Генерал Пассек назначил две роты литовцев для сопровождения наших раненых к главному отряду и в числе таковых было и 17 человек куринцев, принятых с той заботливостью и живейшей симпатией, с которыми принимают обыкновенно первых раненых. Граф Воронцов дал им денег, в их пользу была открыта подписка, а для доставления их в Темир-Хан-Шуру были назначены лучшие черводарские лошади. Но впоследствии, когда этих раненых пришлось иметь постоянно перед глазами, то люди мало-помалу привыкли ко всем этим ужасам и страданиям. После описываемых событий, я, как-то будучи в Дрездене, смотрел пьесу (переделанную из романа «Мемуары дьявола»), в которой один из актеров рассказывал массу ужасов и преступлений, которых он был свидетелем. Начинал он свой рассказ грустным тоном, каждый раз заканчивая его фразой: «Но ведь к этому скоро привыкаешь!» Эта сцена живо напомнила мне все те бедствия и страдания, которые уже прошли перед моими глазами, и то впечатление, которое когда-то они на меня производили.
Боже мой! До чего справедливо это — «ко всему привыкаешь»!..
Война служит богатой школой грустных и безотрадных опытов над самим собой.
Пассек получил приказание сначала обойти Мичикальское ущелье, затем захватить неприятельские орудия и, наконец, занять такую позицию, с которой он прикрывал бы движение главных сил отряда вплоть до того пункта, где уже могло бы состояться соединение его с главными силами. Занятием Анчимеера Мичикальская позиция была обойдена, что и заставило неприятеля немедленно же ее покинуть. Что же касается до орудий, то не таковы были местные условия Кавказа, чтобы отыскивать их на удачу, для успеха — их нужно видеть воочию, да и этого еще недостаточно.
Что касается до выбора места для расположения нашего отряда в целях обеспечения следования главных сил, то это было исполнено Пассеком со свойственным ему глазомером и с тем знанием и пониманием условий действий в горах, которыми Пассек владел в совершенстве и в чем он не имел себе равного среди кавказских офицеров.
Я нарочно опираюсь на все цели, поставленные Пассеку, и на средства и способы Пассека для их достижения, так как вызванные ими дальнейшие операции нашего отряда (которые я постараюсь доложить с возможной точностью) были подвергнуты в свое время строгой критике и составили один из важнейших пунктов обвинения, предъявленного памяти этого генерала[162].
Я говорю лишь во имя справедливости, потому что таково мое убеждение, что он исполнил лишь то, что ему следовало[163]; и свидетельствую в память покойника, который не раз полагался на мою защиту перед великими мира сего в минуты, когда он и не предполагал, что ему еще раньше придется предстать для ответа перед лицом Господа Бога.
Я также осуждаю это продолжительное наше пребывание на «холодной горе», так прозванной солдатами за вынесенные ими там бедствия от холода, но мое осуждение исходит из других соображений, чем общепринятые тогда осуждения Пассека[164], и я осуждаю единственно лишь из того обстоятельства, что у подошвы этой «холодной горы» было другое место, где бы мы бедствовали значительно менее и откуда мы одинаково хорошо обеспечивали бы следование главных сил отряда к Мичикале.
Но знал ли тогда кто-нибудь о существовании этого места?[165]
Мы были затеряны в облаках, затеряны в стране, где еще не ступала нога русского, и тем не менее Пассек сумел действовать и определить стратегический пункт, занятие которого обеспечило успех экспедиции. Пассек в эту эпоху имел много недругов и особенно завистников среди лиц Главной квартиры; на молодого сравнительно офицера, едва только начавшего подвизаться на Кавказе, имели зуб и полковники, которых он обогнал на службе, и двадцатилетние генералы, с которыми он было сравнялся.
Правды ради, следует признать, что Пассек всех их оскорблял своим высокомерием и тщеславием, которым он был всецело проникнут.
Я в жизни не встречал большего спорщика и, когда он сознавал, что не прав и доводы его уже не были действительны, то он переходил к решительным приемам, подобно атаке неприятельской позиции и, что называется, брал штыковым ударом. Так, однажды, когда среди его оспаривавших и уже утомившихся с ним в споре лиц, один из его товарищей, долее других его оспаривавший, заметил ему, что для продолжения с ним спора у него не хватает не доводов, а силы легких, то Пассек все еще метавший громы, ответил ему: «Ну, не спорьте тогда, когда грудь слаба». Как, конечно, ни было естественно, что Пассек имел врагов, но в данном случае были не правы обвинители Пассека. Как ни трудно мне разъяснить это обстоятельство, не имея карты, но я все же попытаюсь.
Перейти от Киркинского перевала к верховью долины Мичикале (важному пункту, который следовало занять для преграждения здесь доступа противнику) возможно было по двум направлениям: первое — (горами) принятое Пассеком, в 8 верст протяжения, второе — пролегавшее тропинкой вдоль двух долин — Копу и Мичикале, пересекавшихся почти под прямым углом, в 20 верст протяжения.
Следовательно, для достижения позиции, занятой нами в качестве авангарда, было два направления, одно — прямолинейное, другое — кружное. Утверждать, что главным силам следовало слепо идти в хвосте за нами, было бы, конечно, абсурдом (по тысяче причин, объяснять которые заняло бы много времени и было бы бесполезно), и главные силы не могли рисковать подобным движением, но было ошибочным не разведать другой дороги, на которую Пассек указывал совершенно определенно[166].
Главным силам оставалось только следовать этой дорогой, во-первых, дабы возможно было нас разыскать, а во-вторых, для возможности снабжения нас, не дав нам умирать с холоду и с голоду. Вместо того, чтобы принять это простое и естественное решение, продолжали [Очевидно, Бенкендорф говорит о Главной квартире, свите и вообще о лицах, составлявших верхи отряда. — Ред.] теряться в догадках и соображениях о нашем смелом движении и критиковать Пассека, который якобы один хотел все кончить, ничего не оставляя другим, и предоставляя нас таким образом всем тем бедствиям, через которые нам пришлось проходить[167].
Чудесное утро 6 июня застало нас на вершине Анчимеера. Воздух на больших высотах отличается необычайной прозрачностью, с глаз как бы спадает какая-то завеса, и поле зрения увеличивается почти вдвое.
С полным удобством мы как бы парили над этим нагромождением скал, над этими чудовищными трещинами и пропастями, которые сходятся, сплетаются, но нигде не прерываются, составляя в общем страну гор, именуемую Дагестаном. Мы не встречаем здесь ничего подобного строению известных нам горных стран, где соединение горных цепей, возвышение и опускание хребтов следует известной системе. Здесь — целый мир обломков и развалин: все здесь перемешано, все разбито, все в беспорядке; точно чудовищные волны океана как бы внезапно застыли и окаменели в бурю; это полное изображение первобытного хаоса.
Восхищаешься потрясающей красотой величественного и внушительного зрелища, но вместе с тем испытываешь чувство ужаса, как бы очутившись перед вратами ада.
Отсюда понятно отвращение, внушаемое нашим бедным солдатам грозной природой Дагестана, и та захватывающая тоска по родине, от которой они гибнут, вспоминая широкое раздолье этой родины, ее зеленые, слегка волнистые равнины, богатые и цветущие, веселые субботние хоровые песни и хороводы и церковные воскресные службы.
Сколько раз замечал я, как наши солдаты вздыхали о прелестях Чечни, между тем как там их отовсюду подстреливают, и каждый переход по лесу стоит чьей-нибудь жизни. Но там, по крайней мере, есть трава, есть лес, которые все-таки напоминают родину, а в Дагестане одни скалы да камни, камни да скалы.
«Когда бы только избавиться от этих проклятых гор». Нельзя не повторить с Ермоловым его энергичного чисто русского выражения, вырвавшегося у него, когда он, с вершины Караная, как и мы теперь, в первый раз увидал у своих ног этот огромный лабиринт пропастей, громадных гор, расколотых и перевернутых, образующих это море камней и скал Дагестана.
Багровое солнце подымалось из-за Койсубулинских гор.
Русский человек легко поддается чужеземному влиянию, и наши войска быстро перенимают нравы и обычаи соседних народов. Видя, изо дня в день, как муллы, простирая руки к востоку, с высоты минаретов призывают правоверных к молитве, мы, христиане, тоже обращаемся лицом к востоку, вознося к Богу и наши молитвы.
В самом деле, что может быть величественнее и красивее восхода солнца в горах Кавказа. В походе особенно набожно склоняешь голову перед золотым светилом, только что озарившим своим светом поле нового боя. «Зайдет ли оно до или после моей смерти за этими другими горами, по направлению которых оно движется и от которых находится всего в нескольких часах расстояния?» Таков сокровенный перед вечностью вопрос у каждого, заставляющий скрестить руки на молитву о Божьей помощи.
Барабаны ударили подъем, и мы выступили[168]. Мы приостановились у подножия горы, чтобы утолить жажду, так как на вершине Анчимеера не было воды. По пути нам пришлось еще взбираться на горы. Весь остаток этого дня мы не сходили с вершин, и это был лучший способ обозрения местности и быть настороже всяких неожиданных нападений, так как мы над всем господствовали.
Направо шли все горы и горы, за которыми раскрывалось Мичикальское ущелье, налево, примерно верстах в десяти, находилась воронка или трещина (затрудняюсь дать точное название), промытая водами Андийского Койсу, реки, которая и представляет естественную преграду между двойным кряжем гор, образующих Гумбет, и высоким центральным плато голых скал, образующим Аварию. Позади этих скал на фоне голубого неба вырисовываются ледники Дидо и горы Лезгинской кордонной линии.