 23 мая отряд с огромным обозом двинулся по отлогому, но длинному подъему на Хубарские высоты и, пройдя верст 5, расположился за селением Хубар. Здесь местность приняла другой характер: лесистые горы сменились голыми, каменистыми плоскими возвышенностями, прорезанными глубокими балками. Неприятель не показывался; жители Хубара, ободренные прокламацией генерала Граббе, возвращались в свои дома. В разных местах селения расставлены были караулы для охранения жителей и имуществ их. В этот день погода прояснилась, и вместе с тем повеселели все лица в отряде. Но мы находились на местности, значительно возвышенной и со всех сторон открытой, а потому температура заметно понизилась, поднялся ветер, и когда разбили палатки, мы с удовольствием вошли в них, чтобы согреться стаканом чая. Вечером пригласил меня к ужину полковник Лабынцев, с Перовским и Минквицем. Тут познакомились мы с декабристом Назимовым, который был еще в солдатском звании.
В отряд прибыла депутация от главного салагавского селения Чиркей, находившегося влево от нашего пути, на левом берегу Сулака. Во главе ее был известный старшина Джемал, человек уже пожилой, с окрашенною по местному обычаю в рыжий цвет и подстриженною бородой, в лезгинском одеянии. Чиркеевцы, чтобы избегнуть посещения их нашим отрядом, уверяли в своей преданности русскому правительству и отрекались от всяких сношений с Шамилем. Уверения эти были только обычным лукавством; чиркеевцы постоянно действовали двулично.
24 мая отряд двинулся далее на Гертме, все поднимаясь по длинному склону Дюзтау, ведущему на гору Соукбулак, отделяющую Салатавию от Гумбета. Мы следовали в таком густом тумане, что ничего не видно было в десяти шагах. Я ехал впереди авангарда с проводниками; позади меня казаки весело распевали свои молодецкие песни; в подражание им и милиционеры затянули какие-то заунывные напевы. Когда ближайшая местность начала несколько очищаться от густого тумана, вдруг увидели мы перед собой неприятельский пикет. Вглядываясь пристальнее, заметили вправо от нашего пути целые кучки горцев, отходивших в глубокую лесистую балку Теренгульскую, за которою на открытой возвышенной плоскости видны были толпы пеших и конных, со множеством значков. Таким образом, оправдались ходившие уже слухи о том, что в Бартунае, одном из главных селений салатавских, собиралось многочисленное скопище. Я поспешил доложить об этом лично генералу Граббе, и немедленно же были сделаны распоряжения к атаке неприятеля. Выдвинута была артиллерия, которая открыла огонь по кучкам горцев, стоявших на возвышении за балкою. Нам было ясно видно, какой переполох произвели в них первые удачно направленные выстрелы орудий. Пехота наша также начала обстреливать крутые и лесистые скаты балки, в которой засели горцы. Перестрелка продолжалась недолго; коло