Но! Верноподданнически поддержав планирование Верховного командующего, генерал Рузский тем самым вовсе не подразумевал ослабления сил своего собственного фронта против Восточной Пруссии. Согласно мнению главкосевзапа, войска для новой группы армий должен был предоставить Юго-Западный фронт, а сам Н.В. Рузский лишь «согласился» на переброску в Варшаву только что подошедшего на Северо-Западный фронт 2‐го Сибирского корпуса А.В. Сычевского. Подобные действия командования Северо-Западного фронта в зародыше срывали планы Ставки. Но даже и тогда великий князь Николай Николаевич не сумел сразу же настоять на своем. В результате своеобразного торга, и только уже в условиях начавшегося с 15 сентября австро-германского наступления на Ивангород, главкосевзап соизволил двинуть к Варшаве походным путем ослабленную 2‐ю армию (всего-навсего два армейских корпуса – 1‐й (А.А. Душкевич) и 23‐й (В.Н. Данилов).
Ясно, что для организации крупномасштабной стратегической операции, имея сравнительно неустойчивую в организационном плане военную машину, требовалось тщательное согласование потребностей и планов фронта с возможностями тыла. Если П. фон Гинденбург получил пополнения, три боекомплекта на каждую винтовку и каждое орудие, то русские были далеки от идеала. О надлежащей инфраструктуре (прежде всего – железных дорогах) оставалось только мечтать, но даже и субъективный фактор работал против русских. Так, личная вражда между военным министром и Верховным главнокомандующим привела к тому, что военный министр В.А. Сухомлинов и правительство в целом «были недостаточно осведомлены о стратегических планах Ставки и военном положении на фронте»[16].
Отсутствие информации не позволяло военному министерству своевременно и оперативно реагировать на те изменения в боевой деятельности войск, что должны были происходить в самой ближайшей перспективе, и потому действующая армия страдала от этой неразберихи. И платила кровью войск. А ведь координация деятельности военного министерства и Ставки Верховного командования, безусловно, позволяла соединить воедино оперативное планирование и снабжение фронта необходимыми резервами и материальной частью в нужное время. Ненормальная ситуация, сложившаяся в русских военных верхах, имела следствием постоянные неудачи первоначальных замыслов, а сражения становились успешными только при условии огромного напряжения и значительных потерь. Как пишут отечественные авторы, «отсутствие единой и могучей воли над обоими фронтами и сильные трения между Ставкой и обоими штабами сводили все мероприятия к большому запаздыванию в выполнении идеи, что всегда давало преимущество Гинденбургу, быстро и решительно шедшему по намеченному пути»[17].
Существенными недостатками страдала и принципиальная организация русской военной машины. Русское оперативное планирование в отношении войсковой организации целиком исходило из констатации стандартных войсковых единиц – дивизий. Между тем всегда следует учитывать общее артиллерийское оснащение данной группировки и качественный уровень соединений. Если в начале войны все дивизии действительно могли считаться стандартными, то есть перволинейными, то затем ситуация стала изменяться. В действующие войска стали вливаться второочередные (резервные) дивизии, из которых часто составляли новые корпуса. В сами же перволинейные дивизии после больших потерь в августе были влиты новые резервисты, которые по своей подготовке, бесспорно, уступали кадровым солдатам. Если в первых сражениях большая часть русской действующей армии состояла из кадровых солдат и наиболее подготовленных запасных (дравшиеся на положении рядовых унтер-офицеры запаса), то к середине сентября резервисты уже существенно «разбавили» качественный состав русских армий. К ноябрю (Лодзинская оборонительная операция) эта ситуация усугубится до того, что станет существенным фактором борьбы русской действующей армии на Восточном фронте.
В наступлении качество дивизий не учитывалось вообще: предполагалось, что каждая из них сможет выполнить свою боевую задачу вне зависимости от уровня подготовки личного состава. Иначе говоря, русское высшее командование фактически не учитывало качества дивизий: перволинейная или второочередная; только что прибывшая на фронт или уже измотанная в первых операциях; имеющая некомплект или полностью укомплектованная и т. д. В то же время несомненно, что изменение качества войск логично ведет и к изменению соотношения сил на каждом данном участке фронта. Учет качества частей и уровня их технического оснащения лежал на плечах войсковых штабов, но, как правило, этого не делалось. У германцев же все было с точностью до наоборот: если тяжелые задачи и возлагались на ландверные войска, то только потому, что на данном участке вообще невозможно было поставить перволинейные соединения, либо вследствие того, что последние выполняли еще более трудные задачи.
К началу Варшавско-Ивангородской операции качество русских подразделений еще не успело сильно измениться, по сравнению с первыми столкновениями: ситуация резко повернется лишь в конце 1914 года, но сам характер планирования подразумевал, что на «мелочи» подобного рода высшими штабами будет обращаться самое минимальное внимание. Главное же, что никто вообще не задумался о возможности вторжения в Германию: наступательный порыв штабистов Ставки был куда приоритетнее.
В итоге русское планирование предусматривало фронтальное наступление силами 4‐й, 5‐й (Рузский добился-таки своего) и 9‐й армий с одновременным фланговым ударом 2‐й армии по германской 9‐й армии, сосредоточивавшейся напротив русского плацдарма на Висле. Прочие войска (1‐я и 10‐я армии Северо-Западного фронта и 3‐я и 8‐я армии Юго-Западного фронта) предпринимали частные наступления для обеспечения главной операции: Северо-Западный фронт вторжение в Восточную Пруссию, а Юго-Западный фронт должен был идти вперед на фронте от Кракова до крепости Перемышль.
Таким образом, оперативное планирование русской Ставки в середине сентября 1914 года носило целиком политический и географический характер. Сама конфигурация российской государственной границы («Польский мешок») являлась заведомой угрозой в случае наступательных операций противника на русских флангах. Поэтому первоначально русским Генеральным штабом для наступления и были избраны Восточная Пруссия и Галиция, чтобы захватом оконечностей неприятельского базиса выровнять наш фронт. Требование похода на Берлин без обеспечения с флангов действительно было возможно лишь при огромном перевесе в силах, которого просто не могло быть.
Точно так же в 1945 году, когда войска 1‐го Белорусского фронта в ходе проведения Висло-Одерской наступательной операции подошли к границам Германии, в Ставке ВГК и командовании 1‐го Белорусского фронта (Г.К. Жуков) встал вопрос о рывке на кажущийся беззащитный Берлин. Схожесть ситуации налицо: только вместо Вислы – Одер, а вместо Восточной Пруссии – Померания. В конце января Жуков приступил к подготовке наступления на Берлин, хотя разрыв армий его фронта с соседом – 2‐м Белорусским фронтом К.К. Рокоссовского – должен был лишь неумолимо возрастать. Немцы же 26 января образовали в Померании новую группу армий «Висла», которая готовилась к нанесению контрудара по наступавшему 1‐му Белорусскому фронту в его необеспеченный стык со 2‐м Белорусским фронтом. Планы наступления на Берлин войсками 1‐го Белорусского и 1‐го Украинского фронтов (И.С. Конев) были утверждены Ставкой. Однако перед глазами советского командования стоял пример наступления армий советского Западного фронта на Варшаву в 1920 году, когда М.Н. Тухачевский решил рискнуть и, не имея сил для отражения возможного контрудара, бросился на польскую столицу, не обеспечив свои тылы. Результат известен: сокрушительное поражение Западного фронта и контрнаступление поляков в Литве, Белоруссии и на Украине. К 1–2 февраля 1945 г. 1‐я гвардейская танковая, 8‐я гвардейская, 33‐я и 69‐я армии на широком фронте вышли к Одеру, захватив ряд плацдармов на его левом берегу. До Берлина оставалось всего шестьдесят километров. Но разрыв между советскими фронтами увеличился до двухсот километров, и из восьми общевойсковых армий, имевшихся в составе 1‐го Белорусского фронта, Г.К. Жуков был вынужден повернуть на север, против померанской группировки противника, четыре армии. По мере дальнейшего продвижения к Берлину ударная мощь советских войск должна была только снижаться, а вероятность разгрома стала чрезвычайно велика. Разумеется, в этих условиях наступление на Берлин пришлось отложить. Как пишет сам маршал Г.К. Жуков, подводя черту под критическими нападками, «в феврале 1945 года ни 1‐й Украинский, ни 1‐й Белорусский фронты проводить Берлинскую операцию не могли»[18].
Отметим все выгоды русского фронта в 1945 году по сравнению с 1914 годом. Во-первых, Г.К. Жуков стоял на Одере, а не на Висле. То есть в 1914 году противник получал дополнительные двести километров пространства, а следовательно, и массу времени для организации контрудара (с Запада на Восток германские дивизии могли быть переброшены в течение нескольких дней: на переброску одной пехотной дивизии требовалось трое суток). Проще говоря, никто не позволил бы русским армиям просто так подойти к Берлину, так что сама немецкая столица как географический и стратегический объект была недосягаема для русских в 1914 году после поражения в Восточной Пруссии: можно говорить лишь об очередном ослаблении Французского фронта перебросками германских дивизий на Восток.
Во-вторых, советская действующая армия образца 1945 года, безусловно, уже превосходила немцев и в технике, и в материальном обеспечении, и в полководческом искусстве командования. Русская же армия 1914 года, напротив, во всем перечисленном уступала врагу, превосходя его только лишь в численном отношении войск и в определенной степени в боевых качествах солдатского состава.