. Когда русские очищали Лодзь, лежащую в котловине, они оставили часть артиллерии на высотах. Немцы поэтому вошли не сразу – «Лодзь некоторое время оставалась пустой. Большой, кишевший промышленной жизнью, впоследствии переполненный войсками, лазаретами, обозами, видавшими и немцев, и русских, город был пуст»[318].
Удобный плацдарм на левом берегу Вислы был сдан без боя: теперь в распоряжении русских остался лишь небольшой варшавский тет-де-пон. Вдобавок город Лодзь являлся крупнейшим промышленным центром Российской империи и одним из крупнейших городов страны (в 1897 году Лодзь входила в первую семерку наиболее населенных городов России; к 1913 году – в первую десятку). Этот отход внутри страны ясно дал понять, что прорыв в Германию в кампании 1914 года окончился провалом и что теперь следует готовиться к новому военному году. Императрица Александра Федоровна в письме царю от 21 ноября писала: «Так тягостно думать о наших страшных потерях – многие раненые офицеры, всего с месяц уехавшие от нас, вернулись вновь ранеными. Дал бы Бог скорее конец этой гнусной войне, но что-то ей как будто не предвидится конца!»[319]
Интересно, что французы продолжали полагать, что перебросок из Франции в Россию не было и что французские войска на пределе сил продолжают исполнять свой союзнический долг. Великий князь Николай Николаевич, сообщая Ж. Жоффру о германских перебросках с Западного фронта на Восточный, указал, что в случае продолжения прибытия на Восток германских войск он будет «вынужден отказаться от свой нынешней тактики и перейти к системе окопной войны, практикуемой на франко-бельгийском фронте». Русский Верховный главнокомандующий настаивал на усилении активности французов. В свою очередь, французский главнокомандующий сообщил, что в Россию переброшена только кавалерия[320]. Французы были не правы – во второй половине ноября в Россию с Французского фронта прибыли четыре армейских корпуса.
Тактический по своей сути успех Гинденбурга изменил всю стратегическую обстановку на Восточном фронте. Противник получил свежие подкрепления в тот момент, когда у русских иссякли резервы, а в действующей армии не хватало 870 тыс. винтовок. М.В. Алексеев в телеграмме в мобилизационный отдел Главного управления Генерального штаба от 3 ноября 1914 года жаловался, что «система запасных батальонов не дает никакого результата, так как нет обещанного непрерывного притока массового пополнения». Алексеев соглашался даже на плохо вооруженные пополнения, сознавая, что готовить бойцов тыл не успевает: «Крайне желательна немедленная массовая высылка пополнений в размере не менее 270 тыс. обмундированными, снаряженными и по крайней мере наполовину вооруженными». Через неделю и.д. начальника Генерального штаба М.А. Беляев телеграфировал военным округам, что Ставка «настойчиво просит о непрерывной высылке возможно большего количества пополнений. Если задержка высылки пополнений происходит по причине недохвата винтовок, можно высылать роты вооруженными третью винтовок»[321].
Русские войска были измотаны до последней степени, и только упорное сопротивление на укрепленных рубежах не давало противнику возможности предпринять новый маневр на флангах русского оборонительного фронта. Письмо из действующей армии, датированное 16 декабря, гласило: «Война всем надоела… Непрерывные бои по двадцать – тридцать суток дают себя чувствовать, и результатом такого утомления является апатия»[322]. Немцы чувствовали это. Как утверждает М. Гофман, Людендорф умолял свою ставку дать Восточному фронту еще два корпуса, чтобы нанести удар по Варшаве, пока главные силы русских скованы под Лодзью. Но операции во Фландрии также требовали войск, и находившийся в Познани начальник оперативного отдела ставки полковник Г. Таппен отказал в просьбе[323].
Трудно сказать, кто был прав в этой ситуации. С одной стороны, русские войска успешно отбивали неприятеля, рвавшегося через Лодзь к Висле. С другой стороны, противник получил резервы, а в армиях Северо-Западного фронта не хватало снарядов, поэтому генерал Рузский и перестраховался. Очевидно лишь, что Н.В. Рузский, как и большинство высших русских генералов, так и не смог изжить в себе ту «германобоязнь», что определилась внутри русского генералитета уже после разгрома 2‐й армии А.В. Самсонова в Восточно-Прусской операции. Как говорит исследователь – участник войны, «проявленное немцами полное напряжение всех материальных и моральных сил в заключительном акте Лодзинской операции, какового напряжения не было на стороне русских, и привело немцев к победе»[324].
Теперь смыслом действий армий Северо-Западного фронта становилась осторожность, а не дерзновенный порыв, основанный на риске. Также не подлежит сомнению, что генерал Рузский, оценив первые итоги Лодзинской операции, решил не рисковать. И его трудно винить за это. В Российской империи до конца войны не нашлось полководца, который сумел бы навязать германцам свою волю в смысле психологии. Как австрийцы так и не смогли оправиться после Галицийской битвы в отношении превосходства русских (Брусиловский прорыв закрепил эту тенденцию), так и русские точно так же до самого конца помнили Восточно-Прусскую операцию. В итоге инициатива мысли и психологии на полях ожесточенных сражений в оперативно-стратегическом масштабе стала зависеть от воли врага. Поэтому русские уступали немцам порой даже в обороне (не говоря уже о наступлении; провал атаки армий Западного фронта генерала А.Е. Эверта в 1916 году под Барановичами стал самым впечатляющим событием этого плана), неизменно превосходя австрийцев.
Жаль, что русская Ставка так и не поняла значения этого гигантского факта, по-прежнему стремясь бить сначала германцев, а уже потом всех прочих. Только победа приносит веру в свои силы: Петр Великий шел от Нарвы до Полтавы более восьми лет. А германозависимость в XX веке сумела изжить только блестящая плеяда советских полководцев Великой Отечественной войны, сумевших переломить в себе беду поражений в пользу психологии победителя. А уже от полководца воля распространяется в войска.
Итоги операции
Варшавско-Ивангородская и Лодзинская операции сентября – ноября 1914 года явились следствием общей основной идеи русского Верховного командования – наступления на запад с целью глубокого вторжения в Германию. Лодзинская операция, задумываемая русским командованием как вторжение в Германию ради оказания помощи союзникам, в очередной раз выказала несостоятельность подобной стратегии безудержного самопожертвования русской кровью во имя сбережения крови англо-французов. Не имея возможности равняться с германцами по огневой мощи и оперативно-тактической подготовке командного состава, русская Ставка тем не менее бросала все свои усилия на организацию наступательных усилий, прежде всего против немцев. Отныне, с ноября 1914 года и до конца войны, по выражению В.Е. Борисова, основной военной задачей русской армии стало «держать постоянно немца за горло, чтобы он не кинулся на нашего союзника, французов»[325].
Итоги боев под Лодзью вывили оперативную несостоятельность планирования русской Ставки, стремившейся основной массой войск прорваться вглубь Германии, оставив у себя в тылу Восточную Пруссию. Верховный главнокомандующий, разумеется, старался всемерно облегчить положение французов, расплачиваясь за это русской кровью. И все-таки теперь следовало задуматься и русским штабистам, воевавшим по картам, без учета вопросов элементарной стратегии, обеспечения войск, проблем работы тыла и так далее. Но лучше поздно, чем никогда. Как справедливо считал Н.Н. Головин, «Лодзинская операция ставит точку над стремлением нашего Верховного главного командования вторгнуться внутрь Германии и путем действия по кратчайшей операционной линии облегчить положение наших союзников на французском театре»[326].
Нельзя не заметить, что относительные неудачи (ведь прорваться к Силезии так и не удалось) действий русских армий на западном берегу Вислы в значительной степени проистекали из запрограммированности замыслов русского командования. Гинденбург и Людендорф превосходно знали, что стоит за попытками русской стороны организовать наступление в сердце Германии, – нажим со стороны англо-французов. Поэтому если действия русских были заведомо известны неприятелю, то сами немцы были стеснены лишь двумя факторами: нехваткой сил и вытекающей отсюда ограниченностью во времени, так как недостаток войск приходилось восполнять маневром.
Германское наступление как на Ивангород – Варшаву, так и на Лодзь, по сути своей являвшиеся контрнаступлениями в пику русской наступательной инициативе, всегда носило превентивный характер оперативной неожиданности для русской стороны. И прежде всего потому, что российская Ставка не имела понятия о том, откуда следует ожидать очередного германского удара, пытавшегося сорвать русские планы наступления на Берлин. Если в начале войны противники превосходно знали о намерениях друг друга (борьба за Восточную Пруссию и Галицию) и оттого готовились лишь к тактико-оперативным изменениям в ходе боев, то в сражениях на левом берегу Вислы русские столкнулись с тем неизбежно жестким отпором, что и должно было получить намерение действовать по самой прямой линии. Но при этом русская сторона недооценивала фактор времени и пространства, что и позволило более слабому в силах и средствах противнику умелым движением отразить русские удары.
В то же время определенные уроки получили и немцы. Если удар на Ивангород – Варшаву был организован по принципу простого встречного контрнаступления, где решающую роль имела мощь этого удара и слабость русских в зоне удара, то русские смогли отразить это наступление без особенного кризиса для себя. Фронтальное наступление привело к боям по всему фронту, где в конце концов успех принадлежал тому, кто имел больше войск. Но уже удар на Лодзь явился фланговым к русскому расположению, и в итоге только доблесть отчаянно сопротивлявшихся русских войск и нехватка собственных сил помешали германскому командованию одним-единственным ударом опрокинуть весь русский Северо-Западный фронт за Вислу с уничтожением одной, а то и двух русских армий.