15 июля я обошел пешком значительную часть нашей позиции, спускался и поднимался по лестницам на канатах, стараясь приглядеться к причудливой топографии этих трущоб. На другой день, 16-го числа, утром ездил с Вольфом осмотреть дорожные работы; возвратившись в лагерь, мы узнали не без удивления, что в тот же день, в 4 часа, уже назначен штурм. Мы не могли объяснить себе, что побудило наше начальство приступить к такому важному, трудному делу столь внезапно, без предварительных подготовительных мер. Едва успели даже составить диспозицию и разослать ее войскам; на батареях не было запасено достаточно зарядов; не было дано времени на то, чтобы предварительно артиллерийским огнем облегчить путь пехоте.
По диспозиции главная атака на Новое Ахульго возложена была на вновь прибывший Графский полк, под начальством барона Врангеля. Полку этому приказано было сменить апшеронцев на нижнем уступе спуска и запастись лестницами. Другая колонна, из одного батальона Апшеронского (1-го), под начальством полковника Попова, должна была отвлекать внимание неприятеля атакою по гребню, ведущему к головной части Старого Ахульго. Третья же колонна, из шести рот того же Апшеронского полка, под начальством майора Тарасевича, направлена между обоими Ахульго, по руслу речки Ашильтинской, чтобы препятствовать взаимной поддержке той и другой части неприятельских сил, а в случае, если б нашлась какая-нибудь тропинка от русла речки на вершину утесов, то воспользоваться ею и тем облегчить успех главной атаки. Всем офицерам приказано было надеть солдатские мундиры. К каждой из трех штурмовых колонн назначен офицер Генерального штаба: к главной — Шульц, к левой — Эдельгейм, а мне досталось вести среднюю, майора Тарасевича.
После нескольких часов артиллерийской стрельбы со всех батарей по головным частям обоих Ахульго, в 5 часов пополудни дан был сигнал к атаке белым флагом. Все три колонны одновременно бросились вперед. В главной, барона Врангеля, головная рота, смело спустившись с нижнего уступа горы по лестницам, под сильнейшим огнем неприятеля, мгновенно устремилась с криками «ура» в самый ров перед головным укреплением Нового Ахульго и начала взбираться на самое укрепление. Левая, полковника Попова, также бросилась с криком «ура» к головной части Старого Ахульго, а колонна майора Тарасевича, тронувшись прямо с места беглым шагом по руслу реки, быстро проникла в ущелье между обоими Ахульго. Но тут сверху отвесных скал с обеих сторон посыпался на нас буквально град камней, а спереди были мы встречены выстрелами с завалов, оставшихся до того времени нам невидимыми. С первого же раза легло у нас множество убитых и раненых; солдаты инстинктивно замедлили шаг; каждый старался пробираться ближе к бокам ущелья, прикрываясь выдающимися скалами. В то же время и в главной колонне, после первого стремительного порыва, вдруг встретилась непреодолимая преграда. Завязался отчаянный бой во рву, и потом на передней площадке неприятельского укрепления, офицеры и солдаты оказывали чудеса храбрости. По мере того, как гибли передние люди, вводились в дело свежие роты. На узком гребне не было возможности протискаться между множеством раненых и убитых. Многие обрывались и падали стремглав к речке на наших глазах. Также и перед Старым Ахульго встречена остановка. В нашей средней колонне ясно было видно все, что происходило над нашими головами, справа и слева. Солдаты, бросившиеся первоначально вперед с таким увлечением, постепенно останавливались, прижимаясь к скалам, чтобы укрыться по возможности от камней сверху и от выстрелов спереди. Почти каждый, кто высовывался на середину ущелья, подвергался тому или другому. Никакие приказания, ни увещания офицеров не могли побудить солдат двинуться вперед; да и какая могла быть цель дальнейшего нашего движения? Только увеличивалась бы и без того уже большая потеря в людях, без всякой пользы для успеха главной атаки. Начинало уже темнеть. Не получая никаких приказаний, мы оставались неподвижно в ущелье, как вдруг раздался спереди крик: «Берегись, горцы бросаются в шашки!». Кто закричал? Действительно ли горцы появились в ущелье, или только померещилось напуганному воображению солдат, — осталось неизвестным. Но одного этого крика было достаточно, чтобы вдруг вся колонна шарахнулась. Тут уже пропал и самый инстинкт самосохранения: не думая искать прикрытий за скалами, солдаты бросились бежать толпою по самому руслу речки, толкая друг друга, спотыкаясь на камни; и тут-то колонна наша понесла главную потерю. Тщетно офицеры пытались остановить бегство; один из них выхватил у барабанщика барабан и начал сам бить сигнал атаки; и я также, несмотря на свою рану, обнажил шашку и пробовал загородить дорогу беглецам; но если и удавалось остановить одного на мгновение, то другие все-таки продолжали бежать, не заботясь ни об оставшихся позади раненых, ни о телах убитых. Тут высказалось наглядно действие панического страха, возможного даже в лучших войсках. Во всю долгую жизнь не изгладилось у меня то удручающее чувство, которое испытал я в этот день.
С наступлением ночи все штурмовые войска возвратились на первоначальные сборные пункты колонн. Невыразимое уныние наступило во всем отряде. Потеря у нас была громадная: до 156 убитых и 719 раненых, в том числе офицеров 7 убитых и 45 раненых. В Графском полку не осталось ни одного офицера из числа бывших в строю; сам барон Врангель был прострелен в грудь. В средней колонне Тарасевича выбыла из строя целая треть людей. Из штабных в этот день ранен полковник Муравьев Николай Николаевич; из гвардейских офицеров убиты Ридигер (Егерского полка) и Воронов (Уланского Его Величества); ранены Потулов (Преображенского) и Стромберг (Драгунского). Что касается меня, то я отделался одними синяками от попавших мелких камней.
На другой день, 17-го числа, я пошел навестить раненых: барона Врангеля, лежавшего в своей палатке на том же уступе горы, перед Новым Ахульго, откуда накануне начался приступ. Несмотря на простреленную грудь, он смотрел бодро и разговаривал со мной спокойно о вчерашнем дне. Потом зашел я к Муравьеву, раненному в руку, к Потулову и Фитингофу. Графский полк, крайне расстроенный, перемещен на прежнее место в резерв; во всех трех батальонах оставалось в строю едва 800 нижних чинов, и при них только три офицера, занимавших нестроевые должности. Для командования батальонами и ротами прикомандированы были офицеры из других полков и даже несколько артиллеристов, командование полком возложено на подполковника Апшеронского полка Быкова. Барон Врангель и другие раненые были отправлены с первым транспортом в Темир-Хан-Шуру. Место вчерашнего боя было завалено телами убитых. Всего прискорбнее было думать, что в руках неприятеля могли остаться многие из раненых, не имевших возможности уйти назад.
Настроение в отряде было такое удручающее, что полученное в то время известие о наградах за взятие Аргуни не порадовало никого. Однако ж 18-го числа весь штаб счел своею обязанностью облечься в эполеты и шарфы и пойти in corpore поздравить генерала Граббе с орденом Св. Александра Невского, а Галафеева с производством в генерал-лейтенанты. Генерал Граббе не принял нашего поздравления за неимением еще официального уведомления, которое пришло только через четыре дня; а потому 23-го числа мы вторично ходили с поздравлением. Оба наших полковых командира Пулло и Лабынцев произведены в генерал-майоры. В числе награжденных и я украсился Станиславом в петлицу. Генерал Граббе нашел эту награду недостаточною и намеревался войти с новым ходатайством о награждении как меня, так и некоторых других офицеров более достойным образом; но намерение это осталось без исполнения. Впрочем, я был всегда довольно равнодушен к наградам и в настоящем случае даже и не считал себя вправе сетовать, сравнивая свое слабое участие в бою с подвигами самоотвержения стольких других строевых офицеров, оставляемых вовсе без награждения.
Вообще положение наше представлялось в мрачном виде. По строевому рапорту 21 июля показывалось во всем отряде 7900 человек в строю (а на продовольствии до 10 тысяч человек), но все части были крайне расстроены. В 13 батальонах пехоты состояло всего 6400 человек, а от роты саперов оставалось налицо человек 30. Для производства работ нуждались в инструменте и материале. Ближайшие склады боевых запасов (в Северном Дагестане) были истощены; приходилось изготовлять артиллерийские заряды в самих батареях. По-видимому, и сам генерал Граббе, показывая по наружности спокойствие, начинал сомневаться в успехе предпринятой экспедиции. Случалось слышать от него, что простоит под Ахульго хотя бы до зимы. Генерал Граббе был человек весьма симпатичный. Сохраняя всегда важную осанку и серьезность, он, однако же, не отталкивал от себя надменностью и холодностью; напротив того, был со всеми весьма обходителен и вежлив. К делам служебным он относился как-то свысока; не входил в подробности исполнения, ограничивался заявлением своего требования в общей форме, не отдавая категорических приказаний. Поэтому все распоряжения по отряду предоставлялись частным начальникам и на них возлагалась вся ответственность. Генерал Граббе вполне доверился полковнику Пулло — хитрому греку, привыкшему к мелочной деятельности полкового командира и не подготовленному к кругу действий отрядного начальника штаба. Пулло старался только подделываться к командующему войсками, угождать ему и часто морочил его, не решаясь прямо возражать и объяснять откровенно суть дела. То, чего недоставало начальнику штаба, мог бы отчасти возмещать обер-квартирмейстер; но, к сожалению, Норденстам, обладающий всеми достоинствами и недостатками своих земляков, аккуратный до педантизма, но без всякой инициативы, без общих идей, не мог иметь влияния ни на полковника Пулло, ни на генерала Граббе. Все подробности ведения осады были предоставлены генералу Галафееву, который в свою очередь давал только предписания командирам частей войск, а те вели дело каждый по своему разумению. Заведовавший в отряде инженерною частью подполковник Энбрехт, малоспособный и не предприимчивый, не пользовался доверием начальства, а командир саперной роты капитан Вильде был говорун и балагур, так что все саперное дело, имевшее в настоящем случае первостепенное значение, лежало собственно на двух молодых, бойких офицерах: Горяеве и графе Нироде (гвардейском). Все это объясняет, почему в нашем отряде не было единства в распоряжениях, не было заранее обдуманного общего плана, и все делалось урывками, как бы случайно. Начальствующие власти сваливали друг на друга распоряжения и ответственность.