. Таким образом, военные действия не были причиной «черной смерти», но, несомненно, способствовали ее распространению среди больших скоплений людей, будь то запертые в городе гражданские или находящиеся в военном лагере солдаты.
«Извне нам угрожает война, а внутри голод и чума, наши люди начинают уже есть конину, а также многие другие непотребные вещи», – записал Гельме под 18 июня; а 9 июля продолжил: «Чума все еще с каждым днем увеличивается, и, к несчастию, уже люди падают на улицах. Кажется, не хватит живых, чтобы погребать умерших»[818]. Вместе с Ригой та же участь постигла не только осажденные Динамюнде, Пернов и Ревель, но и сельскую местность. Чума появилась в феллинском, дерптском и карвусском уездах; для сбережения города крестьян не впускали вовнутрь и дезинфицировали их посредством обкуривания можжевельником, однако все это не помогло. 11 августа в Ревеле произошел первый случай чумы, а 9 сентября полковник Нирот уже сообщал, что в гарнизоне ежедневно умирают 50–60 солдат [819].
Не обошел стороной мор и осаждающие русские части. Генерал А. И. Репнин, находившийся по Ригой, 27 июня по просьбе царя подробно сообщал о развитии эпидемии в его войсках. «Начавшаяся болезнь такова ж, как и прежде: помирают на день человек 10 и до 20 и болыпи, о которых я могу ведать, а помирают от лихоратки горячей и от огневой и без знаков и с знаками, а болыпи без знаков и сутки и двои и трои, а болыпи шести суток не лежат… А ныне слышим, что помянутые болезни суть и в кавалерии, которая при нас. И в Лифляндии обыватели помирают, чего ради по доношению моему посланы в Лифляндию офицер и лекарь освидетельствовать, какими болезнями умирают. И когда студено и ветер не с полудни, то тише болезнь бывает и умирают; а когда жары и ветер с полудни, то умножитца больных и мертвых» [820].
Ответ царя демонстрирует, какими виделись меры против эпидемии: «как возможно старайтесь о соблюдении людей. И розставте их реже, не токмо что полк от полку далее, но и рота от роты особливо в удобных (где есть леса и воды чистые) и от Риги не в ближних местах… Також дохторы здесь гаворили, чтоб жечь у всякой роты (не великим огнем, но больше дымом) мажевелник, а буде того нет, то навоз конской или иное что дурно ваняет, которой дым зело потребен протиф сих болезней» [821]. Помимо этого были установлены военные заставы, которые должны были пресекать всякую коммуникацию зараженных территорий с остальными областями России.
Помимо провианта для гарнизона, осажденные были вынуждены заботиться о лошадях, в частности – сохранять окружающие крепость пастбища. Взятые в плен 23 июня 1701 года в окрестностях осажденной шведской Риги поведали в том числе о том, что комендантом города «велено около Риги на лугах траву беречь, чтобы никто не травил и не косил, а для кормов рижским жителям отведено в иных местах»[822]. Еще одну особенность ландшафта вокруг осажденной крепости составляли пасущиеся стада скота, принадлежавшие горожанам. Внутри крепости выпасать домашних животных было негде, поэтому их выгоняли на луга под стенами (очевидно, подальше от атакованных фронтов). Это объясняет нередко описываемые ситуации, например в Дерпте, где осаждающий пытался отбить и угнать скот, а осажденный – защитить свои стада [823].
Когда же осажденной армии предстояло держать оборону в стесненных условиях, от лошадей приходилось избавляться. Из той же Риги во время осады 1709–1710 гг. несколько сотен кавалеристов с лошадьми были отправлены в Пернов уже на второй неделе осады. Однако они не смогли прорваться через порядки осаждающих и были принуждены с потерями отступить в крепость [824]. В первых числах января шведы сами застрелили более ста лошадей, т. к. усилился недостаток фуража. Помимо этого, многие лошади бродили по Риге и предместьям без хозяев и корма, затем падали и околевали [825].
Туши убитых при бомбардировании лошадей и коров также представляли опасность для осажденного города угрозой эпидемии. Поэтому коменданту следовало позаботиться о том, чтобы падаль оперативно закапывали, как это было в Дерпте [826].
Ситуация с избавлением гарнизона от своих лошадей повторилась в Тенингене. Соединенные войска Петра и датского короля «прижали» шведскую армию к этому городу, резиденции Голштинского князя, в феврале 1713 года. Городские власти обещали царю соблюдать нейтралитет и не впускать в город шведов, однако при наступлении союзников шведы в город все-таки вступили. Таким образом, ни осажденный, ни осаждающий не готовились к осаде Тенингена. Перед тем как запереться в Тенингене, шведы избавились от своих лошадей: «Лошадей в войске неприятельском оставлено толко 1800, а досталных перестреляли» [827]. Когда же шведский корпус вошел в крепость, оттуда были выгнаны офицерские и драгунские лошади[828]. В письме от 3 марта 1713 года Г. И. Головкин переслал гетману Скоропадскому реляцию о начале осады: «Повседневно начали из швецкого войска к нам дезертеры переходить из конницы немецкой вдруг человек по 20, по 30 и больше, которые сказывают, что неприятель, видя себя в таком от наших утеснении и имея в провианте, а наипаче в фураже скудость от конницы своей, которая при нем 8 полков, оставил токмо 2000 лошадей и с офицерскими, а прочих всех лошадей перекололи и перестреляли» [829].
Разорение земель
Беженцы стекались в города со всей округи еще до начала осады, поэтому имеет смысл выглянуть за стены города и посмотреть на ту опасность, от которой укрывались лифляндские, эстляндские, ижорские, финские и пр. селяне. Касаясь действий русских армий в Прибалтике, шведские и прибалтийские источники неизменно рисуют мрачную картину разорения, грабежа, массовых убийств и т. п. [830]. «Пока король ежедневно собирал свежие лавры в Польше, наши бедные границы в Ливонии оставались открытыми грабежам и варварству русских, которые, как только открыли себе путь взятием Нотебурга, совершали самые ужасные жестокости» [831]. Так писал Адлерфельд, и можно лишь уточнить, что набеги совершались задолго до взятия Орешка.
Совсем скоро после нарвского поражения, 5 декабря 1700 г., Петр повелел Шереметеву с «конницею новгородскою и черкаскою» «итить в даль, для лутчаго вреда неприятелю», при этом «ближних мест беречь (для последующаго времени)» [832]. Через год Шереметеву снова указано «с ратными конными и пешими людми быть в генералном походе, и итти за Свейской рубеж, розведав подлинно о неприятелских людех, для поиску и промыслу над оными непрятели и разорения жилищ их, куда воинской случай позовет» [833]. Из этих распоряжений видно, что, поскольку земля была ресурсной базой для войск, следовало наносить ущерб в глубине неприятельской территории, но сохранять в целости пограничные районы, которые могли пригодиться для обеспечения своей армии.
Нельзя не признать, что со временем армия Петра получила, несомненно, большие возможности (в первую очередь благодаря численности и составу конных частей) для ведения такого рода военных действий и достигла в нем несравнимо больших результатов, чем армия Карла. Вместе с тем и шведская сторона не была чужда тактики разорения, хотя и не слишком в ней преуспела. После нарвской конфузии, в декабре 1700 г., король приказал командующему в Ингерманландии генерал-майору Крониорту вторгнуться на русские пределы с целью взыскания контрибуций и разорения селений. С той же задачей Магнусу Стенбоку было приказано взять Гдов. Тогда же ижорские крестьяне совершали самостоятельные набеги через границу; хотя их действия не совпадали с планами Крониорта, сам король повелел разрешить им жечь, сколько они пожелают[834]. На другом направлении ливонские крестьяне в большом количестве участвовали в нападении на Печоры в феврале 1701 г. – они присоединились к шведскому военному отряду, чтобы грабить пограничную русскую территорию. Рейды шведских войск и ливонских крестьян на псковские земли продолжались всю зиму 1701 г. и позднее, ими были сожжены тысячи домов, взяты многие пленные[835].
Многочисленные свидетельства того, как ратные люди «жгли и разоряли без остатку» мызы, деревни и городки, содержатся в письмах Шереметева и его походном журнале. В качестве примера можно привести выдержку из отчета от 4 августа 1702 г., в котором фельдмаршал сообщал, что «посылал во все стороны пленить и жечь; и не осталось целова ничево, все раззорено и пожжено, и взяли твои государевы ратные люди в полон мужеска и женска полу и робят несколько тысяч, также и работных лошадей, а скота с 20 000 или больше, кроме того, что ели всеми полками, и чего не могли поднять, покололи и порубили; а я чаю, что вдвое больше будет» [836]. Петр явно одобрял образ действий Шереметева: «Борис Петрович в Лифляндах гостил изрядно доволно, и взял нарочитых 2 да малых 6 городов…; полону с 12 000 душ, кроме служивых»[837].
Официальная российская историография признавала жестокость методов ведения войны уже по результатам кампании 1701 г., но рассматривала их как неизбежность и находила им объяснение: «Правда, что то причиняло во оной земле довольно плача и жалоб; только надобно ведать, что калмыков и татар в узде держать не могли, а кроме того казалось, что правды воинские дозволяли делать всякие неприятства против неприятеля так непримирительного; а наипаче для того,