[714]. Петр тогда же по этому поводу писал Меншикову: «Понеже уведомились мы, что дезартиры швецкие, которые отпущены от вас с пасами, многие приняли службу швецкую, а иные по дороге дуруют, того для которые еще не отпущены и которые впредь выдут, велите задерживать или дацким отдавать»[715].
Судя по дневниковым записям Гельмса, сведения об уходе дезертиров из крепости быстро распространялись по городу: в первые восемь дней осады из Риги дезертировали 40 человек, в конце ноября был задержан намеревавшийся дезертировать капитан Фогель[716]. Против роста дезертирства комендантом были объявлены следующие меры: те, которые убегут и будут пойманы, без пощады будут повешены, а офицерам было приказано доставить имена дезертиров из их подразделений, для прибития к позорному столбу[717]. Отметим, что те же меры содержались в русском воинском артикуле о дезертирах и беглецах: «Которые, стоя пред неприятелем, или в акции уйдут, и знамя свое, или штандарт, до последней капли крови оборонять не будут, оные имеют шельмованы быть, а когда поимаются убиты будут» [718].
По мере того как осада все больше осложняла жизнь людей в городе, возрастал поток тех, кто стремился покинуть крепость. Они сообщали осаждающим сведения, которые интересны для нас и сегодня, поскольку описывают моральное и физическое состояние осажденных.
«Тогож дня [4 июня 1704 года. – Б. М.] перебежал из Нарвы в обоз челядник майора Ребиндера, которой в Нарве обретался, и в роспросе сказал о войсках в Нарве будущих, против вышеписанногож взятого Нарвенского мещанина [по имени Ланг, взятого 31 мая недалеко от города. – Б. М.], что тогда в Нарве конницы было 500 человек, у которых только с 200 лошадей, и пехоты 2000 человек, а хлебных запасов в магазинах малое число, и при его бытности в Нарве дано де всем солдатам на месяц по четверти бочки овса на человека, а ржи никому уже не дают. Офицерам же никакой хлебной дачи нет, а за все дают им деньгами. Для чего многие офицеры, приходя к коменданту Горну, говорили, что если им он хлебных запасов давать не станет, то они принуждены будут уйтить из Нарвы к войскам царского величества. Такожде и солдаты многие от голоду о том же мыслили и явно меж собою говорили, что если им хлеба давать не будут, то також пойдут к войскам великого государя»[719].
7 июня в русский лагерь из Нарвы перебежали два человека, а также пришел драгун из корпуса Шлиппенбаха и сообщил, что этот шведский генерал стоит в Ракобурге (Раквере) с отрядом в 3000 человек, большая часть из которых – конные [720]. (Данные о Шлиппенбахе интересовали русское командование, поскольку только этот неприятельский корпус находился поблизости и мог деблокировать Нарву.) 26 июня в наши апроши из Нарвы перебежал капрал Андрей Фалк, «от которого уведомились о особливостях состояния того города»[721]. А 12 июля перебежал «шведский драгун пьяный, который взят и приведен в обоз»[722]. Перебежчик 17 июля – шведский рейтар – на допросе сказал, что «ушел он оттуда от голоду, потому что им уже за скудостию провианту, хлеба не дают, а выдали де на месяц солодом по четверику человеку» [723]. 3 августа в русские апроши перебежали шведский «драгун да работная баба» [724], которые сказали, что «в Нарве от бомбардирования великое разорение было, и в домах, и в погребах людям урон чинился; а найпаче от гладу, понеже уже хлеб последний роздали солдатам на одну неделю по небольшому, и больше питаясь киселем ослабели» [725]. На следующий день «из Нарвыж перебежал в апроши наши шведский гранадер, подтверждая помянутое» [726].
Тогда же, 4 августа, русский житель Нарвы рыбак Иван Петров перешел к осаждающим и сообщил, что дом коменданта до сих пор не разрушен; по его указаниям туда было пущено несколько бомб, однако они причинили лишь незначительный ущерб дому и никак не задели семью Горна; в тот же день к русским дезертировал солдат из роты капитана Фролиха [727] О настроении нарвского гарнизона говорит и такой случай: когда 3 августа капитана Фока посылали из крепости на разведку, ни один солдат не захотел с ним идти, пока полковник Лоде не пригрозил им расстрелом[728].
В ходе осады 1710 г. из выборгской крепости дезертировал солдат Карельского полка Матис Мондоле, который рассказал о существовании подкопов и о намерении коменданта в случае штурма «весь замок подорвать порохом». Тот же солдат поведал, что «у посацких торговых людей правиант обрали весь, а купить и з деньгами взять негде, а ис казны кроме салдат никому не дают, отчего посацкие и мастеровые люди многия з голоду помирают», при этом «по нынешней даче провианту еще на полгода будет» [729]. Таким образом, местное население голодало, но запасы провианта, необходимые защитникам для длительной обороны, сохранялись. Аналогично по взятии Дерпта выяснилось, что «провианту в нем сыскано зело довольно»[730].
Шведский журнал обороны Кексгольма в 1710 г. подробно фиксировал случаи дезертирства из гарнизона. Уже на второй день после прихода русских к крепости к ним бежало 5 солдат, а в последующие дни до конца осады дезертировали еще не менее 15 человек. 26 июля один солдат был схвачен при попытке к бегству и «аркебузирован», т. е. расстрелян[731].
О перебежчиках из царских гарнизонов известно немного – ведь и «сидеть в осадах» русским довелось гораздо меньше. Судя по письму британского волонтера при шведском дворе Джеффриса, из Полтавы 4 июня «дезертировал помощник главного инженера, француз, который сказал, что его хозяин тоже покинет город на следующий день, но московиты раскрыли его план и арестовали его» [732]. Швед– артиллерист, взятый в плен под Полтавой и поступивший на русскую службу, перебежал обратно к шведам в осажденный Кексгольм [733].
Дела украинские
Борьба, в которую были вовлечены петровские войска на Украине в период 1708–1711 гг., включая переломные полтавские события, составила важный пласт в опыте крепостной войны для русской армии. Подробно случаи атаки и обороны слободских, гетманских и запорожских крепостиц будут рассмотрены ниже в главе о небольших укреплениях. Но поскольку война в этом регионе отличалась особенно активным участием местного населения, перипетии взаимоотношений с украинским казачеством в связи с обороной или взятием городов, по мнению автора, заслужили отдельного рассмотрения в данной главе.
Угроза перенесения военных действий на земли Гетманщины при наступлении Карла XII в 1708 г. вызвала волнения среди городовых казацких полков. Казаки не понаслышке знали о тактике выжженной земли (см. ниже главу о разорении земель) и, предвидя необходимость укреплять свои города и предпринимать меры к спасению имущества и семей, казаки требовали временно отпустить их со службы; многие уходили самовольно. Переяславский полковник С. Томара в письме от 23 сентября 1708 г. сообщал Г. И. Головкину о том, что стародубовский полковник И. И. Скоропадский рассказывал о намерениях вторгшегося неприятеля: «Подлинно в малороссийских городах наших имеет пустошить и разоряти и что совершенно в его ж полку стародубовском много деревень волохи огнем и мечем разорили»; сам Скоропадский «со всем ему войском врученным, спешно пошол в домы свои для управления всякого в городах и дворах своих от находу и приближения неприятелского». Опасения казачества выражались в письме так: «И болим все сердечно о городах и домах своих, дабы не познали последних разореней и нищеты. Препокорственно упадая, слезно просим милости на нас, нищетных, бедных малороссийских людей и верных пресветлому монарху подданных, показать и отпустить также для управления в домы, дабы могли целость убожества нашего соблюсти и приготовитесь на непременную и далную службу монаршескую, в которой всегда готовы пребывати и умирати»[734].
В таких условиях русское командование обращало особое внимание на поддержание лояльности населения Гетманщины, особенно в тех городах, которые предстояло защищать от шведов. Когда в ожидании шведского нападения осенью 1708 г. в город Стародуб был введен гарнизон царских войск во главе с полковником-иноземцем, выяснилось, что «зело то не угодно черкасам, что иноземцу быть камендантом, об обидах каких приходят бить челом, и от него рассутку нет; а я слышал, что жалуютца черкасы, лутче они опхождения имеют с русскими», – так докладывал царю обстановку Ф. Бартенев [735]. Судя по письму Шереметева Петру от 14 октября, комендантом стародубовской крепости был назначен полковник «Фейлейгейм» [736], и царь велел фельдмаршалу: «Каменданта русского изволте определить в Стародуб ради многих причин» [737]. О настроениях местных жителей сообщал Петру 31 октября 1708 г. Я. В. Брюс, когда писал о том, как русская армия была встречена в городе Глухове: «Как гарнизон наш сюды вступил, то вся чернь зело обрадовалась. Токмо не гораздо приятен их приход был старшине здешнему, а наипаче всех здешнему сотнику, который поехал к господину фельдмаршалу Шереметеву купно с Четвертинским князем. И сказывают многие здешние жители, что он весьма Мазепиной партии, который у него всегда детей крещивал»