У кумыкских князей и узденей имелся класс рабов обоего пола, называвшихся «кулами». Они состояли, как и у чеченцев лаи, из пленных, захваченных в былое время и переходивших из рода в род.
На кулах хотя лежала самая тяжелая домашняя работа и хотя они составляли неотъемлемую принадлежность владельца, но все-таки жизнь их была не в пример легче прозябания чеченского лая. Это происходило от более доброго и человеколюбивого направления характера кумыков.
Кумыки — строгие мусульмане, чтут Коран и исполняют с точностью в нем предписанное. Не только эфенди и муллы, но князья и узденя знают изустно Коран и читают если не по-арабски, то по-татарски. Между ними много хаджей, то есть ходивших на поклонение гробу Магомета.
Под Салатавией разумелось и разумеется гористое пространство между Сулаком, от Чирюрта до Ашильты, хребтами Мичикаль и Соук-Булак, отделяющими ее от Андии и Гумбета, и отрогом, отходящим у верховьев Акташа от Андийского хребта, и сначала составляющего правый берег этой реки, а потом круто упирающегося в Сулак между Чирюртом и Миатлы.
Салатавия получила свое название от горы Салатау, которою оканчивается хребет Соук-Булак над Сулаком между Миатлами и Евгеньевским.
Население Салатавии принадлежит к лезгинскому племени, которых мы, русские, называем так же, как и прочих жителей Дагестана, «тавлинцами», переиначенные нами из «таули» значит «горец», как и называют сами себя лезгины и их соседи.
Салатавия сделалась нам более известна с 1839 года, когда генерал Граббе, выступив с чеченским отрядом из Внезапной, двинулся в Гумбет и далее в Ахульго через аулы: Болтугай, Зурамакент, Инчхэ, Кастала, Хубары и Бортунай. Спустя 2 года этим же путем двигался генерал Головин, повернув от Бортуная на Гертме и Черкей. Спустя еще 3 года по этим опустошенным местам пришлось действовать и нашему отряду.
Только разница была в предшествовавших и наших действиях. Те были грозны и быстры, когда как наши — медленны и методичны.
Чеченский отряд, выступив 10 июня из Внезапной в составе 15½ батальонов, 24 орудий и 6 сотен казаков, следовало до Чипчака на расстоянии шестнадцати верст в пределах Кумыкской плоскости.
Спустившись с Чипчака к Сулаку по крутому спуску и пройдя еще несколько верст по левому берегу этой реки, отряд расположился лагерем у разоренного аула Болтугая, и нужно добавить, скоро и без всяких мудрствований со стороны начальства, от которого зависело это расположение. Впрочем, нечего было и мудрствовать, потому что равное место, занятое лагерем, примыкало с левой стороны к Сулаку, а спереди и справа было окружено на дальний ружейный выстрел отвесными скалами, изредка поросшими лесом.
Правда, и здесь предполагалось перемещать некоторые части, уже разбившие палатки только потому, что недоставало места в фасах четырехугольника одному или двум батальонам, бывшим в арьергарде. Однако, к счастью, это уладилось безропотно со стороны войск тем, что предложено было поместить эти части внутри лагеря, в виде резерва и прикрытия Главной квартиры на случай тревоги.
Следующий ночлег, согласно маршруту, составленному в Внезапной, назначен был в Зурамакент, отстоящий от Болтугая не далее 6 верст.
Имея в виду столь недалекий переход, решено было ареопагом, состоящим из председателя, корпусного командира, и членов — Гурко, Бутурлина, Герасимова и непосредственного моего начальника, Ивана Ивановича Норденстама, — сделав утром фуражировку, выступить в 3 часа пополудни. Но ареопаг упустил из виду, что в горах самое непредвиденное и ничтожное обстоятельство может сильно замедлить движение. Так случилось и в настоящий случай.
Кроме крутого подъема в полуверсте от Болтугая на высокую гору и такого же спуска к Зурамакенту, а равно неумения артиллерийских и подъемных лошадей, принадлежащих войскам пятого пехотного корпуса, ходить по горам, — завыл ветер, набежали густые облака, и небо разразилось страшным ливнем и грозой.
Вот в каком положении находился отряд, когда вскоре после разразившейся грозы наступила непроницаемая темнота. Вся кавалерия, пять батальонов и десять орудий окружали палатки главного и чеченского штабов, имея впереди себя на лесистых высотах караулы. Шесть батальонов, восемь орудий и обоз, растянутые от Болтугая до Зурамакента, остались там, где их застигла темнота, потому что продолжать следование по узкой, проложенной извилинами над страшной пропастью, дороге и еще более испорченной проливным дождем было совершенно невозможно. Притом нельзя было удостоверяться, в каком состоянии находился мост, переброшенный над расщелиной на вершине горы. Остальные затем четыре с половиною батальона и шесть орудий, составлявшие арьергард, оставались на позиции у Болтугая.
Такое разобщенное положение отряда до того встревожило и озадачило нашего корпусного командира, что он не раздевался и не ложился целую ночь. Ему вообразилось, что не только салатавцы, но даже Шамиль сделает на нас с рассветом нападение. То и дело посылались разные лица поверять передовые посты, расположенные на трудно доступных высотах, что по темноте нелегко было исполнять.
В таком же напряженном состоянии провели ночь и войска, находящиеся в Зурамакенте. Кавалерия не разнуздывала, а артиллерия не распрягала своих лошадей; пехота дремала с ружьями в руках; даже не все вьючные лошади были облегчены от своей тяжелой ноши, а тем более расседланы.
Не только рассвет, но и тихий восход яркого солнца не успокоил нервного расстройства Александра Ивановича… Старик, заложа руки назад, молча продолжал ходить взад и вперед возле своей палатки, по временам с беспокойством, то оглядывая окрестные лесистые высоты, то вперяя свой тревожный взгляд в вершину горы, по которой двигались наши войска, казавшиеся Гулливеровыми пигмеями.
Только к полудню окончилось, и притом без особенных приключений, сосредоточение всего отряда на Зурамакентской поляне, а как оно стоило больших беспокойств и треволнений для начальства и требовало отдыха и успокоения, то дальнейшее наступление было отложено до следующего дня.
Дневка на Зурамакентской поляне, где до 1839 года находился небольшой аул, известный своими садами, в особенности же превосходными виноградниками, была великолепная. Палатки нашего штаба были разбиты под обремененными плодами яблонями и грушами или развесистыми грецкими орешниками. Вода и лес под боком, только вода в Сулаке немного мутна, да по глубине и быстроте течения этой реки она неудобна для купания. Правда, был недостаток в траве, потому что кругом отвесные скалы, лишенные всякой растительности, или горы, покрытые каштаном, чинаром, дубом, ясенью, кленом, кизилом и боярышником.
Впереди нашей позиции, между лесистыми горами, просвечивалось ущелье, по которому вилась, журча по камням, небольшая речка и проходила дорога в глубь Салатавии. С башни, построенной на правом берегу Сулака и называемой Миатлинской, по имени бывшего тут аула, это ущелье наблюдалось небольшим гарнизоном и обстреливалось орудием, вместе с тем извещающим своими выстрелами и о появлении неприятеля.
На другой день, с рассветом, наш отряд выступил далее по этому ущелью. Мне приказано было находиться при генерале Лабынцеве, начальству которого поручено было правое прикрытие, состоящее из двух батальонов кабардинцев и двух батальонов замосцев, при четырех горных орудиях.
Эти войска, ведомые опытным генералом, и притом по местности, знакомой с 1839 года, занимая с быстротой одну высоту после другой и тесня перед собой неприятеля, достигли наконец самого возвышенного гребня. Двигаясь вдоль этого гребня, не только можно было видеть действия нашего отряда, но с удобством следить за неприятелем и наказать его за покушение преградить нам путь.
Однако, к сожалению, неприятель этого не сделал, а ограничился одной только жаркой перестрелкой, продолжавшейся во все время следования нашего по горам на протяжении восьми-десяти верст, несмотря на то, что в двух местах им были устроены завалы, нами уничтоженные. Ничего особенного не случилось и в прочих частях отряда.
К полудню отряд расположился лагерем, при слиянии небольших речек Ax-су и Татлы-су, на обширной и живописной поляне. Мы были окружены лесистыми, но менее высокими и более отлогими горами, сравнительно с Зурамакентскими.
Фруктовые деревья, виноградники и ямы, заросшие высоким бурьяном, где были сакли, заявляли о существовании на этом месте жилья, — и притом давно оставленного. И действительно, до 1839 года здесь находились не в дальнем расстоянии один от другого аулы Кастала и Инчхэ.
Наоборот, множество балаганов, а равно большие пространства только что скошенной и вытоптанной травы доказывали пребывание, и притом недавнее, огромного числа людей и лошадей. Это был стан Шамиля, оставленный накануне нашего прихода.
После беспокойного ночлега, по причине частых тревог, деланных с разных сторон неприятелем, отряд выступил далее.
Частые завалы доказывали о намерении Шамиля сопротивляться, однако все ограничилось живой перестрелкой, как во время следования к Хубарам, так и занятия высот, на которых находился этот разоренный в 1840 году аул.
На живописных Хубарских высотах, обильных травой, лесом, ключевой водой, и с которых виднелись Аух и Кумыкская плоскость, множество балаганов и большое пространство скошенной травы доказывали и здесь недавнее пребывание неприятеля. И действительно, Шамиль со своими скопищами оставил Хубарские высоты почти одновременно с приходом туда нашего отряда и на этот раз ненадолго скрылся от нас.
Не успели мы пройти от Хубар и четырех верст, как осязательно почувствовали присутствие Шамиля: несколько ядер и гранат, пролетевших и разорвавшихся над нашими головами, были ясным тому доказательством. Встревожился корпусной командир, засуетился весь ареопаг, а с ним и весь штаб; оживились войска, утомленные методически скучным походом.