[158]. Военное ведомство не торопилось отказываться от содержания «дорогостоящих игрушек».
Опыт Русско-японской войны был воспринят совершенно не так, как этого следовало бы ожидать. Героическая оборона Порт-Артура давала основания для вывода в пользу крупных крепостей, способных действовать как в сочетании с действиями полевых армий, так и совершенно самостоятельно. В итоге военное ведомство упразднило сложившуюся систему оборонительных линий на западных границах, заменяя их огромными ловушками для собственных войск. То есть – крепостями с круговой обороной, контролировавшими постоянные мостовые переправы на речных водоразделах, имевших стратегическое значение. Казалось бы, что и волки сыты, и овцы целы: происходит сокращение крепостных сооружений, и в то же время армия получает прочный оперативный базис для развития операций.
Однако же, как всегда, благие по внешности намерения имели исключительно отрицательные последствия. Сомкнутые крепости, якобы прикрывающие железнодорожные узлы или речные переправы, становились архаизмом. Как раз не разрушаемая оборонительная система, а вновь укрепляемые крепости были бессильны против новейшей техники. Задолго до войны главный противник-стратег России граф А. фон Шлиффен указывал в своей работе «Полководец», что во всех войнах и сражениях, которые пришлось вести Германии в новое время (Кениггрец, Гравелот, Седан, Париж) неприятельские крепости только помогали немцам. Яростный проповедник молниеносного удара и непрерывного наступления, Шлиффен писал о неприятельских крепостях: «Они непроизвольно привлекали противника, не решающегося атаковать, задерживали его и способствовали или облегчали его окружение». А один из крупнейших российских военных теоретиков называет крепости «колоссальным материальным призом»[159]. Вероятное упование противника на свои крепости побудило немцев к развитию тяжелой артиллерии, ставшей в Первой мировой войне основным средством устойчивости войск при обороне и главной силой во время наступления даже и в поле.
Но и это не все. Такой подход получил вполне логичное теоретическое обоснование. Некоторые военные деятели незадолго перед началом мировой войны указывали на тот факт, что с 80‐х годов XIX столетия, когда стало очевидным, что Германия и Австро-Венгрия являются наиболее вероятными противниками Российской империи в будущем, вдоль западной границы создавалась стратегическая оборонительная система, опасная разве только для уровня военной техники XIX века. Стереотипы прошлого продолжали довлеть над умами современности. Оборонительные сооружения на западе страны приковали к себе многочисленные гарнизоны, подчинили идею дислокации армии и, главное, провели в жизнь пассивно-оборонительные взгляды на военное дело[160].
В сознание русских военачальников вкладывалась та мысль, что не разгром войск противника, а удержание территории обеспечивает владение ею. В начале Первой мировой войны это скажется с очевидностью (1‐я русская армия под Кенигсбергом или остановка трех армий Юго-Западного фронта перед крепостью Перемышль по окончании Галицийской битвы). Районы крепостей заставляли отвлекать значительные массы войск и боевой техники для второстепенных действий, ослабляя тем самым наступательную способность полевых армий. Хотя точно так же крепость, взаимодействующая с полевой армией, предопределяет фронтальное столкновение, заставляя противника тем самым отказаться от фланговых ударов. С одной стороны, крепости способны удержать резервы противника в самый решительный момент, выигрывая время для подрыва неприятельского маневра на выигрыш темпа. С другой – притягивая к себе собственные силы, оперативно связывают их в этом районе, побуждая подставляться под удары врага (Верден в 1916 году).
Бесспорно, крепостные районы усиливают обороноспособность страны. Хорошо, если они есть, так как определенную позитивную роль крепости сыграют, по крайней мере будут иметь такой шанс. Например, в августе 1914 года французские крепости Верден и Туль получили значение опорных пунктов полевых войск. Стремясь сохранить единство фронта, крепостные части действовали во фланг и тыл обходящих германских войск, лишь бы избежать осады и неизбежной капитуляции. Крепость Туль послала на фронт тяжелую артиллерию и боеприпасы, ибо прочность общей обороны откатывавшейся к Парижу французской армии зависела в первую очередь от взаимосвязи полевых армий и крепостей: «В значительной степени благодаря крепостям французский фронт не был прорван как минимум в двух местах и тем обрушен»[161]. В то же время наиболее современная крепость Мобеж, вынесенная на границу с Бельгией, капитулировала всего через десять дней после обложения, несмотря на 50‐тысячный гарнизон при 350 орудиях. Крепость отвлекла на себя 7‐й германский резервный корпус, но трофеи немцев оправдали себя, в то время как затраты французов на строительство крепости представляются во многом напрасными. Как бы то ни было, хорошо иметь крепости, но иметь сильную полевую армию с тяжелой артиллерией еще лучше. И если денег на все не хватает, то следует выбирать.
С 1910 года воззрение руководителей военного ведомства Российской империи претерпело кардинальные изменения. Отказ от системы фельдмаршала Милютина стал достаточно неожиданным решением, вызвавшим оппозицию в среде высшего генералитета. Различия в подходах к крепостям, а значит, и к принципам развертывания и сосредоточения на западной границе, велики: «Центр тяжести милютинской системы обороны лежал в удержании в своих руках в первый, самый трудный для русских период войны, Польского мешка (Привислинский край), как отличного исходного пункта для дальнейших наступательных операций в наиболее выгодных направлениях. К этой идее и была приспособлена вся система крепостей. Центр тяжести Сухомлиновской идеи обороны лежал во фронтальном развертывании все наших армий, примерно на линии Вильно – Белосток – Брест – Ровно – Каменец-Подольский, разделенных Полесьем. В зависимости от этого Сухомлиновым была намечена и соответствующая система крепостей, по крайней мере для Северо-Западного фронта, по линии развертывания, то есть Ковно, Гродно, Осовец и Брест». При этом раскладе милютинская фортификация оставалась впереди на 250 верст и, следовательно, была подвержена ударам противника еще до того, как туда подоспеют отмобилизованные русские армии. А если вспомнить, что В.А. Сухомлинов уничтожал крепостные войска, полагаясь на наступательную мощь полевых войск, то эти крепости становились бы легкой добычей неприятеля. Но при этом сохранение Новогеоргиевска, от которого не смогли отказаться по внутриполитическим соображениям («русский форпост в Польше»), разрушало всю стройность новой системы. А.М. Зайончковский далее говорит: «Шатание крепостной мысли за последние пять лет перед войной привело к тому, что мы выступили на войну, собственно, совсем без крепостей, за исключением, может быть, одного Новогеоргиевска. Старых крепостей не поддерживали, а о сооружении новых и о переустройстве Ковно составляли проекты еще в 1912 году. Было потеряно пять лет невознаградимого времени для подготовки к войне»[162].
Справедливо, что проекты крепостей Гродно и Ковно были готовы только в 1912 году. Ковно, Гродно и Брест-Литовск стали финансируемыми крепостями потому, что на эту линию относилось развертывание. Следовательно, тем самым упразднялась предполагаемая еще Д.А. Милютиным и Н.Н. Обручевым центральная группировка войск. То есть это решение фактически предопределило разрозненное сосредоточение фронтов, которые, соответственно, теперь должны были бить не вразрез обоих противников, а, напротив, по флангам – Восточная Пруссия и Львовский район австрийской Галиции. В то же время мелкие фортификации вообще находились в заброшенном состоянии. Такие укрепления, как «Олита, Меречь, Ломжа, Остроленка, Пултуск, Зегрж, состояли из оборонительных сооружений полудолговременного типа, без постоянного артиллерийского вооружения; в районе Остроленка, Пултуск и Меречь возведение оборонительных сооружений было начато лишь после объявления войны»[163].
Крепости должны не допустить переноса борьбы внутрь своей страны, и не нарушать внутренней работы государства. Речной барьер Вислы с крепостями – это операционный базис, в котором путем применения долговременной фортификации и железных дорог до возможного предела облегчено маневрирование полевых армий. В то же время милютинская система развертывания требовала всемерного развития крепостей передового театра, включая Зегрж, Ивангород, Ломжу. Военный министр В.А. Сухомлинов уничтожил эти крепости, отнеся развертывание назад. Поэтому одна из причин невозможности русского развертывания действующей армии на Средней Висле в июле 1914 г. – отсутствие крепостей в Польском выступе.
Русские оборонительные линии по Неману, Бобру и Нареву позволяли обороняться малыми силами, что давало возможность бросить все силы против Австро-Венгрии. Однако уточненные положения франко-русской конвенции вынуждали русских также наступать и против германцев. Это – разброс сил. Как пишет В.А. Меликов, «сухомлиновский вариант стратегического развертывания требовал не эшелонирования на основных направлениях в глубину с наличием удобно расположенных резервов для маневрирования, а, напротив, фронтального развертывания всех армий царизма на линии Вильно – Белосток – Брест-Литовск – Ровно – Каменец-Подольский, разделенной почти на два равных участка благодаря огромному лесисто-болотистому району Полесья. И вместо крепостей передового театра Сухомлинов строил и укреплял крепости в районах Ковно – Гродно – Осовец – Брест-Литовск»[164]. В итоге старые крепости забросили, а новые еще не успели построить.