[1438]. Джон Райт иллюстрирует укорененность этого обычая во французском войске ситуацией вокруг взятия Барселоны в 1697 г., когда даже сам французский главнокомандующий герцог Вандом не смог оградить горожан от притязаний своего командующего артиллерией – тот требовал выкуп в 10 000 дублонов за весь металл, находящийся в городе [1439]. Сложно с уверенностью говорить о происхождении этого обычая, объяснений в документах эпохи найти пока не удалось. Автор книги о жестокостях европейских войн раннего Нового времени предполагает, что традиция восходит к Религиозным войнам в Европе, когда в поверженном городе победители отдавали колокола своим артиллеристам на металл или разбивали их в наказание за службу противной конфессии [1440].
Колокола осажденных и взятых городов упоминаются в нескольких источниках Северной войны. Молчащие колокола упоминает мемуарист Гельме – со дня начала бомбардирования Риги в ноябре 1709 г. в городе не били ни колокола, ни башенные часы, а потом с колокольни Св. Петра сняли куранты [1441]. В Нарве с началом осады 1704 г. «колокола от кирок сняли и зарыли в землю, оставили малые, и те обшили и не звонят для печали» [1442]. Таким образом, колокольный звон в осажденном городе расценивался как нечто вызывающее по отношению к противнику. Горожане в двух упомянутых случаях стремились не провоцировать русских; из других источников мы знаем, как осаждающие наказывали за нарушение обычая. В 1703 г. после четырех с лишним месяцев осады Торна, помимо контрибуции с города шведы взыскали дополнительную контрибуцию в 60 тыс. ефимков «с монахов и с монахинь за то, для чего они во время осады в городе в колокола звонили» [1443]. При взятии русскими войсками Гданьска (Данцига) в 1734 г. в ходе Войны за польское наследство на сдавшийся город, помимо прочей контрибуции, был наложен штраф за то, что во время осады в городе «в противность военному обыкновению в колокола звонили»[1444]. Текст капитуляции уточнял, что эти деньги предназначались для генералитета артиллерии и инженерного корпуса русской императорской армии[1445].
Сведения о вознаграждении русских артиллеристов за взятие шведских крепостей сохранились среди документов российского артиллерийского ведомства. В 1703 г. генерал-майору Я. В. Брюсу «со товарищи за швецкие за 7 пушек которые им даны за взятье и радетельные промыслы новозавоеванного города Шлюсельбурха» [1446] были даны 1617 рублей 5 алтын. То есть артиллеристы получили семь трофейных пушек, которые были у них выкуплены за деньги. Второе упоминание касается взятия в 1714 г. крепости Нейшлот в Финляндии. Командовавшему артиллерией во время осады В. Корчмину по приказу царя следовало выдать деньги за взятую в Нейшлоте медь по тем же расценкам, по которым оплачивалась медь после взятия Нотебурга и других крепостей. Однако последовавшая переписка показала, что в артиллерийской канцелярии не сохранилось сведений о выкупе меди ни шлиссельбургской, ни из других крепостей. В итоге за 6 орудий и небольшое количество «рваной пушечной меди» общим весом 391 пуд 10 фунтов Корчмину выплатили 1000 рублей. Вместе с тем продолжились поиски «по чему ценою за взятую в Шлюселбурхе и в ыных крепостях такую ж медь артилерийским служителям и прочим за пуд давано» [1447]. Таким образом, мы доподлинно знаем, что русским артиллеристам достались призовые деньги дважды. При этом остается неизвестным, как распределялось вознаграждение между подчиненными Брюса и Корчмина. И главное – мы не знаем, получали ли петровские артиллеристы в награду медь в других взятых городах? В 1714 г. об этом не знали и сами артиллеристы.
За взятие Нарвы в 1704 г. бывшие при осаде «артиллерийские офицеры и прочие служители» должны были по государеву указу получить деньги, но вопрос о выплате оставался нерешенным даже в марте 1707 г., о чем свидетельствует корреспонденция Я. В. Брюса[1448]. И лишь в марте 1708 г. деньги дошли до адресатов; офицеры и унтер-офицеры получили трехмесячное жалованье не в зачет, капралы – по 2 руб., канониры, фузилеры, барабанщики и мастеровые люди – по 1 руб.[1449] Переписка по поводу этой выплаты не содержит упоминаний о трофейной меди, т. е. вознаграждение артиллеристам за Нарву не было увязано с количеством захваченных медных пушек, как за Нотебург и Нейшлот.
Погром после штурма
Опыт взятия крепостей во всех странах и во все времена учил, что осаждающий, даже не имея кровожадных намерений, как правило, не имел физической возможности удержать своих солдат от насилия по отношению к местному населению в условиях ожесточенного приступа и суматохи уличного боя. В этом отдавали себе отчет и русские, и шведы, как видно на примере Дерпта. Комендант этой крепости объяснял свое решение сдать город тем, что он был «не в состоянии держаться дольше и проникся состраданием к бедным обывателям, которые [в случае прорыва штурмующих. – Б. М.] все были бы преданы мечу» [1450]. То есть признавал, что город, взятый штурмом, не мог рассчитывать на милосердие победителей. Так же оценивал ситуацию царь Петр, который остановил свои войска у ворот Дерпта, «не чая солдат в ярости удержать, ежелиб они насильно в город вошли» [1451].
Единственным случаем, когда шведский город был взят «на шпагу» и горожанам угрожала неминуемая расправа ожесточенных солдат, стал штурм Нарвы в 1704 г. Однако и тогда русское командование старалось ограничить кровопролитие. Один из участников штурма, судя по журналу барона Гизена, утверждал, что городское население было «сохранено и пощадено в таковом случае, в котором воинские права позволяли все предать ярости солдатской» [1452]. Другой очевидец, князь Б. И. Куракин писал, что был «всем дарован живот, которое дело славное и дивное в свете сделалось, что николи того слыхать было, которых обычайно взяв, шпагою всех колют»[1453]. Писатель Д. Дефо под псевдонимом анонимного английского офицера на русской службе по поводу взятия Нарвы написал: «Город был отдан на разграбление в качестве награды за труды солдатам, которым, однако, было запрещено убивать жителей, если только они не оказывали вооруженного сопротивления. В разгаре дела царь отдал такой приказ, и он исполнялся настолько беспрекословно, что склады английских и голландских купцов, а также их дома и семьи остались нетронутыми; однако из-за таких гарантий безопасности их дома стали убежищем для многих горожан и их богатств, которые они приносили, чтобы спрятать их от солдат»[1454]. У другого британца описан случай, когда Петр вместе с Огильви въехал во взятый город и, встретив на улице солдата с потиром и другой церковной утварью, велел вернуть все на место и поставить часовых у церквей и богатых домов, чтобы к ночи восстановить порядок [1455]. В записках Юста Юля описывается городское предание, согласно которому царь лично убивал собственных солдат, «застигнув их нарушающими его приказание щадить жителей» [1456].
Документ, который подтверждал гарантии неприкосновенности, назывался «салвогвардия». В Нарве, помимо упомянутых купцов, подобные охранные листы были повешены на дома ратсгеров (членов городского совета). Такую же бумагу дали дому подполковника Маркварда, где в подвале пряталась от погрома его жена [1457]. Сам подполковник с июня находился в плену в русском лагере, мог наблюдать приготовления к штурму и наверняка опасался за судьбу супруги. Очевидно, он испросил такую охранную грамоту у российского командования. Содержание нарвских салвогвардий нам не известно, зато до нас дошел печатный бланк «оборонительного листа», выпущенный в русской армии в 1707 г. Он гласил: «Дабы без нашего Великого Государя указу чрез звычайных поборов, и никаких налог и обид отнюдь не чинили, и лошадей и ничего иного своевольно, кроме подорожных данных выше писанных наших генералов не брали, под опасением за то себе от нас Великого Государя нашего Царского Величества жестокого наказания по воинским правам» [1458].
Несмотря на старания царя, штурм Нарвы привел к жертвам среди гарнизона и жителей. Шведский журнал обороны Нарвы и Ивангорода, опубликованный Адлерфельдом, сообщает: «Резня продолжалась несколько часов, пока царь своим присутствием не прекратил ее. Легко можно представить множество жертв: не говоря о трех тысячах русских, убитых при штурме, и наших собственных солдат, тела несчастных жителей лежали грудами, кровь потоками лилась по улицам; враги три дня были заняты вывозом убитых, раненых и больных на телегах и санях. Они свозили всех к Ивангородскому мосту, откуда всех, и мертвых, и живых, без жалости, одного за другим бросали в воду»[1459]. Остается лишь догадываться, насколько сие зловещее описание соответствовало действительности; количество русских жертв штурма в нем явно преувеличено.
До нас дошло свидетельство одного из нарвских горожан, который сохранил жизнь, но потерял все свое имущество. «Все мы ждали смерти неизбежной. В день штурма я, больной лихорадкою, отправился в дом бургомистра Шварца, чтобы присоединиться к своему отряду; на пути встретились бежавшие люди, с известием, что Новый город уже в руках русских. Я бросился к Шварцу и заперся в нижнем этаже с женою его, пастором, бывшим комендантом Нотебурга Шлиппенбахом и другими лицами. Едва мы замкнули двери, явились русские и начали стучаться. К великому счастию нашему, был с ними немецкий майор, именем Вейде; он обещал нам пардон. Мы отворили двери и, при виде русских, пришли в ужас; но майор сдержал свое слово: благодаря Всевышнему, мы были спасены. Только все имущество свое я потерял: его разграбили русские; на мне остался только старый кафтан»