[505]. Настойчивость, с которой и Сен-Реми и Бухнер пишут о недопустимости просыпания пороха на землю из шуфлы, заставляет думать, что на практике земля и платформы на батареях со временем действительно покрывались дорожками рассыпанного пороха, и не трудно догадаться, какими последствиями это было чревато. О несчастном случае на батарее, когда во время осады Дерпта «на роскате взорвало порох», сохранилось упоминание в военно-походном журнале Б. П. Шереметева [506]. Крайне важно было, чтобы используемые при работе с порохом инструменты не давали искры, поэтому из металлов предпочтение отдавалось меди; в частности, желоб шуфлы делался из меди и крепился на шесте медными же гвоздями[507].
Из труда Сен-Реми мы узнаем еще о некоторых нюансах поведения солдат на батареях: «Надлежит запрещать сколько возможно, чтоб салдаты, или иные, не чинили себе проходу сквозь батарею, для того что сие мешает тем, которые пушками управляют; да к томуж неприятель на то место чаще стреляет, и случается от таковых проходов несчастие салдацкою глупостию, когда который идучи мимо пушек станет табак курить»[508].
Особенно рискованной была стрельба из мортир, поскольку требовалось почти одновременно зажечь и запальную трубку бомбы и затравку мортиры. Если мортира выстрелит, а бомба не разорвется – она просто не причинит ожидаемого ущерба крепости; если же затравка мортиры не сработает, бомба взорвется прямо на батарее. Опасность такого исхода живо изобразил Сен-Реми: «Может так случиться, что бомбовую трубку запалят, и мортирная затрава запалена ж будет, не учиняя никакова действа, за тем, что запал худо прочищен, или худо затравлен, или для того, что затравку дождем обмочило; что возможет причинить много смятения в батарее, и в шанцах от бомбовых черепьев, которые после повсюду розлетятся»[509]. Британский профессор фортификации и артиллерии середины XVIII века Джон Мюллер описал два подхода к зажиганию бомб. Французы при стрельбе из мортир прибивали порох пыжом, бомбу клали в ствол мортиры трубкой кверху, а пространство вокруг бомбы заполняли и утрамбовывали землей; один артиллерист должен был поджечь трубку бомбы, после чего другой запаливал затравочный порох мортиры. Описание этого способа и его недостатков у Сен-Реми приведены выше. Британские же артиллеристы, по Мюллеру, клали бомбу поверх пороха так, чтобы трубка зажигалась сама от возгорания пороха в каморе мортирного ствола [510]. Мюллер, впрочем, не говорит, когда этот способ стал фактически применяться; в связи с этим встает вопрос, был ли этот способ известен европейским и русским бомбардирам конца XVII – начала XVIII в.?
В книге Эрнеста Брауна, изданной впервые в Гданьске в 1682 г., подробно описываются способы заряжания мортир «двумя зажиганиями», когда между каморой и бомбой укладываются пыж, деревянные поддоны, дерн и песок, а сама бомба кладется трубкой кверху и зажигается отдельно. Там же описана стрельба из мортиры «духом или одним огнем», когда, как и у Мюллера, запал должен запалиться от выстрела. Для этого снаряженную порохом и трубкой бомбу снаружи обрабатывали смолой, обматывали тканью и посыпали тертым порохом, а к трубке привязывали фитиль; все это должно было загореться при выстреле и сообщить пламя бомбовой трубке. Пороховой заряд в каморе закрывали одним пыжом («казенным зерцалом или втулкой» с пятью отверстиями), сверху посыпали тертым порохом и накрывали вторым пыжом («подъемным зерцалом» с большим количеством отверстий). Через сделанные в обоих «зерцалах» «дыры и лощины» при выстреле огонь от каморы доходил до бомбы. Бомбу клали на второй пыж трубкой вверх и фиксировали в канале ствола четырьмя клиньями. При этом Браун предостерегал: если нижняя стенка бомбы окажется тоньше, чем верхняя, то ее может расколоть при выстреле: «Легко от удару разбиваются и розрываются перед мортиром, так что от того запаляющий в смертном страху пребывает»[511].
Другой автор-артиллерист конца XVII в., саксонской поручик Поган Зигмунд Бухнер, признавал, что «предки наши двумя зажиганиями стреляние за безопасное почитали», но считал, что связанные с этим способом опасности вынуждают отказаться от него. Описывая риски, он упоминает интересующие нас реалии работы на батарее: спешка, ошибки и случайности сопровождали артиллеристов всегда. «Каждый огнестрелятель, також и последний пушкарь со мною признает, что почасту и самому лутчему мастеру прилучитца при многом и скором бросании погрешение в затравливании в запалных дыр, а хотя и того не будет, то почасту бывает, что запалные трубки засорятся и при затравливании порохом и вовсе заткнутся, от чего порох токмо с полки сорвет, а сквозь не прогорит. И аще тако бомбу на переди зажжет, а запал по достоинству не затравит, и от того могут при том стоящие люди в смертный страх прийтить, или хотя люди куцы и уйдут, то однако и весь мортир розорвет, и тем тому государю великий убыток, а иногда в нужное время когда иного вскоре взять негде и великий вред учинится, и тех причин ради изобретено есть духовое бросание». Альтернативой Бухнер называл способ, при котором бомбу клали очком вниз, проложив между порохом и снарядом пыж – «войлочный шпигель или круг с зажигательным составом» [512].
Таким образом, можно сделать вывод, что стрельба «одним огнем» хотя не была в чести во Франции, была тем не менее известна в Европе уже в конце XVII в. Исходя из того, что работы Брауна и Бухнера были известны, как минимум, по опубликованным в 1710–1711 гг. переводам на русский язык, можно предположить, что русские артиллеристы владели этим способом стрельбы бомбами (или по крайней мере знали о нем).
В любом случае стрельба из мортир была сопряжена с риском; в 1711 г. бригадир Балк доносил Я. В. Брюсу о производстве опытной стрельбы из мортир и о случившемся при этом «несчастии»[513].
Поломка орудий
Ядра и бомбы из крепости, как мы видели, могли выводить из строя осадную артиллерию, но брустверы батарей все-таки защищали от выстрелов. Однако нередко случалось, что орудия приходили в негодность сами – без помощи неприятельских снарядов. В реляциях встречаются упоминания о «разгоревшихся» запалах артиллерийских стволов – от многократных выстрелов запальное отверстие увеличивалось в диаметре до такой степени, что это выводило орудие из строя. Под Нотебургом в 1702 г. в результате длительной стрельбы запальные отверстия орудий «разгорелись» настолько, что ломовые пушки стали непригодными для ведения огня; это произошло раньше, чем было закончено пробитие брешей, и войскам пришлось штурмовать непреодолимые стены. При снятии осады в 1706 г. из-под Выборга пришлось вывозить мортиры, которые разгорелись[514], а при второй осаде того же города в 1710 г. одна пушка «раздулась от многой стрельбы» [515].
Все эти орудия было необходимо починить, например «разгоревшиеся» под Нотебургом пушки было необходимо готовить к кампании следующего 1703 года, и в письме от 19 марта 1703 г. Петр сетовал, что специальный мастер, заделывающий запалы, до сих пор не был прислан и это ставило под угрозу срыва планы по взятию крепостей в 1703 г.: «Прошлоготские пушки ни одна в паход не годна будет, от чево нам здесь великая останофка делу нашему будет, без чего и починать нельзя» [516]. В 1704 г. пушкарь Афиногенов посылался в Ладогу «для завинчивания у раздутых пушек запалов» [517]. Очевидно для этого применялся специальный шуруп, «которым надлежит разстрелянные запалы завинчивать», он упоминается в 1710 г. [518].
Иногда пушки было проще перелить, чем починить. В 1704 г. царь принял решение испорченные от стрельбы во время осад Дерпта и Нарвы пушки переливать на месте – для этого строили кирпичные печи [519]
Мортира с бомбой. Нач. XVIII в.
Отдел рукописей БАН
В 1715 и 1716 гг. «негодные разстрелянные орудия» тоже не ремонтировали, а просто переливали[520]. Датчанин Юст Юль видел собранный русскими около Нарвы в сентябре 1709 года парк осадных орудий и записал: «Из числа этих орудий двадцати штукам с прогоревшею от долгой пальбы затравкой и потому негодным к употреблению залили дно на толщину ядра металлом и затем впереди этого залитого слоя просверлили новую затравку. Русские артиллерийские офицеры уверяли меня, что такому быстрому прогоранию затравок подвержена большая часть их орудий, и это потому, что вылиты они из металла, обыкновенно употребляемого для колоколов и заключающего в себе слишком много олова; ибо в настоящую войну духовенство было вынуждено предоставить правительству из церквей во всех царских владениях известное количество колоколов для переливки оных в пушки»[521].
Подверженность пушек разгоранию старались проверять на производстве до отправки орудий в войска, в 1705 г. Я. В. Брюс велел дьяку Приказа артиллерии «опытать» вылитую мастером Михелом Арнольтом 12-фунтовую пушку: «От скольких выстрелов той пушки запал повредится. И ты тое пушку прикажи вывесть на поле и стрелять из нее выстрелов по 50»[522]. Результаты этого «производственного эксперимента» (хотя и проведенного не по инструкции) интересны для нас, так как демонстрируют предельные нагрузки для осадных пушек: «И опытывано в дву числех по 50 выстрелов, а в дву числех по сту выстрелов. И оттого у той пушки запал повредился. А наперед сего к тебе писал, чтоб из тоей пушки стрелять по 50 выстрелов, а не по 100. И я дивуюсь о том, что от вашей стрельбы пушка устояла»