Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века — страница 63 из 161

За недостатком инициативы в начальствующих лицах, исходили иногда от личностей невысоких чинов разные проекты и предложения, более или менее удобоприменимые при нашем безвыходном положении. Так, у товарища моего Шульца возникал целый ряд таких предложений, к сожалению, почти всегда крайне рискованных. Между прочим, он задумал отнять у неприятеля воду, отведя речки Ашильтинскую и Бетлетскую; ему даже были даны рабочие для приведения в исполнение его замысла; но все старания его остались безуспешны. С большею пользою названные выше два саперных офицера придумывали разные ухищрения в ведении саперных работ при крайней скудности имевшихся у них материальных средств.

Самою трудною для саперов задачею было устройство крытого спуска к головной части Нового Ахульго. Устройство такого спуска признавалось необходимым для уменьшения потери при новом штурме, но по крутизне узкого каменистого гребня не было возможности ставить туры. Молодые наши саперы придумали употребить дощатые щиты, связанные плотно между собою и составлявшие вместе галерею, висевшую на канатах. В особенности затруднителен был первый приступ к этой работе под неприятельскими выстрелами. Горцы препятствовали работе ночными вылазками: так, в ночь с 20-го на 21 июля они подползли к устраиваемой галерее и успели сбросить в кручу висевший на канатах мантелет. После того уже прибегли для прикрепления нового мантелета к железным цепям. Ночные вылазки не обходились без потерь с обеих сторон. В одной из них ранен гвардейский офицер лейб-улан Солодовников.

Время проходило, и с каждым днем в войсках усиливалась болезненность от продолжительной стоянки на одних местах, на раскаленных утесах и в зараженном трупами воздухе. Конницу невозможно было держать при отряде по неимению корма; поэтому казаки были отравлены на Шамхальскую плоскость, конница из волонтеров-туземцев распущена по домам, а милиции шамхала и Ахмет-хана отведены за возвышенные плоскогорья. В нашем штабном лагере истощились все запасы; у маркитантов нельзя было доставать даже чаю и сахару. Между нашими штабными начали заболевать один за другим; в том числе и я начал хворать то желудком, то головными болями. В иные дни я вовсе не мог выходить из своего шалаша. Однако же это не мешало мне, пользуясь досугом, заниматься письменными работами. Полковник Норденстам поручил составить, с помощью нашего молодца топографа Алексеева, подробный план осады Ахульго, с обозначением всех производимых работ и с объяснительным текстом. Кроме того, он посоветовал мне заняться подготовлением материалов для исторического описания всей экспедиции Чеченского отряда. С удовольствием приступил я к этим работам; а между тем у меня самого уже несколько дней бродили в голове мысли о несовершенствах того образа войны, которому мы следовали в борьбе с горцами, о слабом применении разных средств европейской техники и в особенности о несоответственной местным условиям системе в постройке укреплений. Мне казалось, что в гористой местности, особенно в Дагестане, следовало, вместо обычных земляных брустверов с бастионами, строить по образцу горских завалов, в виде крытых галерей, башен и т. п. Я занялся составлением по этому предмету записки, которую прочел Норденстаму.

С 24 июля ходили у нас в штабе слухи о желании Шамиля войти в переговоры. Имелись сведения, что в Ахульго свирепствуют болезни, что было вполне естественно. 27-го числа действительно явился парламентером чиркеевский житель Биакай, который сначала пробовал морочить нас, уверяя, что у Шамиля во всем изобилие и довольство. По случаю переговоров заключено было двухчасовое перемирие, которым обе стороны воспользовались, чтобы убрать хотя отчасти валявшиеся еще трупы убитых. Обитатели Ахульго вылезли из своих душных нор на поверхность утесов и наслаждались как дети, выпущенные на свободу. Но эти два часа прошли быстро; переговоры не привели ни к какому результату. Генерал Граббе требовал от Шамиля, в удостоверении искренности его, предварительной выдачи сына в заложники. С этим ответом Биакай возвратился в Ахульго. На другой день, 28-го числа, он снова явился парламентером; опять был перерыв военных действий — и опять без всякого результата. На этот раз Биакай даже не возвратился в Ахульго, а отправился в Чиркей. Уже тогда можно было заподозрить интриги чиркеевцев, что и подтвердилось впоследствии. На успех переговоров, очевидно, нельзя было рассчитывать, пока Шамиль имел еще возможность получать извне подкрепления и запасы; а потому решено было наконец привести в действие предположение, о котором давно уже были толки — распространить блокаду и на левый берег Койсу.

После целого ряда безуспешных рекогносцировок, моих и товарища моего Эдельгейма, в нижней части течения Андийского Койсу, положено было устроить переправу несколько выше Ахульго, и 25-го числа дано полковнику Лабынцеву приказание приступить к постройке там моста. В помощь ему даны были инженер Энбрехт и Генерального штаба — Эдельгейм. Последний с небольшою командою, в ночь с 25-го на 26-е число, спустился к реке, в расстоянии не более ружейного выстрела от Старого Ахульго; несмотря на чрезвычайно бурное течение реки, несколько хороших плотов переплыло на левый берег и благополучно возвратилось назад; вслед за тем началась разработка тропы с высот к избранному месту переправы. Но Лабынцев неохотно принимался за возложенное на него дело, и генерал Граббе был недоволен медленностью его распоряжений. В ночь с 30-го на 31 июля спущено с большим трудом к месту переправы несколько орудий (одно легкое, два горных и три мортирки), чтобы обстреливать противоположный берег Койсу. Несколько егерей опять переплыли реку, натянули канат и начали ставить туры. Но все эти попытки убедили в невыгодности избранного места, под выстрелами из Старого Ахульго. 31-го числа решено было отказаться от устройства здесь моста, а вместо того восстановить прежний у Чирката.

С 1 августа началось перемещение орудий и рабочей команды и приступлено к изготовлению сруба из бревен. Горяев, которому поручена была эта работа, жаловался на то, что Лабынцев своими странными распоряжениями только замедлял дело. Однако ж к 3 августа сруб был установлен на нашем берегу, и с передней его оконечности удалось перебросить на противоположный берег длинную (в 6 сажен) лестницу, по которой начали туда перебегать люди. К вечеру уже собрались на левом берегу реки полные три роты. В ночь они успели прикрыться укреплениями. Горцы, отброшенные огнем артиллерии, совсем очистили левый берег реки. 4 августа оба батальона Кабардинского полка, а за ними милиция Ахмет-хана двинулись к Чиркату. Оставив у этого селения милицию, Лабынцев со своими батальонами и двумя горными орудиями расположился на высотах левого берега Койсу против самого Ахульго. С наступлением темноты туда пущено было несколько гранат. Эти выстрелы были сигналом успешного исполнения предприятия. С этого времени (4 августа) Ахульго было обложено уже со всех сторон, и Шамиль лишился всяких сообщений. Прибывший к нему в тот день транспорт с шайкою андийцев не мог уже проникнуть в Ахульго и, постояв на высотах, должен был удалиться. Милиция Ахмет-хана решилась даже сделать поиск к Аргуни. Шамхальской же милиции приказано спуститься с высот для наблюдения за Согритлохским мостом, за Ихали и другими переправами на верхнем течении Койсу.

5 августа мне было поручено указать этой милиции место нового расположения. Несмотря на расстройство здоровья, я отправился с утра в лагерь милиции. Самого шамхала уже не было при ней; вместо него оставался брат его Шах-Абас; но настоящим начальником был прапорщик милиции Заусан — человек внушительной наружности, с окладистой бородой и, по-видимому, державший в руках свою орду. По прибытии моем в лагерь милиции, начались сборы к выступлению, продолжавшиеся невыносимо долго, так что мы двинулись только в 3-м часу пополудни. Проходя мимо Аккента, нашли там оставленную часть милиции Ахмет-хана, до 200 человек. Двигались мы очень медленно по узкой тропе и спустились на средний уступ гор, когда солнце уже садилось. Шах-Абас и его начальник штаба Заусан никак не решались идти далее и здесь остановились на ночлег. В то время как под Ахульго изнывали днем и ночью от зноя, здесь, на высотах, было так свежо, что перед рассветом я должен был встать и согреваться ходьбою, закутавшись в бурку. Утром снова пробовал я склонить шамхальских военачальников спуститься с гор к переправам на Койсу, но все мои убеждения были напрасны. Они объявили мне, что впереди у них есть верные люди, которые дадут им знать о приближении какой-либо неприятельской партии ранее, чем могли бы они сами заметить, находясь близ переправы. Видя бесполезность дальнейшего моего пребывания с шамхальскою милицией, я решился оставить ее на месте ночлега и вернуться в лагерь. Проехал я туда или, лучше сказать, прошел по кратчайшей тропинке с двумя проводниками из милиционеров.

Поездка эта не способствовала, конечно, поправлению моего здоровья; напротив того, после нее расстройство желудка и головные боли еще усиливались. Наш старший доктор Земский сначала не придавал значения моим недугам, приписывая их просто зною и худой пище; но с 12 августа, когда желудочные мои боли сделались нестерпимы, он должен был признать у меня все признаки кишечного воспаления и только с этого времени начал серьезно лечить меня, по методике тогдашних кавказских врачей, сильнейшими дозами каломеля. Я пролежал несколько дней в своем шалаше и едва мог следить за происходившим в это время кругом меня.

В ночь с 10-го на 11 августа неприятель опять произвел сильную вылазку из Нового Ахульго и вторично пытался разрушить работы галереи на спуске; однако ж на этот раз не имел успеха; как уже сказано, мантелет был прикреплен цепями. Горцы оставили на месте несколько тел; была потеря и с нашей стороны. От посещавших меня товарищей слышал я, что прибыла в отряд депутация андаляльцев, с письмом от тилитлийского кадия Кибит Магомы, который предлагал командующему войсками свое посредничество для «примирения» с Шамилем. Генерал Граббе ответил депутации, что русское начальство, признавая Шамиля и его приверженцев бунтовщиками, не может мириться с ним, а требует покорности. 12 августа снова явился парламентер из Ахульго; опять объявлено было перемирие на два часа, и по-прежнему генерал Граббе ставил непременным условием начатия переговоров предварительную выдачу заложником сына Шамилева. В то же время прибыл в отряд и чиркеевский старшина Джемал; но тогда имелись уже положительные улики в том, что этот хитрый и коварный дипломат, предлагая свое посредничество, вместе с тем отговаривал Шамиля от сдачи Ахульго. Известно было, что в числе защитников Ахульго находилось значительное число чиркеевцев. Джемал был арестован и впоследствии сослан. Переговоры продолжались 13 и 14-го числа; Шамиль, уклоняясь от выдачи сына, видимо, старался только протянуть время, а между тем в Ахульго деятельно производились работы для усиления обороны. Были сведения, что нескольким из его близких мюридов удалось выйти скрытно из Ахульго и пробраться к шайкам, показавшимся на высотах в тылу кабардинских батальонов Лабынцева.