Блокирующие войска не оставались в бездействии. Передовые посты мало-помалу выдвигались вперед в своих ложементах, все более стесняли круг обложения. По гребню, ведущему к Старому Ахульго, саперы вели подступ двойною тихою сапою. Более всего затрудняла нас Сурхаева башня; передовые посты Куринского полка уже выдвинулись до самой подошвы утеса; с другой же стороны рота Апшеронского полка смело пробралась и на противополжный спуск с башни к Новому Ахульго и утвердилась на одном из крутых уступов, где самый профиль утеса доставлял прикрытие от выстрелов как с башни, так и с Нового Ахульго. Таким образом Сурхаева башня была уже обложена кругом. Однако ж отчаянные мюриды все-таки держались в ней, продолжая каждую ночь спускаться тайком к речке Бетлетской за водой, что каждый раз давало повод к тревоге и перестрелке. Выстрелы наших батарей, по-видимому, причиняли мало повреждений неприятельскому гнезду на вершине утеса; между тем артиллерия израсходовала уже огромное количество снарядов. Транспорты не успевали пополнять их.
Снова поднят был вопрос об открытии кратчайшего сообщения с Темир-Хан-Шурой для облегчения подвоза запасов. Первая моя командировка 18 июня в Унцукуль и Гимры осталась без последствий; на меня же теперь возложены были новые изыскания и поиски. Возникла мысль о разработке прямого спуска с гор к Гимрам, минуя Унцукуль, а также об устройстве переправы через Андийское Койсу близ самого слияния его с Аварским Койсу, где, по показаниям туземцев, скалистые берега реки так сближаются между собою, что можно будто бы перебросить бревно с одного берега на другой. Готовясь к предстоявшей мне новой командировке, я между тем придумывал, как бы облегчить самую постройку моста при тех условиях, какие представляли дагестанские реки, и при имевшихся в отряде скудных материальных средствах. Задача эта уже занимала меня в Чиркате; теперь же, на досуге, я смастерил собственноручно из деревянных брусочков модель такого моста, который, казалось мне, было бы всего легче перебросить через Койсу. Однако ж попытка эта была оставлена мною без практического применения, так как я должен был уже 25-го числа снова отправиться на поиски.
На этот раз проводником мне служил один из почетных туземцев из селения Эрпели — Улу-бей, человек дельный, влиятельный, имевший надежных «кунаков» в Гимрах. Его сопровождали несколько нукеров, кроме данного мне переводчика и еще двух кумыков. Доехав без затруднений до того места, где начинается крутой спуск к Гимрам, мы должны были сойти с лошадей и вести их в поводу. Тропинка извивалась между камнями и кустами и вела прямо к гимринскому мосту на Аварском Койсу. Мост этот был такой же конструкции, как все другие зыбкие мосты горской постройки. От моста дорога поднимается садами до селения Гимры, построенного сходно с другими большими дагестанскими аулами. Встречавшиеся в узких улицах жители смотрели на нас сурово и неприязненно; многие из них имели на голове белые чалмы — отличительный знак мюридов. Остановились мы у старшины, и после непродолжительных объяснений получили проводника для указания нам дороги к тому месту у слияния обоих Койсу, где предполагалось возобновить существовавший некогда мост. Переправившись обратно на левую сторону реки, мы следовали вниз по ее течению. И здесь долина Аварского Койсу составляет тесное ущелье, только при самом слиянии с Андийским Койсу образуется небольшая площадка. Осмотрев внимательно это место, я возвратился в Гимры. Старшина угостил нас полным обедом, начиная с фруктов и кончая бараньим отваром, то есть в обратном порядке против европейской кухни. Поблагодарив хозяина за его гостеприимства, мы отправились в обратный путь. Провожавшие нас косые и злобные взгляды гимринцев не внушали большого доверия к их вынужденной покорности. Нам предстояло возвращаться по тому же пути, по которому прибыли в Гимры; но, разумеется, подниматься в гору было во сто раз тяжелее, чем спускаться. И лошади наши, и мы сами выбились из сил; несколько раз должны были останавливаться, чтобы перевести дух. Подъем продолжался часа два. Когда мы вышли из пропасти на открытую местность, Улу-бей со своими нукерами остался здесь ночевать, а я продолжал путь с бывшими при мне двумя кумыками и доехал до лагеря уже в совершенную темноту. Войдя в свою палатку, я не раздеваясь заснул, как мертвый.
Результатом моей поездки было решение командующего войсками исправить по возможности осмотренный мною крутой спуск к Гимрам, собственно только для проезда курьеров и для вьючного сообщения, но в то же время восстановить и прежний путь между Унцукулем и Гимрами для движения транспортов; вместе с тем положено было разработать подъем от лагеря на Бетлетскую гору, к месту расположения шамхальской милиции. Для приведения в исполнение всех этих предположений назначены были две полные роты: одна — на работы в ущелье между Унцукулем и Гимрами, другая — на Бетлетскую гору. Несколько дней сряду ездил я для указания саперам направления новой дороги. Работы начались с 27 июня и продолжались до самого конца блокады Ахульго.
Между тем 26 и 27 июня прибыли в лагерь два транспорта с большим количеством запасов, продовольственных и боевых, с двумя легкими орудиями и четырьмя мортирками. Орудия эти были немедленно установлены на батареи, обстреливавшие Сурхаеву башню, и вслед за тем положено было предпринять решительный приступ на эту башню. 29 июня, с рассвета, батареи открыли по ней сильнейший огонь с трех сторон, а в 9 часов утра два батальона Куринского полка подошли к самой подошве скалы; вызванные вперед охотники начали смело взбираться вверх к самой башне, несмотря на сбрасываемые с вершины скалы камни и бревна. Некоторые из егерей-охотников, несмотря на явную опасность, успели достигнуть оснований башни и, подсаживая друг друга, пытались в нее проникнуть; но каждый смельчак, которому удавалось это, платил жизнью. Чтобы облегчить егерям доступ к башне, артиллерия по временам возобновляла огонь залпами; каждый выстрел срывал огромные обломки; но камни и бревна катились на штурмующих. Горцы защищались с отчаянною отвагою. Кровопролитный бой длился несколько часов; одна рота сменяла другую. Больно было видеть, как бесплодно гибли люди в безнадежной борьбе, но генерал Граббе упорствовал в своем намерении взять башню приступом. Он во все время ходил перед своей палаткой, показывая вид хладнокровного спокойствия, и по временам давал приказания подкреплять атакующих свежими частями. Мне было поручено сначала находиться на одной из батарей, обстреливавших башню, чтобы ближе наблюдать за ходом дела; позже я был послан на правый фланг блокадной линии. В середине дня страшный бой временно притих, как будто от изнеможения обеих сторон. Егеря наши томились от зноя и жажды на голой скале. В 4 часа генерал Граббе приказал возобновить приступ свежими войсками. Двинуты были батальоны Кабардинского полка, знаменитого своею беззаветною храбростью и воинственным духом, но под впечатлением испытанных в течение целого утра неудач, кабардинские егеря шли неохотно на убой. Новая попытка приступа осталась столь же безуспешною, как и прежние. С наступлением темноты передовые части войск были отведены с облитого кровью утеса.
Этот день обошелся нам дорого. Посланный с приказанием к полковнику Лабынцеву о прекращении боя, я проходил между множеством раненых и трупов убитых. Большинство тех и других потерпело от сброшенных камней. По официальным донесениям, всю потерю этого дня считали свыше 300 человек. Одних офицеров было 2 убитых и 18 раненых. В числе первых были майор Власов, принявший участие в приступе в качестве охотника. В частях, введенных в бой, не оставалось ни одного ротного командира, а в некоторых ротах — даже ни одного офицера. Неудача этого дня навела грусть во всем лагере. Генерал Граббе был крайне расстроен, тем более, что на него лично падала вся нравственная ответственность за понесенную бесплодную потерю. Вечер этого дня напомнил мне такой же вечер, после первого неудачного приступа Аргуни.
Кроме потери в людях израсходовано было огромное количество боевых запасов. Батарея из четырех легких орудий одна выпустила до 1000 выстрелов. Надобно было снова поджидать прибытие транспортов. Поэтому наступило снова несколько дней затишья. Мы томились физически от невыносимого зноя и нравственно — от неутешительного положения дел. Я перебрался из душной палаты, в которой жил с Перовским, в балаган или род шалаша, устроенный из ветвей и виноградных лоз. Новое это обиталище не только доставляло мне более свежести, но вместе с тем избавило меня от многочисленных гостей, иногда собиравшихся по вечерам к Перовскому для карточной игры, к которой я всегда имел отвращение. Впрочем, это переселение мое было только временною и случайною разлукою с товарищем; мы все-таки остались в общей артели и вскоре потом опять соединились в совместном жительстве.
Я уже упомянул, что почти каждый день, несмотря на зной, я должен был ездить на дорожные работы, то один, то вместе с Норденстамом. Разработка прямой дороги к Гимрам была окончена в короткое время; спуск этот хотя несколько улучшился, однако ж все-таки был чрезвычайно крут. Во время работ два солдата найдены были убитыми, ночью, на берегу Койсу; ответственность за это злодеяние, конечно, падала на гимринцев. Генерал Граббе, недовольный действиями Юсуф-бека, назначенного шамхалом для надзора за ними, приказал заменить его упомянутым уже Улу-беем Эрпелинским, спутником моим в поездке в Гимры. Можно было надеяться, что этот человек, со своею твердостью и связями, сумеет поддержать авторитет среди необузданных гимринцев.
Между тем почти ежедневно прибывали в отряд небольшие транспорты с запасами, но, к сожалению, подвоз производился по мелочам и без толку. Частое отправление малых транспортов сопряжено было с излишним расходованием войск для конвоирования. 3 июля прибыл из Темир-Хан-Шуры большой транспорт, под прикрытием 3-го Апшеронского батальона, того самого, который прежде находился в укреплении Удачном; при нем прибыли и четыре легких орудия. Батальон этот расположился рядом с 4-м того же полка, на левом фланге, то есть против спуска к Старому Ахульго; орудия же поступили на вооружение новой батареи, возведенной на горном уступе к востоку от Сурхаевой башни, для обстреливания ее перекрестным огнем. С прибытием этих подкреплений в отряде состояло уже 10 батальонов пехоты и 24 орудия; но численная сила отряда все-таки составляла немного более 6100 человек в строю, не считая милиции.