В Дербенте распоряжено иметь огнестрельные запасы.
1-го числа октября поехал я из крепости Грозной на линии, где в селении Прохладном пригласил, к свиданию со мною, князей Кабардинских, главнейших из священнослужителей и знатнейших из узденей[19]. Все почти приехали, кроме малого числа злейших разбойников, которые явиться не смели.
С досадою упрекал я им в нарушении обещаний вести жизнь мирную и самой присяги в том, несколько раз ими данной. Упоминал о многих в недавнем времени происшествиях, которые обнаруживают их самыми подлыми мошенниками, и что известные некогда храбрость их и воинственная между горскими народами слава помрачена презрительнейшими делами, одним гнусным ворам свойственными.
Поставил им в пример, того же года наказанный за укрывательство разбойников, Трамова аул, неподалеку от Константиногорска отстоявший, который, по приказанию моему, разрушен до основания, взято до 2 тысяч лошадей и весь скот, и что жителям оного только позволено было вывести жен своих и детей. Обещал, что равное сему и их ожидает наказание, если не переменят своего поведения, если родители не будут воздерживать детей своих и родственников, помещики своих подвластных; если священнослужители, имеющие большое в народе влияние, не будут делать предписываемых законом наставлений и внушения. Предложил им средством избегнуть грозящих бедствий то, чтобы, наказывая сами за воровство и возвращая похищенное, убийц представляли для наказания к российскому начальству. Что несколько таковых примеров воздержать разбойников, и за преступления злодеев не потерпят менее виновные, а начальство не будет принуждено посылать беспрерывно войска, которые разоряют землю прекраснейшую. Справедливость замечаний моих не допустила возражения, многие говорили, что есть средства исполнить требования мои и что они о том будут стараться, видя, что в советах моих заключается собственное их благо, но только два или три человека осмелились сказать при всех, что льстят мне обещаниями ложными, что ничего не сделают; ибо первейшим из князей надлежит сделать пример над своими ближними и выдать к наказанию за разбой, что трудно быть первым в подобном случае, ибо все прочие поругаться сим будут. Если же так поступят знатнейшие, то они готовы то исполнить, и ручаются, что средством сим прекратятся все беспорядки и боязнь, которую теперь имеют от русских, превратится в прежнее к ним расположение.
После сего расстался я с ними и тут же видел, что свидание было бесполезно. Со мною был генерал-майор Дельпоццо, который коротко знал их, и, бывши некогда главным в Кабарде приставом, чрезмерною кротостью своею и снисхождением, оставляя вины без наказания, наконец пропустил их и на самые преступления. Он был причиною уничтожения родовых судов, и с сим вместе начались разврат и беспорядки. Если странным казалось кабардинцам видеть главного начальника без той пышности, каковая окружала всегда моих предместников, то не менее удивлялись они, что на свидание с ними приехал я в сопровождении 180 человек пехоты, малого весьма числа казаков и с двумя пушками гарнизонной артиллерии, запряженной мужичьими лошадьми, с прислугою обветшалых гарнизонных канониров, когда все они вместе составляли не менее 600 человек. Я мог сие сделать с намерением, чтобы не показать особенного внимания, которым напрасно давно их баловали, но причина настоящая была та, что не можно было найти более войск праздных.
В сие время получил я из Дагестана донесение, что генерал-майор Пестель, заметив беспрерывные обманы жителей города Башлы и получив Аварского хана уведомление, что акушинцы идут в помощь каракайдацкому народу, решился он занять Башлы, что и сделал без всякого сопротивления. В то же время дал он знать, что хотя уцмей ведет себя со всею осторожностью и показывает вид приверженности, ибо за противные его поступки боится подвергнуть наказанию старшего сына его, живущего аманатом в Дербенте, но многие причины заставляют его думать, что он в сообществе с акушинцами и внушениями своими возмущает против нас башлынцев. Аварский же хан, о коем писал генерал-майор Пестель, как о участвующем в предприятиях акушинцев, тогда же прислал мне письмо с уверениями, что он старается наклонить их к отдаче аманатов, но я уже предуведомлен был о сомнительном его поведении и ему не верил.
Генерал-майору Пестелю приказал я взять от уцмея объяснения, каким образом идут к нему в помощь акушинцы, если он их не требовал, и почему ему нужна оная, когда российские войска ни ему, ни его подвластным обид не причиняют? И что если придут они к городу Башлы, то объявит ему, что я почту сие за измену с его стороны императору, и тотчас другой возведен будет в достоинство уцмея. В сношениях с акушинцами отдалят всякое влияние Аварского хана и ему отозваться, что не входите с ним в объяснение, как с человеком, народу сему не принадлежащим.
Акушинцам, по прибытии к Башлы, отразить оружием, и для того всегда в готовности оставить занимаемые в городе квартиры, ибо удобнее несравненно напасть на них в поле. С башлынцев взять непременно аманатов из лучших фамилий.
Вскоре после сего известил генерал-майор Пестель, что акушинцы, вместе с другими народами Дагестана, прибыли и расположились в 30 верстах от Башлы, с намерением напасть на войска наши и их истребить, надеясь на свою многочисленность.
От башлынцев взял уж он аманатов, и они объявили ему, что будут вместе с войсками нашими защищаться, в провианте делают охотно помощь. Генерал-майор Пестель, устроив некоторые около города укрепления, дожидался неприятеля спокойно.
О шамхале Тарковском дошли до меня слухи, что, невзирая ни на какие угрозы его неприятелей, он не согласился на предложения их с ними соединиться против нас и остался в приверженности своей непоколебимым, но что возмущение в его владениях понудило его оставить Тарки и удалить семейство его и имущество в место безопасное, а жители города, боясь нападения лезгин, большей частью рассеялись.
Генерал-майору Пестелю поручил я дать знать шамхалу, что как скоро только мне возможно будет действовать в пользу его, я ничего не упущу для владетеля, оказывающего столько похвальный пример верности Императору. До того же предложил Дербент убежищем для его семейства, где также могло сохраняться его имущество.
Возвратясь с линии в крепость Грозную, нашел я Сунженскую деревню, одну из богатейших, которой жителей особенно ласкал я, с намерением сберегая деревню, дабы лежащая поблизости крепость могла получать из нее все необходимые потребности, уже разоренною. Один из жителей оной выстрелил из ружья в солдата посланной за покупками команды, когда не отдавали ему вола из казенной повозки, которого называл он своим. Офицер приказал схватить преступника, но самого офицера лошадь схватили за повода, и он едва избавился от смерти. Команда должна была возвратиться. Начальник корпусного штаба послал успокоить жителей, чтобы за вину одного мошенника не боялись они мщения, но чтобы выдали преступника для должного наказания, которое он и потому заслуживает, что дерзостью своею подвергал опасности всю деревню. Посланный нашел жителей, поспешно выбирающихся из домов и удаляющихся в лес, и ему ответственно, что стрелявшего по солдату не отдадут и будут защищаться, если войска придут.
Начальник корпусного штаба пошел сам с несколькими ротами, желая, однако же, прежде уговорить их, но встречен был выстрелами; жены, дети и лучшее имущество были уже отосланы, оставались одни люди для защиты домов. Когда атаковали деревню, части же войск приказано было обойти, дабы отхватить отступление к лесу, все бросились бежать с такою поспешностью, что догнать было невозможно. Деревня взята, хлеб, фураж и годный лес на строение вывозились несколько дней.
После сего происшествия, деревни, лежащие на левом берегу Сунжи, недалеко от крепости, все были оставлены жителями, без всякой с нашей стороны причины. В них были многие благонамеренные люди и которые весьма желали спокойствия, но как между чеченцами совершенное безначалие, и ни воздерживать своевольных, ни наказывать преступных, никто не имеет права, ибо все почитают себя равными, то люди порядочные боятся подвергнуться ответственности за мошенников и оттого удаляются от места пребывания русских. Выдавать же злодеев в руки неверных, каковыми христиан разумеют, почитают погрешением против своего закона. Никакие благодеяния, ничто не может в душах чеченцев ослабить их недоверчивости, вселить в них чувство благодарности.
Во всех случаях, где в отношении к ним хотел я быть великодушным, самым наглым образом бывал обманут. Так поступили со мной жители деревень Ауллара и Аман-Хан-Кечу, но сих последних успел я наказать довольно чувствительным образом.
Все земляные работы крепости Грозной были приведены к окончанию в половине октября месяца, на зиму приуготовлялись для жилища гарнизону землянки, и для вооружения крепости доставлена была артиллерия. Чеченцы верили уже, что пребывание на Сунже русских не временное.
В сие время пронеслись разные слухи, что дагестанцы в больших весьма силах сделали на генерал-майора Пестеля нападение и дрались при Башлах в продолжении двух дней, и что намерены возобновить сражение, а часть войск отправить для разграбления Кубинской провинции, где войск почти не было. От генерал-майора Пестеля давно уже не было донесения, а из Казиюртского укрепления нашего на реке Сулаке дали знать, что сообщение с Дербентом прервано, и последнее предписание мое генерал-майору Пестелю не могло быть отослано.
По расчислению времени не мог я успеть прийти ему на помощь, но знал, что если появлюсь во владениях шамхала или угрожать стану провинции Мехтулинской, принадлежащей брату Аварского хана, бывшему причиною всех беспокойств, то находящиеся против генерал-майора Пестеля дагестанцы, особенно акушинцы, возвратятся, для защиты собственных границ. И потому, не медля, выступил я из крепости Грозной 25 октября.
Войска мои состояли из:
2-х батальонов Кабардинского полка