Само собой разумеется, что вся округа за ней ухаживала, и не столько из-за ее миловидности, сколько из-за приданого. В конце концов она сделала выбор, вызвавший всеобщее негодование. На другом берегу Морели жил высокий парень по имени Доминик Панкер. Он не был уроженцем Рокрёза. Десять лет тому назад он приехал из Бельгии, чтобы получить наследство, оставленное ему дядей и состоявшее из небольшой усадьбы на самой опушке Ганьийского леса, как раз против мельницы, на расстоянии нескольких ружейных выстрелов. Он приехал, по его словам, с тем, чтобы продать хутор и сразу же вернуться домой. Но, видно, местность эта прельстила его, ибо он тут и остался. Он стал возделывать свой клочок земли, собирал с него немного овощей и этим жил. Он ловил рыбу, охотился; несколько раз лесничие чуть не накрыли его, чтобы составить протокол. Это свободное существование, основа которого была не совсем понятна крестьянам, в конце концов составило ему дурную славу. Его заглаза называли браконьером[3]. Во всяком случае, парень был лентяй, потому что часто его заставали спящим в траве в такое время, когда ему следовало бы работать. Лачуга, в которой он жил на опушке леса, тоже не была похожа на жилище порядочного малого. Если бы оказалось, что он дружит с волками из развалин Ганьийского замка, это нисколько не удивило бы местных старух. Но девушки иной раз все же отваживались заступиться за него — уж очень этот подозрительный парень был хорош собою: стройный и высокий, как тополь, с белой кожей, с белокурыми волосами и бородкой, казавшейся на солнце золотою. И вот однажды утром Франсуаза объявила дядюшке Мерлье, что любит Доминика и ни за что не согласится выйти за другого парня.
Можно себе представить, какой это был удар для дядюшки Мерлье! По обыкновению, он промолчал. Лицо его осталось, как всегда, сосредоточенным, но обычная веселость уже не светилась в глазах. В продолжение недели отец и дочь друг на друга дулись. Франсуаза тоже стала хмурой. Особенно мучило дядюшку Мерлье желание узнать, каким образом этому негодяю браконьеру удалось заворожить его дочь: Доминик никогда не бывал на мельнице. Старик стал наблюдать и обнаружил повесу на том берегу Морели, в траве, где он улегся, притворяясь, будто спит. Франсуаза могла его видеть из своей комнаты. Дело было ясное: они, должно быть, влюбились друг в друга, перемигиваясь поверх мельничного колеса.
Тем временем прошла еще неделя. Франсуаза становилась все мрачнее. Дядюшка Мерлье попрежнему молчал. Потом как-то вечером, ничего не сказав, он сам привел Доминика. Франсуаза в это время как раз накрывала на стол. Она, казалось, ничуть не удивилась и ограничилась тем, что поставила лишний прибор; лишь ямочки на ее щеках вновь обозначились, и снова зазвучал ее смех. Утром дядюшка Мерлье отправился к Доминику, в его лачугу на опушке леса. Тут мужчины проговорили три часа, предварительно заперев все двери и окна. Никто так и не узнал, о чем они могли толковать. Одно достоверно: уходя оттуда, дядюшка Мерлье относился к Доминику уже по-отцовски. Несомненно, в этом лентяе, который валялся в траве и влюблял в себя девушек, старик нашел именно такого парня, какого искал: порядочного парня.
Весь Рокрёз злословил. Женщины на крылечках не могли наговориться о том, как безрассуден дядюшка Мерлье, что берет к себе в дом бездельника. А тот не обращал на эти толки никакого внимания. Быть может, он припомнил свою собственную женитьбу. У него тоже не было ни гроша за душою, когда он женился на Мадлене и на ее мельнице; это, однако, не помешало ему стать хорошим мужем. К тому же Доминик сразу положил конец сплетням: он так рьяно взялся за работу, что вся округа была изумлена. Как раз в это время работника с мельницы взяли в солдаты, и Доминик ни за что не дал нанять другого. Он таскал мешки, разъезжал на таратайке, воевал со старым колесом, когда оно заставляло себя упрашивать, переставая крутиться, и делал все это с такой охотой, что люди приходили ради удовольствия на него поглядеть. Дядюшка Мерлье тихонько посмеивался. Он очень гордился, что разгадал парня. Ничто так не вдохновляет молодежь, как любовь.
Франсуаза и Доминик, занятые тяжелой работой, обожали друг друга. Они мало разговаривали между собою, зато переглядывались, нежно улыбаясь друг другу. Дядюшка Мерлье еще ни слова не сказал о свадьбе, и оба они относились с уважением к этому молчанию, дожидаясь воли старика. Наконец как-то в середине июля он велел выставить на дворе, под старым вязом, три стола и пригласил своих рокрёзских друзей притти к нему вечером выпить по стаканчику. Когда двор наполнился и каждый взял в руки стакан, дядюшка Мерлье высоко поднял свой и сказал:
— Так вот. Имею удовольствие объявить вам, что через месяц, в день святого Людовика, Франсуаза выйдет замуж вот за этого молодца.
Тут стали шумно чокаться. Все смеялись. А дядюшка Мерлье, возвысив голос, добавил:
— Доминик, поцелуй невесту. Так полагается.
И те, зардевшись, поцеловались под еще более дружный смех гостей. Это был истинный праздник. Был опорожнен целый бочонок. Потом, когда остались только самые близкие, завязалась мирная беседа. Наступила ночь, звездная и очень светлая. Доминик и Франсуаза, сидевшие рядом на одной скамье, молчали. Один старик-крестьянин стал рассуждать о войне, которую император объявил Пруссии. Всех рокрёзских парней уже забрали. Вчера опять шли войска.
— Ну, — сказал дядюшка Мерлье с эгоизмом счастливого человека, — Доминик иностранец, ему не итти. А если пруссаки придут, он защитит свою жену.
Мысль о том, что могут притти пруссаки, показалась забавной шуткой. Им дадут хорошую взбучку, и все это скоро кончится.
— Я уже их видывал, я уже их видывал, — повторил глухим голосом старик-крестьянин.
Наступило молчание. Потом снова чокнулись. Франсуаза и Доминик ничего не слышали: незаметно для окружающих они взялись за руки, и это показалось им таким сладостным, что они застыли, устремив взоры во тьму.
Что за теплая, дивная ночь! По обеим сторонам белеющей дороги в младенческой безмятежности засыпало село. Лишь изредка раздавалось пение какого-нибудь не во-время проснувшегося петуха. Из больших соседних лесов долетали медлительные дуновенья, касавшиеся крыш, словно ласка. Луга с их черными тенями приобрели таинственное и сосредоточенное величие, в то время как все источники, все воды, струившиеся во тьме, казались свежим и размеренным дыханием уснувшей природы. Порою можно было подумать, что старое мельничное колесо дремлет и ему снится что-то, как дряхлой сторожевой собаке, которая лает во сне; оно покрякивало, разговаривало само с собою, убаюкиваемое водопадом Морели, чьи воды отражали звуки с мелодичностью и протяжностью органной трубы. Никогда еще мир столь всеобъемлющий не спускался на столь счастливый уголок земли.
ГЛАВА II
Месяц спустя, день в день, как раз в канун святого Людовика, Рокрёз был в смятении. Пруссаки разгромили императора и форсированным маршем приближались к деревне. Уже целую неделю люди, проходившие по дороге, приносили вести о появлении пруссаков: «Они в Лормьере» или: «Они в Новелле», и от таких слухов рокрёзцам каждое утро мерещилось, что пруссаки уже спускаются к ним через Ганьийские леса. А между тем пруссаки всё не появлялись, и это пугало еще больше. Всего вероятнее, они нагрянут ночью и всех перебьют!
В предшествующую ночь, незадолго до рассвета, поднялась тревога. Жители проснулись от сильного топота на дороге. Женщины уже было бросились на колени и начали креститься, когда крестьяне, осторожно приотворив окна, разглядели красные шаровары. Оказалось, это французский отряд. Командир тотчас же потребовал местного мэра и после разговора с дядюшкой Мерлье остался на мельнице.
В тот день солнце вставало весело. Все предвещало жаркий день. Над лесами реяло желтоватое марево, в то время как с низин, над пастбищами, подымался белый пар. Опрятное и красивое селение просыпалось в свежести, и вся окрестность, с рекою и родниками, походила на изящный, окропленный росою букет. Но дивная погода никого не радовала. Многие видели, как командир ходит вокруг мельницы, осматривает соседние дома, переправляется на тот берег Морели и в подзорную трубу изучает местность; сопровождавший его дядюшка Мерлье, как видно, давал пояснения. Затем командир расставил солдат за стенами, за деревьями, в ямах. Основная часть отряда расположилась во дворе мельницы. Неужели предстоит бой? Когда дядюшка Мерлье вернулся, его стали расспрашивать. Он медленно повел головою и не ответил ни слова. Да, будет бой.
Франсуаза и Доминик стояли тут же, во дворе, и смотрели на старика. Наконец он вынул изо рта трубку и просто вымолвил:
— Ах, бедные мои ребятишки, завтра-то поженить вас не придется!
Доминик стоял, поджав губы и сердито наморщив лоб, и изредка приподнимался, впиваясь глазами в Ганьийские леса, словно ему хотелось воочию убедиться в приближении пруссаков. Франсуаза, очень бледная, нахмуренная, ходила взад и вперед, подавая солдатам кому что требовалось. А те варили себе похлебку на дворе, в сторонке, и шутили в ожидании еды.
Между тем капитан, казалось, был в восторге. Он осмотрел все комнаты и большой зал, выходящий на реку. Теперь он сидел у колодца и беседовал с дядюшкой Мерлье.
— У вас тут настоящая крепость, — говорил он. — Мы легко продержимся до вечера… Разбойники эти что-то запаздывают. Им давно пора уже быть здесь.
Мельник попрежнему был угрюм. Он уже представлял себе, как его мельница полыхает факелом. Но он не жаловался, считая это бесполезным. Он только промолвил:
— Вы бы приказали спрятать лодку за колесо. Там есть впадина, она там поместится. Быть может, она еще пригодится.
Командир отдал соответствующее распоряжение. Это был красивый мужчина лет сорока, высокий, с приятным лицом. Вид Франсуазы и Доминика, казалось, радовал его… Он занялся ими, словно позабыв о предстоящей схватке. Он глазами следил за Франсуазой, и было ясно видно, что она ему нравится. Потом он повернулся к Доминику и неожиданно спросил: