[1218]. При осаде Азова в 1695 г. у русского командования был план вызвать на штурм охотников, которые сами должны были избрать себе офицеров, рядовому охотнику обещалось 10 рублей [1219]. Однако был ли такой подход широко распространен в русском войске XVII в. и существовал ли в XVIII в., мы сказать не можем. С другой стороны, известны многочисленные примеры вознаграждения за совершенный подвиг.
После взятия Нотебурга «афицеры и рядовые, каждой по достоинству своих трудов, были награждены деревнями и золотыми манетами» [1220]. Военно-походный журнал Б. П. Шереметева уточняет, как именно были пожалованы ратные люди, «которые были на штурме, за их верную службу и за кровь»: все участники штурма Нотебурга от капрала и старше получили единовременные денежные выплаты (капитаны получили по 300 р., поручики – 200 р., подпоручики – 100 р., сержанты – 70 р., капралы – 30 р.); рядовые младшего («племянничьего») оклада были повышены в «старый» оклад, «старые» рядовые – в капральский оклад; все офицеры были повышены в чинах с соответствующим жалованьем, хотя оставались служить в своих полках в прежних чинах в ожидании вакансий («в убылые места»[1221]). В частности, нам известна записанная в 1720 г. сказка Ивана Никифоровича Найдинского, который, будучи сержантом полка Павла Бернера, был «в 702 году на штурме под Шлютенбурхом охотою и за оной приступ получил государеву милость семьдесят рублев»[1222]. Раненным на приступе начальным людям давалось «государева жалованья по 300 рублев»[1223]. Положенные 300 рублей за пролитую кровь получил капитан гренадерской роты Гулицова полка Мякинин; он также вспоминал, что за успешный бой с шведским отрядом в окрестностях Нотебурга солдатам его роты было выдано по рублю «и был погреб» (т. е., видимо, им выставили вина) [1224]. За ту же победу артиллеристам, генерал-майору Я. В. Брюсу «со товарищи» были даны в награду семь шведских пушек в денежном эквиваленте 1617 рублей 5 алтын [1225]. Еще 7 медных пушек из Нотебурга, калибром от 24 до 3 ф., общим весом 480 пудов 19 фунтов, были определены фельдмаршалом «господину капитану бомбондирской роты с порутчиком и урядники и с редовыми салдаты за их труды», и таким образом сам Петр как капитан, Меншиков как поручик и другие бомбардиры-преображенцы получили из расчета по 6 рублей за пуд в общей сложности 2882 рубля 28 алтын 2 деньги [1226]. То есть артиллеристы и бомбардиры получили в награду трофейные пушки, но выдали их не «натурой», а деньгами, по определенным расценкам.
В литературе распространен эпизод, в котором М. М. Голицын, получив приказ об отступлении от стен Нотебурга, отказывается его исполнять («Скажи государю, что теперь принадлежу не Петру, а богу»)[1227]. Происхождение этой версии не вполне понятно, т. к. известные нам источники о ходе штурма ее не упоминают. Интересное развитие сюжета в виде «анекдота» о благородстве князя записал английский путешественник Кокс в конце XVIII века на основании разговоров с потомком Голицына и другими русскими дворянами. После того как Голицын объявил, что больше не подчиняется царю, но предает себя в руки Всевышнего, и штурмом взял (sic) крепость, Петр, желая вознаградить храбреца, сказал: «Проси чего хочешь, кроме Москвы и Екатерины». Михаил попросил в награду помиловать своего давнего недруга князя Репнина, разжалованного перед тем в солдаты. Таким образом, нотебургский герой завоевал доверие монарха, уважение Репнина и похвалу общества[1228]. Сегодня мы знаем, что взять штурмом Нотебург так и не удалось, что будущая царица Екатерина тогда лишь менее двух месяцев как попала в русский плен и не успела войти в жизнь Петра, а князь Репнин был разжалован в солдаты в 1708 г. после неудачи в Головчинском сражении и помилован в том же году после победы при Лесной; Нартов приписывает заступничество Голицына за А. И. Репнина к сражению при Добром[1229]. Но, несмотря на приукрашенную потомками легенду, князь М. М. Голицын среди русских военачальников Петровского времени был на самом деле выдающимся как своей храбростью, так и моральными качествами.
За штурм Астрахани и подавление стрелецкого восстания войскам Б. П. Шереметева также полагалось вознаграждение, в соответствии со «Статьями» от 23 апреля 1706 г., «офицерам и салдатам, которые пришли с фелтмаршалом и были в бою, дать на три месяца, сверх окладов, из тамошних денег, из воровских животов [т. е. из имущества бунтовщиков – Б. М.]»[1230].
За службу при взятии Выборга Петр пожаловал солдатам гвардии – «своим государевым жалованьем кормовыми деньгами» на 3 месяца, а пехотных полков – на 1 месяц [1231]. За участие в штурме Эльбинга участникам приступа также полагалась денежная выплата; в январе 1710 г. Петр писал Шереметеву: «Также надобно вам отпустить ныне… денег на дачю афицером и салдатом, которые были на приступе у Елбинка не в зачет их жалованья на месяц» [1232]; вероятно, Шереметев не прислал запрашиваемых денег, и Петр велел Ностицу «обещанное жалование за штюрм» собрать с эльбингских мещан и раздать солдатам [1233]. Выманив у эльбингского магистрата 250 000 золотых, Ностиц в 1711 г. бежал с ними из российской армии, за что был заочно осужден, и его «персону… яко изменничью, на виселице повесили»; есть сведения, что причиной такого поступка было не выплаченное жалованье более чем за год[1234]. После бегства генерал тщетно пытался устроиться в родной Дании, потом нанялся на венецианскую службу, сражался с турками и далматийцами; по возвращении вступил на саксонскую службу, умер в своем поместье в Лауситце в 1738 г. О ранних годах жизни этого датского офицера известно, что в 1680 г. он имел чин капитана, к 1701 г. дослужился до полковника и в 1707 г. уволился с датской королевской службы, поступив в русскую армию с чином генерал-майора [1235].
До нас дошло еще одно любопытное упоминание о вознаграждении за взятие города. В письме Сенату от 8 июня 1711 г. Петр писал: «Брегадиру Осипову и другим начальникам, которые Сергиевский взяли, для потехи надлежит послать жалованья по примерам прежним таких дел» [1236]. Очевидно, царь имел в виду штурм мятежной крепости Новосергиевской 12 апреля 1711 г. и так отреагировал на просьбу адмирала Апраксина: «Не повелишь-ли пожаловать хотя малым жалованьем бриг. Осипова и черкасских полковников и казаков, которые были под Сергиевским, впредь для куражу, всего будет меньше дву тысяч рублев» [1237]. В донесении генера-майора Шидловского Апраксину от 15 апреля 1711 г. о взятии крепости содержится приписка, какое вознаграждение предлагается выдать казакам, участвовавшим в штурме: «Доведется дать бригадиру и полковнику по косяку камки, по паре соболей, старшине полковой по косяку, сотникам по портищу камки, казакам по рублю денег» [1238].
Возможно, что шедший на штурм солдат, драгун или казак рассчитывал на вознаграждение, но у нас нет сведений о существовании широкой практики в русском войске, когда за выполнение особо опасных заданий заранее объявляли вознаграждение, и в этом можно было бы усмотреть различие между русской и иностранной (европейской и турецкой) традициями. Впрочем, особые случаи есть и тут – во время осады Нарвы в 1704 г. «охотникам» Новгородской выборной конницы и драгунских полков было предложено взять языков «и кто щастием своим языка возмет и приведет, тому дано будет 30 золотых червонных» [1239]. Еще одно свидетельство о денежной компенсации относится к лету 1701 года, но оно скорее всего не имеет отношения к выполнению опасных заданий: когда русские полки вместе с саксонцами стояли недалеко от Риги в крепости Кокенгаузен (Коканауз) под командой саксонского коменданта Бозена, солдаты «стояли по караулам и ходили на работу по указанному числу с переменою; и которые де были работе давано им платы сержантам по десяти денег, солдатам трем человекам по гривне на день»[1240].
Что переживали солдаты и офицеры в последние часы перед атакой? Сегодня мы можем об этом лишь догадываться, поскольку источники мало освещают внутренний мир участников событий. Реляции и рапорты, по определению, сообщают лишь о фактическом ходе боевых действий; а личные воспоминания практически отсутствуют. Князь Борис Иванович Куракин – один из немногих русских военных мемуаристов Петровской эпохи; в 1704 г. он в чине майора Семеновского полка участвовал в штурме Нарвы, а «пред тем приступом исповедывался и причастился Святых Таин, в которой заповеди от отца духовного долженствовал бы всегда памятовать и исполнять»[1241]. Очевидно, Куракин осознавал всю опасность предстоящего боя, т. к. у него уже был опыт, когда он оказался под неприятельским огнем в траншеях при Ниеншанце, для него это был «великий и страшливый случай». Утром перед штурмом Нарвы, в день Св. Матфея, царь отслужил молебен в походной часовне