Чуть поодаль переговаривались между собой два мальчишки-милиционера в черной форме, поразительно напоминающей форму полицаев, будто это не центр Москвы в начале девяностых, а белорусская деревня на оккупированной территории в 1942 году. Милиционеры были одеты добротно — куртки с меховым воротником, аккуратные фуражки с плоским верхом, яловые блестящие сапоги. У каждого по автомату с коротким прикладом, резиновая палка, пристегнутая к ремню. Они покуривали, посмеиваясь, переговаривались о чем-то своем.
На броне бэтээров, стоящих на газонах перед Белым домом, ребята в танковых шлемах и касках шутили, смеялись, что-то рассказывали друг другу. Ограждение из металлических заградительных барьеров должно было отсекать праздношатающихся от территории вокруг Белого дома, но милиционеры смотрели сквозь пальцы на то, что пешеходы совершенно свободно проходят мимо, стараясь рассмотреть все поближе. Ведь еще немного, и все будет огорожено высоким бетонным забором, а само здание отремонтируют, и оно приобретет первозданный вид. И тогда уже мало кто вспомнит, как все тут выглядело в октябрьские дни 1993 года.
— Папа, а почему там привязана черная ленточка? — Все посмотрели, куда указала Нина. Действительно, на бетонном фонарном столбе, чуть ниже того места, где был укреплен светофор, была привязана лента из черной шелковой ткани, похоже оторванной от большого куска материи.
— Может, знак или сигнал какой? — предположила Оля.
Андрей, разумеется, тоже не знал, что означает эта ленточка. Но предположить было нетрудно. От этого у него даже холодок пробежал по спине, а в горле как-то неприятно засвербело.
— Может быть и знак, я не знаю.
Наверное, это прозвучало так двусмысленно, что Оля, странно взглянув на мужа, сказала детям:
— Пойдемте отсюда.
На газонах перед эстакадой, полукругом поднимающейся к зданию мэрии, шла интенсивная уборка: женщина в длиннополом пальто сметала метелкой мелкий мусор, другая, в куртке, собирала его в большой совок. Трава была грязно-серой, вытоптанной, местами покрытая желтыми листьями.
Между раздвоенным стволом небольшого деревца застряла грязная, вся в бурых пятнах, шинель. Казалось, что это истощенный человек, пытаясь пролезть в узкую щель, попал в смертельный капкан.
Они прошли в сторону широкой многоярусной лестницы, спускающейся от главного входа. Здесь еще не успели установить бетонный забор. Работали автокраны с длинными и мощными стрелами, рабочие сгружали и укладывали блоки и плиты, которые через некоторое время должны скрыть все происходящее от любопытных глаз. По краю газона были выставлены металлические барьеры, чтобы не дать возможности публике приблизиться к фасаду здания. За соблюдением порядка безразлично наблюдали несколько милиционеров.
У ограждения практически никого не было — москвичи, проживающие в близлежащих домах и натерпевшиеся в период событий, уже не проявляли особого интереса к тому, что происходило вокруг Белого дома, а большая часть горожан из других районов Москвы, а также приезжие, в основном безразлично скользили взглядом по потерявшим прежний облик достопримечательностям столицы.
ВОСПОМИНАНИЯ: «Меня тогда поразило, как быстро москвичи забыли все, что произошло, как быстро привыкли к обугленному колоссу на месте белоснежного здания, уже не замечая его и не удивляясь ничему. Более того, общаясь с друзьями и родственниками, я вдруг понял, что никто из них не только не понял сути происходивших событий, но и толком не знает, что произошло. Обычно говорили: «Столкнулись два барана, и никто не хотел уступить!» или «С жиру бесятся! Не поделили деньги!». Правда, справедливости ради надо сказать, что большинство все-таки одобряли наведение порядка и усмирение «этих болтунов-депутатов». Кто-то ругал Ельцина за стрельбу в Москве, но их было меньшинство. Большинство все-таки поддерживало его решительность в подавлении «фашистов и хулиганов». (Из воспоминаний А.П. Орлова.)
Мимо по набережной буднично проезжали машины и автобусы, несмотря на выходной, спешили по своим делам пешеходы, которым не было никакого дела до того, что происходило здесь всего несколько дней назад и какие драматические сюжеты разворачивались внутри обезображенного здания. И лишь, наверное, один Андрей реально ощущал на себе трагизм происходящего, поскольку все еще не мог избавиться от наваждения. Ему продолжали мерещиться горящие машины, треск выстрелов, улюлюкающая толпа и обугленные коридоры высотного здания в центре Москвы.
— Смотрите, цветы! — Сережа указал на пожухлую траву за ограждением. Действительно, вдоль металлических барьеров на мятой, но уже очищенной от мусора траве в беспорядке лежали букетики цветов, а то и просто отдельные гвоздики. Было понятно, что, не имея возможности положить, цветы просто перебросили через барьер.
На этот раз Андрею никто не задал вопроса — ни Оля, ни дети. Но он все равно ответил, только очень тихо, как будто разговаривая сам с собой:
— Здесь погибли люди.
Между тем на площадке нижней части здания было видно какое-то движение. Вдоль выбитых окон ходили люди, время от времени останавливаясь и осматривая повреждения фасада. От сильного пожара в одном из кабинетов нижнего этажа «стакана» метров на десять вверх тянулись пятна копоти, дополняя картину разорения.
День был теплый, солнечный, такой же, как тогда, 4 октября. Странно, но деревья лишь слегка тронула осень, многие стояли еще зеленые, чуть подернутые грязно-рыжей пеленой. А вечнозеленые ели, обрамляющие лестницу перед Белым домом, вообще диссонировали с черно-белыми красками, доминирующими вокруг.
Орлов, вытащивший семью на эту странную прогулку, решил обогнуть квартал жилых домов на набережной, повернуть направо на улицу Николаева и по Рочдельской выйти с другой стороны Белого дома к зданию мэрии.
Весь тротуар и газоны вдоль дома сталинской постройки были усыпаны осколками стекол, обломками штукатурки, неизвестно откуда взявшимися здесь камнями и кирпичами. Кое-где хаотически стояли металлические барьеры, по существу, уже не отвечающие своему предназначению. Время от времени попадались скучающие милиционеры, неизвестно зачем несущие здесь свою вахту.
— Папа, а почему они стали стрелять? — вдруг спросил отца Сережа, которому надоело молча смотреть по сторонам. — Они что, бандиты?
— Кто, Сережа?
— Ну, эти, которые засели в Белом доме.
Это был для Орлова довольно трудный вопрос. Объяснить девятилетнему сыну, почему в центре Москвы одни люда стали убивать других, а правительственное здание, которое они не раз видели из окна вагона метро, проезжая через метромост Филевской линии, было превращено в гигантскую руину, было сложно, если не сказать невозможно. Тем более что Андрей сам еще никак не мог для себя разобраться, что же это было? Бесцеремонное попрание Конституции или разгром мятежников, пытавшихся узурпировать власть, гнусная и продуманная провокация или героическая защита интересов страны от преступных посягательств.
— Понимаешь, Сережа, — начал было Андрей, но тут же осекся, почувствовав фальшь, очень напоминающую ответ главного героя фильма «Адъютант его превосходительства» на вопрос мальчика: «Павел Андреевич, а вы шпион?».
— Нет, Сережа, эти люди не были бандитами.
— Тогда бандиты — это те, кто стрелял по Белому дому? — прямодушно продолжал допытываться сын.
— Нет, Сергей, они тоже не бандиты. Просто произошло то, что бывает, когда люди не хотят понять друг друга. Одни говорят: хорошо — это, а другие — нет, говорят, хорошо — то. И не могут договориться между собой.
— А зачем же тогда убивать? И дом сжигать?
— «В логике ему не откажешь!» — подумал Андрей, и продолжил пока малоуспешную попытку объяснить сыну суть произошедшего в начале октября: — Эти люди обвиняли друг друга в том, что нарушили закон. И стали требовать прекратить это. У тех и других было много оружия…
— А какое оружие? — заинтересованно спросил мальчик. Это ему казалось гораздо более интересным, чем рассказ отца о том, кто там был прав и кто виноват.
— В Белом доме была милиция, а у нее автоматы. Кроме того, туда на помощь депутатам пришли разные люди, которые поддерживали их. Они были тоже вооружены. А у милиции и военных, которые окружили Белый дом…
— Как это: милиция против милиции? — прервал отца Сергей: — Не понимаю!
— Сережа, я же говорю тебе, что и с той, и с другой стороны люди выступали за соблюдение закона, но каждый понимал это по-своему. На стороне Верховного Совета, который находился в Белом доме, были милицейские части, которые и до этого его охраняли, а на стороне президента были воинские части и милицейские подразделения…
— И они убивали друг друга? — В округлившихся глазах дочери Андрей прочитал удивление, недоумение и даже страх: — Почему? Зачем?
Что мог ответить на это Андрей? Как объяснить, почему политическое противостояние привело к кровопролитию? Почему взрослые дяди, облеченные властью, сцепились в смертельной схватке, стали применять самые «убедительные» аргументы в споре — автоматы, пулеметы и танки? Как после этого учить детей уважению к взрослым, воспитывать у них веру в торжество справедливости и уверенность в том, что родное государство защитит их от произвола?!
— Почему вы спрашиваете папу? Он что, участвовал в этом? — попыталась остановить недоуменные вопросы детей Оля.
— Но ведь папа там работает! — возразил Сергей и, обращаясь к отцу, спросил: — А ты на чьей стороне был?
— «Час от часу не легче! — горько усмехнулся про себя Орлов. — Хуже всего вопросы в лоб! Действительно, на чьей же стороне я? По роду работы и службы, естественно, на стороне президента, который решил навести конституционный порядок! Как офицер органов безопасности и сотрудник Администрации Президента я не мог быть на стороне парламента. Но почему же меня так коробили слова и поступки тех, кто не хотел слышать никаких возражений относительно курса «реформ», кто не допускал иного, чем свое, мнения по дальнейшим путям развития страны? Почему я никак не мог в душе согласиться с разгоном Верховного Совета? Почему у меня вызвали ужас события 3–4 октября, когда с той и другой стороны слетел налет респектабельности и перед всем мир