Весь план германцев и строился на том, чтобы вбить клин между 1‐й и 2‐й русскими армиями, после чего уничтожить последнюю. Дабы ускорить перемещения войск, немцы активно использовали технику. В связи с тем, что дороги раскисли, для производства перегруппировки германским командованием были использованы три тысячи грузовых автомобилей[249]. Для сравнения с русскими, у которых и близко не было таких возможностей. Когда в сентябре начальник 1‐го кавалерийского корпуса А.В. Новиков просил у коменданта крепости Ивангород А.В. фон Шварца автомобили, тот ответил, что все аж шесть крепостных машин были отправлены в штаб 4‐й армии в Люблин[250].
К вечеру 31 октября командарм-1 все-таки переправил на помощь своим два полка, оседлавшим наспех найденные лодки, но только к 3 ноября весь 6‐й Сибирский корпус смог принять бой (пусть войска и вводились в бой по частям) рядом с 5‐м корпусом. Для переправы двух дивизий из-за головотяпства штаба фронта, штаба 1‐й армии и их начальников понадобилось больше пяти суток. Противник в первый же день сумел оттеснить русских с направления главного удара, и хотя 5‐й Сибирский корпус не был раздавлен, он все же уступил пространство, необходимое неприятелю для продолжения операции.
Следующим объектом германского удара стал русский 2‐й армейский корпус А.Е. Чурина, располагавшийся на путях подхода немцев к линии развертывания на реке Бзура. Именно с этого рубежа А. фон Макензен рассчитывал бросить в тыл 2‐й русской армии свои ударные части. Чтобы устоять, комкор-2 занял позиции близ города Кутно, захват которого неприятелем выводил напрямую в русские тылы. При этом противник получал возможность охватить не только 2‐ю армию, но и 5‐ю. Германское командование должно было торопиться: с утра 1 ноября русские армии Северо-Западного фронта, согласно директиве главкосевзапа, должны были перейти в общее наступление, а темпы германского продвижения пока еще были невелики: упорное сопротивление сибиряков под Влоцлавеком потребовало отвлечения сил сразу трех немецких корпусов. А кроме того, русские так и не предоставили противнику района для безопасного развертывания: 5‐й Сибирский корпус занял плацдарм, с которого войска 1‐й армии могли впоследствии перейти в контрнаступление на исходные германские позиции.
Соответственно, на 1 ноября Макензен приказал главной массе своих войск – 1‐му резервному, 25‐му резервному, 20‐му армейскому и 17‐му армейскому корпусам – решительными действиями разгромить русский 2‐й корпус, чтобы наконец-то приступить к операции на охват русской 2‐й армии. Конница обеспечивала фланги главной группировки, а в район крепости Торн тем временем уже подтягивались сводные корпуса из крепостных гарнизонов. Тем не менее в бою 1 ноября генерал Чурин сумел удержать свои позиции до вечера, сопротивляясь сразу трем германским корпусам: русские 26‐я (А.Н. Порецкий) и 43‐я (В.А. Слюсаренко) пехотные дивизии даже переходили в частные контратаки, отбрасывая наседавших немцев. И вновь, как и в случае с 5‐м Сибирским армейским корпусом, немцы не сумели не только уничтожить русских, но даже и выбить их с занимаемых позиций. И это невзирая на свое трехкратное численное превосходство. Во многом такое положение объясняется как вводом в бой наступавших войск «пакетами», по очереди, так и неумением германских артиллеристов стрелять с закрытых позиций, что позволяло вдвое более слабой русской артиллерии успешно драться с немецкими батареями.
Тем временем в штабе Северо-Западного фронта еще не придавали значения сражениям, развернувшимся на северном фланге 2‐й армии. Высшие русские штабы бездействовали целых два дня с начала операции, готовясь к выполнению задачи по наступлению в Германию, почему и войска 2‐й и 5‐й армий продолжали готовиться к наступлению строго на запад, невзирая на артиллерийскую канонаду с севера. Главкосевзап Н.В. Рузский посчитал начавшееся сражение боями местного характера, а отход сибиряков – неустойчивостью войск и неумением начальников. В Ставке же еще 31‐го числа полагали, что германцы только-только начали свою перегруппировку и боями на северном фасе пытаются прикрыть свое расположение. Так, 1 ноября великий князь Николай Николаевич передал 4‐ю армию в подчинение Северо-Западному фронту (при этом армия оставалась на довольствии Юго-Западного фронта) и поручил генералу Рузскому начать наступление.
В чем причина столь запоздалой реакции на действия противника и нежелания отказаться от собственных замыслов, которые оказались несостоятельными в стремительно меняющейся оперативной обстановке? Ведь не только же дело в отсутствии необходимой информации и ее своевременной и надлежащей обработке? Хотя нельзя не сказать и о неудовлетворительной разведке, ведшейся в кампании 1914 года конницей, которая не могла дать нужных результатов. Мизерное количество авиации на театре военных действий в начальный период войны накладывало ведение разведки на кавалерию. Конница же плохо справлялась с этой своей обязанностью: «Результат такой разведки конницы для нас налицо – русские массы ощупью, медленно ползли вперед, давая возможность деятельному противнику – немцам, быстро перегруппировывавшимся, наносить громовые удары и со слабыми силами бить превосходного в числе “слепого” противника… Сюрприз Лодзинской операции во многом является плодом бездеятельности конных русских масс на Торнском направлении…»[251]
Представляется, что суть проблемы здесь кроется в том упорстве русской стратегической мысли Ставки и штаба Северо-Западного фронта, что перерастает в упрямство. Срыв намерений глубокого вторжения в Германию и, вполне вероятно, достижения победы в войне уже в ходе первой кампании был глубоко неприемлем для русского командования. Именно поэтому до самого последнего момента, когда немцы уже бросили в тыл 2‐й русской армии обходящую группировку и отсекли 2‐ю армию от 1‐й, в Ставке медлили. А под влиянием Ставки медлил и главкосевзап, чье честолюбие вновь подверглось испытаниям.
Запрограммировав ход военных событий на Северо-Западном фронте, высшие штабы не желали признать, что их план, столь великолепный на бумаге, проваливается в самом начале своего осуществления. И проваливается не потому, что неприятель имеет материальное и численное превосходство, но потому, что противник оказался более инициативен, активен и склонен к риску своего планирования. Советский военный психолог Б.М. Теплов писал о подобном: «Ум полководца никогда не должен быть заранее скован и связан предварительными точками зрения. Полководец должен иметь достаточный запас возможных планов и комбинаций и обладать способностью быстро применять их или выбирать между ними. Человек, склонный превращать работу анализа в подтверждение заранее принятой им идеи, человек, находящийся во власти предвзятых точек зрения, никогда не сможет быть хорошим полководцем»[252].
Пока русские готовились свято выполнить заветы недоброй памяти аустерлицкой диспозиции Ф. фон Вейротера, войска генерала Макензена стремительно двигались вперед, сминая по частям разрозненно вводившиеся в бой русские корпуса. Пока 170 тысяч германцев кромсали на части 120 тысяч русских солдат и офицеров передовых корпусов 1‐й армии и правофланговые части 2‐й армии, до которых добрались уже 1 ноября, ясно обозначив маневр на окружение, русские пытались провести в жизнь прежние, мгновенно устаревшие планы. В это же самое время почти 200 тысяч русских, понукаемые Ставкой и штабом Северо-Западного фронта, уже начали свое движение в никуда, ибо перед 2‐й и 5‐й русскими армиями оставались лишь исключительно слабые заслоны. Еще же 200 тысяч штыков и сабель по-прежнему продолжали придерживаться ченстоховского направления, куда наступали армии Юго-Западного фронта.
Любой удар парируется прежде всего контрударом, для чего потребны свежие войска. Тем не менее, за исключением уже фактически вступившей в сражение 1‐й армии, резервов у генерала Рузского не было. Если в начале войны войска 6‐й и 7‐й обсервационных армий послужили резервом для подпитки операций, да вдобавок подходили войска второго и третьего эшелонов сосредоточения, то теперь в Ставке даже и не подумали о необходимости образования стратегического резерва. Подразумевалось, что противник после поражения в Варшавско-Ивангородской операции перейдет к жесткой фронтальной обороне, при преодолении которой русские будут иметь преимущество в живой силе, что должно будет дать общий выигрыш намечавшейся операции.
Практика начальной фазы войны, казалось бы, подтверждала предвоенный постулат о необходимости сосредоточения всех усилий на избранном направлении, что требовало ввода в бой всей массы войск. Следовательно, казавшиеся незыблемыми довоенные постулаты к этому времени еще не были переосмыслены в умах русского Верховного командования еще и вследствие опыта первых боев. В первых операциях медленность русского сосредоточения, как это ни парадоксально, позволила вырвать победу в Галицийской битве и не допустить германского броска на Седлец после гибели 2‐й армии А.В. Самсонова под Танненбергом.
Идея если и не стратегического, то оперативного резерва была тщательно разработана еще до войны. Однако русское Верховное командование жило одной только идеей наступления во что бы то ни стало: частные резервы могли быть создаваемы лишь из второочередных дивизий или ополченских дружин, так как к октябрю практически все перволинейные войска уже были задействованы в боях. Поэтому технически обеспеченным немцам и удавалось так легко останавливать русский порыв сравнительно меньшими силами. Великий князь Николай Николаевич стремился бросить в бой все, что только возможно, а в итоге останавливать немцев приходилось войсками, перебрасываемыми не из тыла по железным дорогам, а с соседних участков фронта пешим порядком, что сильно утомляло войска, изматывая их еще до непосредственного вступления в бой. Лишь в августе 1915 года – через год войны – вновь назначенный Начальник штаба Верховного главнокомандующего М.В. Алексеев приступит к образованию стратегического резерва из трех армейских корпусов.