Мне поручили разобраться, что можно послать.
На следующий день Военному совету флота была послана телеграмма: «На танкере «Серго» высылаем 70 автомашин. Впредь будем помогать чем можем. На днях вышлем 50 минометов. Нужны ли огнеметы?»
…Уже шестые сутки вражеские батареи не доставали своим огнем ни порт, ни подходные фарватеры. Авиация противника не прекращала своих налетов на порт, но ее боялись меньше, чем артиллерийского обстрела.
В порту не раз приходилось слышать:
— Когда летит бомбардировщик, его видно. Видно даже, как от него бомбы отделяются. А артиллерия бьет неожиданно, да к тому же прицельно.
Теперь почти без помех со стороны противника разгружались приходящие в Одессу суда и производилась эвакуация.
— Закончили посадку на «Днепр» шести тысяч пассажиров, погрузили более двухсот пятидесяти раненых, оборудование табачной и суконной фабрик, пять тысяч тонн имущества трамвайного треста, — доложил мне в один из тех дней начальник военно-морской комендатуры Романов.
«Днепр», самый большой по водоизмещению учебный корабль флота, доставляя пополнение, боеприпасы и необходимое для обороны имущество, сделал к тому времени шесть рейсов в Одессу. На нем эвакуировалась не одна тысяча гражданского населения и раненых.
Каждый раз, когда «Днепр» приходил, командир корабля капитан 3 ранга Моргунов и военком полковой комиссар Бубличенко справлялись у меня, как воюют в полку Осипова краснофлотцы из их экипажа, и очень радовались за своих питомцев, услышав похвалу.
Как-то во время пребывания «Днепра» в Одесском порту Моргунов разыскал меня и с досадой пожаловался:
— Недогруженными уходим, товарищ дивизионный комиссар. Пустуют и кают-компания, и кубрики, и каюты.
Меня прямо-таки растрогала честность Моргунова. Это были дни усиленной бомбежки, ожесточенного обстрела порта. Многие корабли пытались как можно скорее отойти от причала. А тут даже жалоба: корабль уходит незагруженным. И «Днепр» принял дополнительно 2000 женщин, детей, раненых и ценные грузы.
…Я уже никогда не увижу ни Моргунова, ни Бубличенко, ни других своих знакомых из экипажа этого корабля.
Отправившийся с шестью тысячами эвакуируемых на борту «Днепр» 30 сентября благополучно разгрузился в Новороссийске. И сразу же получил приказание: срочно следовать в Одессу.
Через несколько часов по выходе из Новороссийска корабль был торпедирован и затонул.
В ноябре 1941 года я узнал в Новороссийске от секретаря партийной организации «Днепра» Карнаухова о том, как погибли Моргунов и Бубличенко.
Моргунов так и не сошел с мостика, до последней минуты делая все, чтобы спасти команду.
Комиссар Бубличенко плавал, подбадривая краснофлотцев:
— Держитесь, скоро за нами придут катера.
Когда катера действительно пришли и начали подбирать плавающих, комиссара среди них не оказалось. Один из спасенных моряков рассказывал: когда комиссар стал уставать, плававший поблизости краснофлотец хотел отдать ему спасательный круг — Бубличенко оттолкнул его и сказал:
— Я уже пожил, а тебе еще жить да жить.
Вскоре, совершенно обессилевший, он ушел на дно.
В сентябре 1941 года в Одессу прибыл в качестве военного корреспондента Л. С. Соболев. Он наведывался на корабли, батареи, аэродромы, пробирался в окопы прославленного 1-го морского полка, бывал и в 3-м морском полку.
Как-то Соболев зашел ко мне, когда я уже собрался ехать в район Татарки, где находился наш отряд разведчиков. Незадолго перед тем ко мне приходил из отряда Григорий Поженян с просьбой, касающейся боевого обеспечения разведчиков. И теперь я хотел проверить, как выполнено мое указание.
Я пригласил Соболева поехать со мной.
— К разведчикам, к тому же морякам, — с большим удовольствием! — воскликнул он.
Дорогой я рассказал ему о многочисленных подвигах разведчиков, о дерзких вылазках в тыл противника, о том, как они доставляли «языков». В небольшом отряде были моряки со многих кораблей Черноморского флота: с линкора «Парижская Коммуна», с крейсеров, эсминцев, подводных лодок, торпедных катеров, из флотского экипажа. А о том, что в отряде есть девушка, забыл сказать.
Во время этой встречи с разведчиками произошел казус, который описан Леонидом Соболевым в рассказе «Разведчик Татьян». Соболев принял разведчицу-девушку за парнишку, к тому же несовершеннолетнего. Он стал расспрашивать «его», подшучивая, ласково хлопая по плечу. Долго и заразительно смеялись моряки и мы вместе с ними над тем, что писатель принял девушку за парня.
Потом в «Морской душе» мы находили много знакомого, схваченного Соболевым при встречах с моряками в Одессе.
Вспоминая встречи с разведчиками, я не могу забыть, какими бесхитростными и скромными были эти бесстрашные люди. Закончив беседу, я спросил, что бы они хотели получить в награду за свои боевые дела.
Не задумываясь, они почти хором ответили:
— Компот на третье!
Я подумал, они подшучивают надо мной. А оказалось, что во 2-й кавалерийской дивизии, куда моряки были зачислены на довольствие, не полагался компот, к которому они привыкли на кораблях. Когда же стали просить краснофлотский паек, над ними посмеялись, сказав, что компот будет после войны, а по красноармейскому пайку не положен.
Пришлось, конечно, помочь им. Хозяйственники дивизии, получив приказание, удивились, но компот разведчикам выдавали после этого исправно.
Я спросил разведчиков, чем все-таки мы можем их наградить, и услышал:
— Сапоги сорок шестого размера Георгию Урбанскому, хромовые сапожки для Аннушки и наган Угольку (так они прозвали Григория Поженяна).
— Штаркман, придется отдать наган, — сказал я адъютанту.
— А я останусь без нагана? — с обидой проговорил тот.
— В Одессе получишь. А какой же он командир разведчиков без нагана?!
Штаркман нехотя отстегнул кобуру, и я вручил наган Поженяну. Через несколько дней полковым комиссаром А. И. Рыжовым были доставлены и сапоги для разведчицы Анны Макушевой и Георгия Урбанского.
Уже позже, будучи членом Военного совета Черноморского Флота, вместе с И. В. Роговым, приехавшим в Севастополь, я был во флотском экипаже, где формировались отряды морской пехоты для отправки на другие фронты. Стоявший в строю Григорий Поженян обратился ко мне с жалобой: у него хотят отобрать тот самый наган.
Радость заискрилась в глазах разведчика, когда я приказал командиру отряда:
— Наган не отбирать. Он вручен Григорию Поженяну в награду. Моя оплошность, что награда не была оформлена приказом.
К нам обратилась тогда и разведчица Анна Макушева с просьбой включить ее вместе с разведчиками в формируемый отряд. Разведчики поддержали ее просьбу. Но Анна была назначена для выполнения особого задания и оставлена в Севастополе.
В один из октябрьских дней я снова заехал в отряд и застал разведчиков опечаленными. На земле, прикрытое бушлатом, лежало тело их боевого товарища Олега Безбородько, моряка из подплава, молодого, красивого и сильного. Он был убит в тылу противника.
Не считаясь с опасностью, которая грозила разведчикам, они пронесли тело Безбородько через минные поля, сторожевые посты врага, по лиманам и плавням, чтобы похоронить у себя. Прошло больше 20 лет, а я хорошо помню их обветренные, загорелые мужественные лица, ставшие суровыми в минуту прощания с боевым другом.
Нас ждет КрымПоследние атаки
Приближался день наступления, а положение с обеспеченностью Одессы боеприпасами оставалось прежним. И мы с Жуковым решили еще раз напомнить об этом Военному совету флота. Только послали телеграмму, как начальник штаба флота контр-адмирал Елисеев уведомил нас, что из Новороссийска вышел транспорт «Украина», который доставит в Одессу 35 вагонов взрывчатки и боезапаса. Это обрадовало нас.
Но прошло несколько часов, и Жуков, разыскав меня по телефону, сказал, что получен ответ командующего флотом на нашу последнюю телеграмму.
— Ответ необычный, — волнуясь, сказал Жуков.
— Чем? — поинтересовался я.
— Да просто загадочен. Разъяснить должен Гордей Иванович, он прибывает завтра катером.
По телефону я не стал больше допытываться, но волнение Жукова передалось мне, и я сразу же поехал в штаб.
Гавриил Васильевич ходил по кабинету с видом крайне озабоченным.
— Читай! — кивнул он в сторону стола.
Я взял со стола телеграмму, адресованную Жукову и Азарову: «Завтра Одессу прибудут Левченко, Жуковский. Передадут вам важное решение, которое исключит совершенно ваши запросы. Октябрьский».
Я прочитал раз, другой. Неужели эвакуация Одессы?
За все время обороны, даже в часы самого отчаянного положения, мы не думали об эвакуации. А сейчас дела сложились так, что только дай снаряды — и мы сможем отбросить врага еще дальше. Мы жили мыслями о наступлении и не сомневались в его удаче.
Жуков подошел ко мне и впервые положил руку на плечо.
— Что ты думаешь о телеграмме? — глухо спросил он.
— Только уход из Одессы может исключить запросы фронта.
Наши взгляды встретились.
— Для меня, — сказал Жуков, — все это, как снег на голову. Я не могу согласиться… Не хочу уходить.
— И я.
— Неужели нет надежды?
— Не знаю…
Жуков задумался.
— Это — Крым. Только угроза потери Крыма может вынудить… — проговорил он.
— Когда соберемся? — спросил я.
Жуков посмотрел на часы.
— Через 25 минут.
Прибывшие на заседание Военного совета Воронин, Колыбанов, Софронов и Шишенин тоже прочли телеграмму.
— Туманно, но догадаться можно, — проронил Софронов.
— Я не мог не собрать Военный совет в связи с получением телеграммы Октябрьского, — начал Жуков. — Это ответ на телеграмму мою и Ильи Ильича, в которой мы указывали, что недостаток боезапаса может повести к срыву готовящейся операции. Не следует выносить содержание ответа за эти стены. Обсуждать нам пока нечего: завтра приедет заместитель наркома, и тогда все станет ясно.