[1567]. Тем не менее 70 солдат гарнизона пожелали не уходить в Нейшлот вместе с комендантом, а «быть по-прежнему во крестьянстве», и еще сколько-то солдат пожелали перейти на русскую службу сами [1568]. Лояльно относясь к тем неприятельским солдатам, кто перешел на «нашу» сторону, осаждающий следил за тем, чтобы при занятии крепости от него не скрылись дезертиры его собственной армии. Инструктируя Р. В. Брюса 6 сентября 1710 г. о взятии Кексгольма, Петр предупреждал: «Когда войдете в город, тогда вам крепко осмотреть, нет ли каких дезертеров с нашей стороны или каких поляков» [1569].
В том же году солдаты шведского гарнизона Пернова после выхода из крепости по договору были «распропагандированы» и остались служить уже в русском гарнизоне своей старой крепости! Согласно ведомости «перновсково бывшего алтилернова капитана Петрусина», на начало осады в гарнизоне было два полка шведской пехоты силой около полутора тысяч человек, к моменту сдачи большинство умерли от «поветрия», и из города вышли всего 120 человек с 12 знаменами и четырьмя пушками. «И, вышед из города в Рижские вороты, по право к морю построились во фрунт, понеже господин генерал-маеор Волхонской с обер-аудитором Снеслером к ним прибыли и природных [т. е. местных, а не шведов. – Б. М.] стали уговаривать остатца в своей земли. Тогда тот гварнизон из своей доброй воли положили ружье и сложили патронные сумы и другие припасы. Которые знамены были при них – оставили и в русский гварнизон принето» [1570].
В процессе переговоров о договорных пунктах встречались и необычные условия. При капитуляции Бауска в сентябре 1705 г. шведский комендант среди прочих стандартных вещей потребовал, чтобы его офицерам вернули пожертвования, сделанные для местных храмов: «Все, что от града дано ко украшению церкви и афицером, чтоб бес помешания бургры отдали», на что ему было отвечено: «Церковное украшения, что дано, не отъиметца от церкви; тая вещь не военная, и христианину того чинить не надлежит» [1571].
В проекте договора о сдаче Риги мы находим упоминание о «ненарушимом старом обычае», связанном с традиционными правами самоуправления города. С XIV века рижские укрепления делились на замок или цитадель, входившую в ведение военных гарнизонов (в разные годы – рыцарей, поляков и шведов), и крепость, которой ведал магистрат[1572]. Поэтому, согласно договору, королевская (т. е. относившаяся к войскам шведского гарнизона) артиллерия становилась добычей победителя, а городская сохранялась под управлением городского магистрата[1573].
Как неоднократно подчеркивалось, русской армии нечасто приходилось выступать в роли осажденного и, соответственно, сталкиваться с требованиями капитуляции. В русских крепостях оборонялись сравнительно небольшие гарнизоны, но дважды в ходе войны сдача грозила большой полевой армии. Первый раз это произошло под Нарвой в ноябре 1700 г., второй – в июле 1711 г. на р. Прут, где окопавшаяся русская армия во главе с царем оказалась окружена со всех сторон турецко-татарским войском. Эта ситуация не была идентична осаде крепости, но, с другой стороны, показывает пример действий русского командования в критическом положении – они нашли отражение в военно-походном журнале фельдмаршала Б. П. Шереметева.
9 июля 1711 года произошло крупное сражение между главными силами Петра и турецкого великого визиря, русская армия отбила несколько яростных атак, но осталась в своем лагере прижатой к Пруту и окруженной превосходящими силами противника. Уже 10-го числа Петр начал переговоры с турками, послав в их лагерь канцлера барона П. П. Шафирова с предложением заключить мир на каких-либо условиях. Стрельба с обеих сторон прекратилась, но в русской армии не было уверенности, что предложение мира будет принято; запасы же продовольствия подходили к концу. Все генералы на военном совете единогласно высказались за то, чтобы прорываться с боем, в случае если турки будут настаивать на пленении всей армии: «1 совет. Что положили по последней мере, ежели неприятель не пожелает на тех кондициях, о чем послано к визирю, довольны быть, а буде желают, чтоб мы отдались на их дискрецию и ружье положили, то все согласно присоветовали идтить в отвод [отступление] подле реки Прута. Подписались руками генералы Адам Вейд, князь Репнин, Аларт, Энсберх, Брюс, князь Голицын, Остен, князь Василий Долгоруков, граф Головкин, фельдмаршал Шереметев»[1574]. Во-вторых, генералы подготовили и разослали в полки «пункты» на случай необходимости прорываться с боем. Войскам было предписано пополнить запас патронов, и в случае нехватки свинца – «за скудостью пулек, сечь железо на дробь»; жестко ограничивалось число телег, которые позволялось взять каждому чину, при этом всем ниже подполковника велено везти поклажу на вьючных лошадях. «А у кого есть жены, верхами-б ехали, а лишнее все оставить; а лошадей употребить с собою для солдат и бедных офицеров». «Худых лошадей», т. е. неспособных везти груз, было приказано «побить и мяса наварить или напечь, и сие как возможно наи-скорее учинить». Тяжелые и неисправные пушки нужно было взорвать и побросать в воду; то же сделать с бомбами и «тайными вещами» (секретными образцами вооружения). Весь провиант разделили поровну между полками и его солдаты должны были нести на себе[1575].
Еще одна потеря во время прутской катастрофы была, вероятно, не так чувствительна для армии на тот момент, но вызывает искреннее сожаление военных историков сегодня. 8 июля турки отбили часть русского обоза, в том числе «военной канцелярии дела пропали с извощиком в переправе на рву» [1576]. Те полки, в которых канцелярия не была отбита турками, готовясь к прорыву, сами сожгли свои полковые бумаги – таким образом, для исследователей сегодня оказались утрачены важные источники по комплектованию, вооружению и обмундированию петровской армии допрутского периода [1577].
Тем временем переговоры с турками продолжались. Оказалось, что визирь сам был готов заключить мир. Анализ свидетельских показаний доказывает, что это произошло вне зависимости от подарков, преподнесенных или обещанных визирю Шафировым в соответствии с восточным дипломатическим этикетом, а драгоценности будущей царицы Екатерины, вопреки расхожему мифу, также не сыграли какой-либо роли в «откупе». Информация о якобы баснословной взятке распространилась позднее; 30 августа 1711 г. до Б. П. Шереметева дошли сведения, что «старого визиря, который командовал турецкою армиею против войск Царского Величества, имеют яко задавить веревкою за то, что будто корреспонденцию имел с Царским Величеством и взял 8 миллионов Рублев денег»[1578]. А в феврале 1712 г. от крымского хана пришло известие о судьбе представителей турецкого командования, с которыми удалось «договориться» на Пруте: «Турецкий визирь войско Царского Величества атаковал и персоны самого Царского Величества не взял – обрадовался деньгами, которые ему дали, за что его визирский кегай и прочие паши, кроме визиря, пытаны, и те паши, а именно больше 20 человек, казнены, иным головы отрублены, другим горла золотом и серебром залиты, а кегаю горло и глаза золотом залиты-ж, а визирь вместо смерти послан в заточение, а куда – не знает»[1579]. Визирь был обвинен шведским королем, который был недоволен удачным для Петра исходом дела. Наиболее подробное исследование всех перипетий Прутской акции было проведено Я. В. Водарским, к работе которого мы и отсылаем читателя[1580].
Интересно отметить, что если на Пруте Карл обвинил русских (на тот момент осажденных) в подкупе турецкого командующего, то в 1713 г. осаждающие рассматривали возможность подкупа осажденного противника. Осада Тенингена, описанная в Журнале о военных действиях в Голштинии, примечательна тем, что против шведского генерала Стенбока выступили союзные датские (во главе с самим датским королем Фредериком IV), русские (А. Д. Меншикова) и саксонские (генерал – фельдмаршала Я.-Г. Флемминга) войска. 26 апреля 1713 г. командующий осажденной в Тенингене с февраля шведской армии граф Стенбок отправил к осаждающим полковника Штремфелта, который объявил, что «граф Штейнбок к здаче склонность имеет, толко бы оная ему не во всеконечное безславие была». На что Стенбоку предложили, «ежели прямую имеет склонность к здаче, чтоб пушечную с города стрелбу унял (понеже в то время с 24 апреля, как опроши начались, от неприятеля больше 1000 выстрелов было)». В тот же день шведы сделали вылазку на апроши российских войск. Очевидно сильным артиллерийским огнем и вылазкой Стенбок надеялся получить дополнительные козыри на переговорах. Союзниками рассматривался вариант подкупа Стебока, однако Петр в письме Меншикову от 5 мая 1713 г. обосновал, почему это не имеет смысла: «Едино что зело меня удивляет, на что не могу позволить – дача денег Штейнбоку, ибо и стыд и убыток из того будет. А ежели б ему мочно отсидетца или б выручки от кого дождатца, чаю, ничево б оной не взял» [1581]. То есть давать взятку шведскому генералу не было необходимости, поскольку его положение было безвыходным и он сдался бы в любом случае. Петр также подозревал датских союзников в том, что они рассчитывают заключить «партикулярный» договор со Стенбоком и для этого, в частности, задерживали со своей стороны начало бомбардирования крепости